Хор мальчиков - Фадин Вадим

«Ими можно играть в шашки, — решил Дмитрий Алексеевич. — Интересно, как они нашли друг друга?»

— Ay вас дома, наверно, и кошки — у одной чёрная, у другой — белая, — словно угадав его мысли, предположил Распопов.

— Терпеть не могу кошек, — поморщилась всё та же, брюнетка. — От них только вонь по всему дому.

— Да, да и шерсть на брюках. Впрочем — незастольный разговор… Хотите выпить? Коньячок тут, правда, так себе, но выберите что-нибудь другое.

— Хотим, хотим, да только не пьём в рабочее время.

— Что ж, отложим на нерабочее, будет даже лучше… Но всё равно, подсаживайтесь к нам, — пригласил Распопов и, глядя на пирожки и кофе на женском столе, сочувственно заметил: — Смотрите, это весь ваш обед? Так вы долго не протянете.

— Ноу них — короткий перерыв, — напомнил Дмитрий Алексеевич, начавший раздражаться из-за того, что его спутник напрасно тратит время.

— Мы бережём фигуры, — по-своему объяснила брюнетка, бросая укоризненный взгляд на подругу, ещё не проронившую ни слова.

— А я берегу — пешки, — проявил неожиданное знание шахмат Распопов, но не получил ответа, оттого что внимание женщин отвлёк новый персонаж, несомненно, их коллега.

Воспользовавшись заминкой, Дмитрий Алексеевич поторопился напомнить о деле.

Рассказывать подробно не было ни резона, ни времени, и, опустив припасённую легенду, он без обиняков заявил, что ищет деньги. Для Распопова это сообщение новостью не стало, что он и подтвердил жестом и уже собрался ответить, но Свешников добавил, подчёркивая как самое важное:

— Заметь: не для вложения капитала. Исключительно — на личные нужды.

— Э, ты никогда не был практичным, — поморщился Распопов. — Деньги должны работать: займи сто — и сделай из них двести.

— В эту область любителям лучше не соваться.

— В ней быстро станешь профессионалом: разок подсчитаешь убыток и проценты…

— Проценты? Даже — по-приятельски?

— Приятельство в денежных делах — это, брат, чепуха. Чревато разорением и уголовщиной… Жена бросит… Скажу сразу, в твоём случае я могу только поспособствовать, не больше: у меня своих свободных средств нет, а найти у других — найду. Под обеспечение.

— У меня есть квартира в Москве, — неуверенно выговорил Свешников, ещё минуту назад не собиравшийся впопыхах жертвовать недвижимостью, да и теперь понимавший, что при всём желании не сможет сделать это без согласия Раисы.

— Выходит, это крайний случай. Кто-то тебя достал, а? В наше время с жильём просто так не расстаются: оно же растёт в цене. Самое верное вложение капитала.

Строго глядя на Дмитрия Алексеевича, Распопов выдержал паузу, но и тот промолчал.

— Ну не хочешь — не рассказывай, это ничего не меняет. Деньги, если надо, достану, не проблема, только смотри, чтобы из-за них у тебя ничего не вышло этакого… Скучного. Я знаю, кто может дать, и познакомлю, и — дадут, но с жёстким условием: вернуть в срок. Понял? Отдавать надо вовремя.

— Как бы само собою разумеется, — вздохнул Дмитрий Алексеевич. — Вопрос простой порядочности.

— Порядочности, говоришь? Ну-ну. Сегодня такие понятия не в ходу, сегодня и непорядочные отдают как миленькие: и не хотят, а отдают. Чуть их попросят — и сразу появляется этакое благородное желание — отдать.

Свешников подумал, что таким ростовщикам всё равно, кого заставлять платить, его или Алика (если только, разумеется, они узнают об Алике); результаты будут схожи и способы понадобятся те же: его самого поставят на тот же самый пресловутый счётчик.

— Самое интересное, — вдруг переменил он тему, — что погибший человек так никогда и не узнает о своей смерти.

— Во всяком случае, больше не будет её бояться… А ты это к чему?

Свешников молча пожал плечами.

