Берта Исла - Мариас Хавьер

Вздумай он настаивать, без малейшего труда убедил бы миссис Роуленд посидеть с ним немного и рассказать историю мужа, а также свою собственную. Но нет, если кто-нибудь увидит, что он беседует с предполагаемой иностранкой в городе, где приезжих пока еще видят редко, это сразу будет замечено, и пойдут слухи, он перестанет казаться таким уж серым, ему начнут задавать вопросы. А если она каким-то образом привлечет его к своему делу, если он, например, почувствует соблазн поучаствовать в поисках другого Джима Роуленда (он ведь был большим специалистом по розыску людей), то сразу выбьется из назначенной ему роли. “Я обычный и ничем не примечательный школьный учитель, обычней не бывает, с которым не может случиться ничего из ряда вон выходящего, – напомнил он себе. – Мои экстремальные похождения закончились, по крайней мере, пока я живу здесь. – Но тотчас ему в голову пришла новая мысль: – А если эта женщина врет? А если ее послали посмотреть на меня и проверить, не тот ли я самый Том Невинсон? А если ей показали мои фотографии и теперь она узнала меня, несмотря на очки, усы и дурацкую бороду, подстриженную с некой претензией. Сама она ничего мне не сделает, но сообщит свои выводы кому надо: “Да, Джеймс Роуленд – это, вне всякого сомнения, Том Невинсон. Можете им заняться”. Скорее всего, пославшие ее знали меня под другим именем и они появятся следом. Поэтому она избегает разговора со мной, не хочет даже присесть. Она выполнила задание и знает, что скоро меня прикончат”. В мыслях у него выскочило испанское слово matarile [58]. Вот что значит быть двуязычным: слова на обоих языках порой всплывают в голове одновременно.

– Нет, спасибо, – ответила Вера Роуленд, если ее и вправду так звали. Она обошла официантку и быстрым шагом покинула зал.

Надо полагать, она вернется в свой тридцать восьмой номер, а завтра утром сядет на поезд, который отправится невесть куда.

IX

Это было единственное подозрительное происшествие, которое он пережил за время своего долгого и вялого пребывания в городе, который навечно застыл в полудреме, как и многие другие города по всему миру. История с миссис Роуленд уложилась в пару часов, но Том еще несколько месяцев провел в ожидании, что вот-вот явится кто-то, мужчина или женщина, с заданием довести дело до конца. Или двое мужчин – как Ли Марвин и Клу Гулагер в фильме шестидесятых годов “Убийцы”. Они тоже явились то ли в школу, то ли в общежитие, где скрывался Джон Кассаветис, работая учителем. В Испании фильм назвали “Закон преступного мира”, и Том смотрел его лет в пятнадцать. Он был снят по рассказу Хемингуэя, который Том уже плохо помнил. Пожалуй, только то, что жертва наемных убийц – швед Оле Андресон, да, звали его именно так – не пытался убежать и не защищался, а покорно принял свою судьбу, то есть казнь, а этот эвфемизм обычно служит оправданием для тех, кто желает найти себе оправдание, в том числе и людям из МИ-6, а значит, и ему самому, Тому. Короче, этот Оле Андресон вроде бы устал ждать или устал бояться и решил для себя: “Наконец-то они меня нашли. Мне не на что жаловаться. Я получил отсрочку. Бесполезную и бессмысленную, но отсрочку, чтобы еще немного пожить в этом мире. А так как любой отсрочке приходит конец, значит, так тому и быть”. Подобное отношение удивило киллеров Марвина и Гулагера, и удивило до того, что они начали собственное расследование. Но если что-то в том же роде случится с ним самим, думал Том Невинсон, он будет вести себя иначе – не подставит грудь под пули покорно и без сопротивления. Пока Том не избавился от страха, он носил в кармане револьвер, даже отправляясь на уроки в школу. Хотя заранее знал, что ждать предполагаемых мстителей ему надоест, если ожидание слишком затянется, как знал и то, что от страха ему никогда не избавиться, потому что страх поселился у него внутри после того вечера, когда убили Дженет Джеффрис. Том слишком привык к страху, чтобы устать от него, какие бы формы он ни принимал. Но время шло, и убийцы не появлялись. Он понемногу успокаивался, правда не слишком, ведь есть люди, которым только и надо, чтобы ты расслабился, и они терпеливо выжидают, а не действуют очертя голову. Иногда он вспоминал про ту женщину, про миссис Роуленд, и ради забавы придумывал разные истории, поскольку его любопытство уже не могло быть удовлетворено; он даже жалел, что не расспросил ее в “Гарольде”, ведь легко было сказать: “Вы мне это задолжали, не зря же я сюда пришел”. Если у нее не было цели опознать его, Тома, то, скорее всего, она действительно разыскивала своего мужа, что выглядело очень странно. Возможно, она была женой, найденной по переписке. Переехала в Англию, вышла замуж или надеялась выйти замуж за этого самого Джеймса Роуленда (“Теперь я тоже миссис Роуленд”, – сообщила она Биллу, когда ему и со второго раза не удалось разобрать на слух ее иностранную фамилию, что жалко, поскольку фамилия могла бы о чем-то сказать Тому), а этот якобы муж по неведомой причине – ради шутки, или передумав, или вдруг испугавшись, или будучи уже женатым, – babia tornado las de Villadiego, то есть смотал удочки, если опять воспользоваться выражением из испанского арсенала мистера Саутворта. Короче, он ее кинул. Или обманом привез в Англию, чтобы вовлечь в сеть организованной проституции. Но ей удалось вырваться на свободу, это точно, поскольку меньше всего она была похожа на измученную проститутку. Томасу миссис Роуленд показалась очень решительной, если не властной, и уж никак не беспомощной; макияж у нее был неброский, наряд – континентальный и достаточно смелый для этого ханжеского острова, но и без вызова. Надо думать, она мечтала отомстить мужу-обманщику и отлавливала всех Роулендов, какие только есть в Великобритании, отбрасывая по ходу дела одного за другим. Или всего лишь хотела получить объяснения после его банального бегства. Все эти версии выглядели странно, но воображение не было сильной стороной Тома Невинсона, и ничего другого ему в голову не приходило. Наверное, почти так же оно выглядело бы, если бы Берта бросилась разъезжать по миру, отыскивая его самого, ведь и он тоже был исчезнувшим мужем. Но для Берты он умер, и не было никакого смысла искать Томаса, или искать его тело, пропавшее неизвестно в каких краях, к тому же в теории поисками занимались другие – или уже бросили всякие поиски, не добившись успеха.

