Озеро призраков - Любопытнов Юрий Николаевич

— Вертаемся, — сердито отозвался Мокроус. — Так довертаемось, що до ночи не найдём дорогу.

Чуб ничего не ответил. Еловая ветка больно хлестнула его по лицу. Кучма соскочила и ему пришлось спешиваться, чтобы поднять её.

— Эй, Чуб! — снова крикнул Мокроус. — Геть вперёд! Що мы здесь будем блукать все вместе. Езжай разузнай, где шлях.

Чуб с неохотой поехал выполнять поручение старшего, и уже почти скрывшись в кустах, громко крикнул:

— Ждите меня здесь! Никуда не отъезжайте!

Ответом ему был дружный смех казаков.

— Перелякався, стоеросовая детина.

Мокроус отрядил ещё троих своих сподижников на поиски потерянной дороги. Таким образом, были посланы казаки на четыре стороны в надежде, что кто-нибудь из них найдёт путь в лесу.

Перавым вернулся Чуб и сказал, что впереди большой овраг, заросший густым ельником, через который едва ли пробраться конному, не говоря уж об обозе. За ним прискакал второй всадник и сообщил, что справа расстилается большое болото, в котором полно воды. Он не лгал, потому что его конь был по брюхо мокрым, а сапоги и шаровары казака были забрызганы водой.

— Чуть в яму с водой не угодил, — рассказывал казак, вытирая шапкой вспотевшее лицо. — Надо ехать обратно, а то будем блукать тут дотемна.

Вскоре приехал ещё один, Непийвода, горестно взмахнувший рукой, давая понять, что и он вернулся с неудачей. Ждали четвёртого, Закрутя, поехавшего на полудень. Казаки спешились. Кто развалился на траве, в лесу ещё зелёной, кто прохаживался, разминая затёкшие ноги, проклиная беса, который завёл их в такие непроходимые дебри. Вдруг они услышали свист. Это свистел Закруть. Говерда ему ответил таким же свистом.

— Вертается, — пронеслось в рядах ватаги. На лицах казаков появилась надежда, что этот-то уж наверняка должен найти шлях.

Послышался шум раздвигаемых кустов, топот лошади и на узкую поляну, где расположились казаки, выехал Закруть, толкавший в спину тупым концом копья какого-то человека с клюкой и грязной холщёвой сумой на плече. Человек ковылял на кривых маленьких ногах, обутых в худые лапти, серый когда-то кафтанишко был обтёрт до дыр, полы превратились в лохмотья. На косматой голове была валяная шапка, низко сдвинутая на лоб, из-под которой глядели серо-голубые глаза.

— Где такого упыря откопал? — разом заржали казаки, увидя лядащего мужичка. — Или из болота выловил?

Человек остановился, не ощущая на спине древка пики и оглядел казацкое сборище. На вид ему было лет пятьдесят. Он был хром, косолап и к тому же горбат. Увидев вооружённых людей, эту разномастную свору, он заученно протянул:

— Подайте убогому на пропитание, Христа ради? Подайте, — и протяул вперёд, ладонью кверху, грязную руку.

— Нашёл, где побираться, — громко сказал Говерда, гарцуя на коне вокруг человека. — Сейчас вот отведаешь сабли, не такого Лазаря запоёшь.

— Кто такой? — грозно воскликнул Мокроус, расправляя усы и закладывая их за уши. — Куда идёшь?

— Убогий я, — заканючил нищий. — Сирота. Подаянием живу. Милостыней божьей.

— А не лазутчик ли ты москальский? Что в лесу делаешь?

— В деревню иду, домой. Вот сухариков насобирал, — протянул Мокроусу чуть ли не полную суму горбун. — Добрые люди дали.

— Звать-то тебя как, божий человек? — Спросил Мокроус, немного смилостивившись, видя, что лесной человек никак не похож на лазутчика.

— Скажи, как зовут, — повторил вслед за сотником Говерда. — А то не будем знать, по ком панихиду творить. — Он подмигнул казакам.

— Тихоном кличут, — ответил человечек. — Из Легкова я. Отпустите меня… Домой иду. Из Хотькова, из монастыря, молился святым Кириллу и Марии, родителям Преподобного Сергия.

— Вот на дорогу нас выведешь, тогда и отпустим, — произнёс Мокроус и взмахнул нагайкой. — Обманешь — отведаешь вот этой плети. — Он потряс ременной нагайкой над головой Тихона. — Понял, божий человек?

— Проведу, проведу, — закивал убогий. — Как не провести добрых людей. — Он говорил, а глаза из-под шапки перебегали с одного казака на другого, рассмотрели обоз. — Дорога-то здесь недалеко лежит. Заросла травой-муравой… Никто по ней теперь не езживает… А я думал, вот повстречал разбойников, а вы добрые люди…

— За разбойников нас принял, — рассмеялся Мокроус. — Отдал бы я чарку доброго вина, чтобы увидеть хоть одного разбойника. Давай, веди нас до дороги. Да не вздумай бежать, а то худо будет.

Тихон поправил сползшую с головы шапку и пошёл вперёд.