— Жаль, времени мало, — посетовал Распопов, кряхтя доставая из неудобного кармана ключи от машины. — Надо бы выслушать твою историю от начала до конца… Нет, нет, я от обещания не отказываюсь, нужны башли — получишь, просто мне, честно, неохота делать такое дело для своего парня вслепую… Эх, знаешь, какие-то четверть часа роли не играют, задержимся тут, возле девочек, и давай всё-таки расскажи-ка сейчас самое основное, хотя бы в общих чертах. Мелочи, если понадобится, я и сам узнаю.

Глава десятая

Такой поворот темы был даже интересен: не получив займа (а он втайне надеялся, что не получит), Дмитрий Алексеевич попросту отбыл бы восвояси, не огорчённый неудачей, а чувствуя облегчение. Дальнейшие ходы пришлось бы искать уже вместе с Раисой или даже одной Раисе; было странно, что она первая не помчалась на выручку сыну, которому грозила гибель. Теперь в такой же опасности, понимал Дмитрий Алексеевич, мог оказаться он сам.

Школьный приятель был тут ни при чём.

В способности Распопова найти заимодавца, кажется, можно было не сомневаться, но потом расплачиваться с последним Свешникову пришлось бы уже самому, без советчиков и благодетелей; между тем вернуть долг — вовремя, нет ли — он, заранее известно, был не в состоянии, и дело, скорее всего, кончилось бы настоящей уголовщиной с угрозами и шантажом — именно тем, от чего Дмитрий Алексеевич собирался спасти Алика.

«Нет, так рисковать могут лишь очень богатые люди, — решил он. — Если они ещё остались в России. А я — уязвим». Опасность грозила с двух сторон: не исключено было и то, что Алик, положив деньги в карман, скроется от кредиторов, и охота пойдёт не на него, а на отчима, которого ничего не стоило найти даже и за границей, и, найдя — пытать, чтобы открыл, где спрятаны деньги, а не добившись успеха — убить. Представление о пытках было у Свешникова самым архаичным; лишь недавно, внимая на школьной перемене новым знакомым, он узнал, что загонять под ногти иголки — занятие неостроумное и хлопотное, а куда больше впечатляет паяльник в заднем проходе. Так он открыл для себя, что ожидание смерти — ещё не самый страшный страх на свете.

Прикинув возможные версии, Свешников сочинил сам себе участь полегче: по новому сценарию его могли казнить сразу, просто в назидание другим. Наверняка избежать лишних мучений он мог, казалось, единственным способом — покончив с собой раньше, чем за него взялись бы умельцы, и коль скоро ему не удалось отогнать робкой поначалу мысли о самодеятельности, то тогда и вспомнился с новой горечью бедный Захар Ильич. Чем дольше он думал, тем больше убеждался, что тот не проиграл ровным счётом ничего, так что и ему самому, Дмитрию Свешникову, на всякий случай стоит приготовиться к достойному уходу.

Нечто подобное приходило ему в голову и раньше, но лишь теперь простенькая система из трёх теорем приобрела приличный вид:

— убитый не может ничего проиграть;

— убитый не знает об убийстве себя;

— для близких убитый мёртв непоправимо.

Он кисло улыбнулся: нелепо, что человек, попав в переплёт, вместо поисков выхода придумывает фальшивые формулы, а потом ещё и хочет разобраться в них с помощью математики. Его старая служба во многом заключалась в составлении уравнений, но сегодня ничто ни к чему не удавалось приравнять за отсутствием того неизвестного, которое требовалось бы найти. Результат ожидался всё равно один.

Хорошо, что эти измышления, думал он, поведать будет некому. Но и (разные вещи, но они легко складывались вместе) найдётся ли кому его оплакать? А позже — прийти на могилу? Он боялся, что Мария забудет его слишком скоро.

«Некому будет прийти — куда?» — назойливо вопрошал себя Свешников. Никогда ещё не видев немецких кладбищ (странно, что Мария отговорила его быть на прощании с Захаром Ильичом), он мог бы вообразить их лишь похожими на русские; но сейчас уже не воображение, а память грубо наградила его картиной одного из московских мест погребенья — не того тихого, где совсем недавно он прощался со старым коллегой и где трудно было пробираться под сенью дерев между составленными вплотную одна к другой чугунными оградками, а — новейшего, которое пришлось посетить за пару лет до отъезда.