Со временем та встреча стала забываться или отодвинулась на задний план, пока Том не увидел в ней некий знак. Вскоре Том познакомился с медсестрой Мэг, она неожиданно забеременела, он перебрался жить к ней, и у них родилась дочь Вэлери, которую он полюбил и которой суждено было расти без отца. Иногда он воображал, будто провел в этом городе всю свою жизнь, здесь родился и здесь умрет от старости, а все прежнее было лишь сном, хотя плотно насыщенным событиями и ярким, но все-таки сном. Такова участь почти всего, что миновало, завершившись и дойдя до развязки, – уже в силу своей завершенности оно кажется нам сном. То, что безвозвратно ушло в прошлое, похоже на пепел на рукаве.

И вот в 1993 году к нему приехал связной, о чем Тупра предупредил Тома накануне, хотя ни он сам, ни Блейкстон своим визитом его так и не удостоили, на сей раз это не был один из тех простых курьеров, которые раз в полгода, без перебоя, привозил ему деньги. К нему прислали нового человека, наверное, кого-то из начинающих, из стажеров. Несмотря на предупреждение, Томас отправился на встречу, прихватив свой старый “андерковер”, и вел себя бдительно, как и положено вести себя с любым незнакомцем. Они встретились в одном из лобби-баров “Гарольда”. Томас к тому времени успел полюбить этот отель и порой ходил туда почитать газеты, словно оказался в городе проездом.

Там его ждал молодой пижон, на вид рыхловатый и безобидный, с очень правильной речью, опрятный, с нелепыми диккенсовскими кудрями, обрамляющими лицо на манер пестрой рамы (поскольку волосы у него были покрашены в два цвета – светлый и каштановый, что в девяностые годы было очень модно). Он представился как Молинью – эта похожая на французскую фамилия нередко встречалась в Англии и могла считаться признаком родовитости. Пижон сразу сообщил ему следующее: после падения Берлинской стены и галопирующего распада СССР никто в странах Восточной Европы уже не следит так пристально, как прежде, за происходящим за ее пределами. Штази и другие спецслужбы больше озабочены собственной судьбой и боятся, как бы в один прекрасный день их сотрудников не подвергли репрессиям или не устроили над ними самосуд – в зависимости от дальнейшего развития событий (после того, что случилось с четой Чаушеску в Румынии, мало кто чувствует себя в полной безопасности). Все стараются спасти собственную шкуру, разбегаясь врассыпную или уничтожая компрометирующие их архивы.