— А далече ли шлях? — спросил его Говерда, скаля белые зубы

— Недалече, — ответил Тихон. — Болото обойдём и как раз в него упрёмся.

Он заковылял по еле приметному лосиному следу, а за ним гуськом, друг за другом, хвост в хвост двигались казаки, довольные, что скоро выедут из этой глухомани. За ними, ругаясь и проклиная судьбу и сотника, возницы обозов настёгивали выбивающихся из сил лошадей, рубили молодые осины и кустарник, преграждавшие телегам путь.

Приблизительно через полчаса, попетляв по лесу и ободрав бока о кустарник и еловые лапы, казаки выехали на широкое пространство, напоминавшее дорогу. По бокам росли кусты орешника, уже полуувядшие, изредка возвышались корявые дубы со множеством следов у корней, оставленных кабанами, приходившими лакомиться желудями, дальше тянулся высокой стеной голый осинник.

Тихон остановился и посмотрел на Мокроуса.

— Похоже, что шлях, — промычал тот. — Куда он ведёт?

— По правую руку вон за тем дубом, — ответил убогий, — развилка ведёт к Легкову, позади меня будет сельцо Озерецкое, а впереди деревеньки Орешки, Кудрина, поодаль Стройкова, а дальше через Чёрный враг путь лежит к обители Покрова Пресвятой Богородицы нашей, что на Хотькове.

— А не врёшь? — спросил Мокроус, пощёлкивая плёткой по сапогу, хотя знал, что горбун напуган видом стольких воинственных людей и вряд ли обманывает. Ясно, что он вывел их на дорогу, а куда она приведёт — не столь важно. Мокроус знал одно — мимо деревень она не пройдёт.

— Ступай с Богом, — сказал он Тихону. — И больше не попадайся нам.

Сказав это, в душе подумал, — а не попадись этот нищий, неизвестно сколько времени они проблуждали бы в этом проклятом лесу.

— Ну что прирос к земле! — крикнул на несчастного Гоьверда и больно огрел нагайкой убогого по лицу.

Тот взвыл от боли, зажал щеку рукой, втянул голову в плечи и бросился, что было сил в тщедушном теле, в кусты. Ватага загоготала.

— Вот злыдень, — прошептал Чуб, глядя на Говерду. — И как таких земля держит.

Мокроус, долго не раздумывая, бросил своего коня вперед, в сторону Хотькова.

Проехав немного по извилистой, с глубокими колеями от когда-то проезжавших здесь телег, дороге, отряд слева от себя увидел большую ровную поляну, вернее, луговину, в окружении раскидистых дубов.

— Привал, — разом загалдели казаки. — Коням отдых нужен. Завтра продолжим путь…

Мокроус и сам знал, что надо отдохнуть и людям, и коням. Его и самого вымотала эта дальняя дорога, и место ему здесь понравилось — высокое, ровное, как блин, — и он отдал приказ остановиться и спешиться. Подтянулись подводы, где были припасы, оружие, а самое главное — казацкая казна. Лошади были измучены, возницы тоже, продираясь по бездорожью, где руками, где плечом помогая животным выбраться из ямы или объехать упавшее дерево.

День клонился к вечеру. Из леса, из низин и болот тянуло прохладой и сыростью. На траву ложидась тяжёлая роса. Казаки спешились, быстро соорудили коновязь, срубили несколько сухих деревьев и разожгли большой костр, чтобы приготовить пищу. Для Мокроуса и шляхтича были разбиты два шатра в самом центре лагеря. На случай дождя из жердей и лапника был сооружён длинный навес, под сенью которого улеглись некоторые казаки после ужина, другие расположились в повозках или под ними, кинув под себя ворох сена.

Скоро лагерь затих.

2.

Деревня Кудрино, насчитывавшая шесть дворов и принадлежавшая, как и окрестные деревеньки, Троицкому монастырю, располагалась на взгорье, окружённая лесами. С восточной стороны пролегал Чёрный овраг, заросший вековыми дремучими елями, к нему примыкал овраг Плетюхинский, более пологий, с редколесьем по склонам. С западной стороны протекала узкая ключевая речонка Вринка, из которой крестьяне брали воду для питья. Ключами изобиловал и Чёрный овраг, но это место это было дикое, куда и днём боялись ходить, потому что он считался страшным, в нём водились лешие и прочая злая сила да неоднократно встретить там одиного путника могли лесные люди — разбойники — беглые холопы боярские или монастырские подневольные люди. Эти дикие ватаги, насчитывающие от трёх до десяти-пятнадцати человек, наводили страх и на крестьян, а ещё больше на богомольцев-ходоков, ещё надавно толпами бредущих в Троицкий монастырь, на купцов, везущих свой товар с севера на Дмитров, где была перевалочная база — товары грузились на лодьи и шли по рекам на юг к Каспийскому морю. Ватаги бродили от дороги Переяславской до Дмитровской, и в это смутное время, когда московское государство терзали внешние и внутренние враги, им было раздолье. Не раз и отдельные ляхские отряды, блуждающие по дорогам, испробовали на себе разбойничий кистень.