Худловары - Шелли Мерси

– Главное, чтобы на первых двух внизу была фраза «Переверните, пожалуйста, страницу!», – отвечаю я. Я на самом деле видел такие надписи в американских буклетах.

Но она права. У них другая актерская школа. Брюс Уиллис всегда играет Брюса Уиллиса.

На улице вечереет, и холмы по краям дороги постепенно теряют свой насыщенный зеленый тон. Зато становится хорошо видно кладбище на одном из склонов: белые пунктиры могильных камней бегут к вершине холма, точно разметка аэродрома. Среди камней ходит человек. Я не сразу догадываюсь, что это газонокосильщик – очень уж странно выглядит здесь его работа. Хотя, с другой стороны, на этом кладбище нет никаких оградок, одно ровное зеленое поле на всех. Раздолье для газонокосильщика.

Я закрываю глаза и переношусь из машины Дженнифер в нашу электричку, которая стучит по рельсам в районе Обухово. За окном пролетает русское кладбище, похожее на деревню гномов. У каждой могилы – свой заборчик, своя скамейка, свои цветы. Совсем другая картина загробного мира, полная противоположность.

Выходит, даже рай у нас разный. Логично. Ведь рай – это место, где человек получает то, чего не хватало в жизни. Индивидуалисты-американцы сыты по горло заборчиками и оградками еще на этом свете. Поэтому, умирая, они объединяются на ровном зеленом поле. А нашим, наоборот, при жизни хватает коллективизма. Так что загробное счастье у нас – домик в деревне, хоть что-то свое наконец. И оградки, оградки…

Смерть исправляет все перекосы, Джен. Вот кто лучший театральный критик.

Рядом с одним из отделений университета Западной Вирджинии есть тихое местечко под названием Reflection Ponds. Три маленьких пруда на склоне, один под другим. Круглые, метров десять в диаметре. И несколько больших деревьев вокруг. Нечто вроде японского парка. Как раз на пути между нашим домом, где торчат мои русские соседи, и универским кампусом, где обитает американская культура.

На прудах почти никогда никого нет, и я люблю посидеть там один. Но сегодня появился старикан с удочкой. Он насаживает на крючок здоровый кусок пепперони и забрасывает в маленький пруд.

Незадолго до этого я ездил на рыбалку с американцами. И очень расстроил их тем, что забрал домой пойманную рыбу. У них-то принято рыбу отпускать, это называется у них гуманизмом или типа того. Рыбу для еды принято покупать в супермаркете. И заметив старикана-рыбака, я очень интересуюсь, как у него с гуманизмом.

Но то, что я вижу, требует другого слова. У здоровенной усатой рыбины, которую он вытаскивает, весь рот разорван крючками. Очевидно, он ловил ее уже десятки раз, потом отпускал и снова ловил. Подходящих слов для описания своих ощущений у меня нет. На гуманизм не похоже, точно.

О том, что национальность – это язык, на котором ты думаешь, слышал любой дурак. Только не всем дуракам доводилось это проверить, научившись думать на другом языке.

Мне удалось. Но дело не в этом. Любой, кто интенсивно готовится к тестам типа TOEFL и GRE, вполне может достичь такого состояния, когда не только думать, но и сны на английском видеть начинаешь.

Круче другое – состояние между языками. Эдакий тамбур, откуда можно посмотреть в оба вагона. Множество стереотипов с обеих сторон сгорают еще до этого: очевидные крайности убивают друг друга при столкновении в отдельно взятой голове. Но самое интересное происходит, едва добираешься до ядра. До языка.

Да, он велик и могуч. Но в то же время он – усредненная глупость твоего народа. Ну, может, тебе и не нужна сотня разных слов для обозначения «снега», как у эскимосов. Тем более что на самом деле их не сотня, а всего семь, как у нас. А как насчет семи разных вариантов для «любви»? Их-то нету, верно? Не надоело называть одним и тем же словом отношение к женщине и отношение к пиву?

Погружаясь в чужой язык и переставая пользоваться своим, оказываешься в забавном ступоре. Слова того и другого языка, словно рыбы двух видов, начинают бороться друг с другом, кто быстрее всплывет в твоей памяти. В этой борьбе они тормозят друг друга и на время оставляют в покое тебя самого. Тут-то и видишь реальность без ярлычков.

Это быстро проходит. Но на задворках сознания все равно остается памятка, что ты прикурил от зажигалки Будды. Прикурил и пошел обратно.

Стихотворение Элизабет Бишоп «The art of losing isn't hard to master…» появилось в распечатке, которую Джим Хармс раздавал на занятии по «сложным стихотворным формам». Сначала меня и зацепила форма – виланелла. Я хотел перевести текст на русский, назло верлибролюбивому Джиму, назвавшему все эти формы «архаичными» и «неестественными».

Перевод долго не получался. Потом до меня дошло: дело не в форме, а в содержании. Стих был красивым, но пустым. И когда это стало ясно, сразу же написался совсем другой текст. От Элизабет Бишоп осталась только первая строчка, в качестве эпиграфа. Спасибо, Джим, за твой курс. Иногда достаточно и строчки.

Первые языковые отрыжки начинаются через полгода. Русский прет обратно. Рыбы родной речи, повоевав с рыбами английского, выныривают на поверхность злыми и потрепанными, но гораздо шустрее. Ни грамма жира. И прут они с такой силой, что иногда вылетает по пяти стихотворений в день.

Но этого мало. Хочется общаться на родном, а не только дрочить.

Еще в 94-м, сразу после приезда, коллеги показали мне электронные конференции Юзнета. Поначалу чудо не впечатлило – сплошные разборки по национальным вопросам. Однако великий и могучий звал к себе. И я бросил в этот гадюшник пару лирических текстов.

Леня Делицын потом говорил, что отклики все-таки были. И что, если б я не начал флеймить, слава моя достигла бы неимоверных высот. Уже после первых стихов знатные девушки ньюсгруппы окрестили автора «Китом в лягушатнике» и «The Best Male Poet-95 of soc.culture.russian».

Но я об этом не знал. То ли еще не разобрался, как работает конфа, то ли отзывы звучали в других местах. В общем, я никакой реакции не увидел. И, разозлившись, «вступил в дискуссию».

Согласно словарям, «флеймом» (flame) называется электронное сообщение, имеющее целью оскорбить, упрекнуть или спровоцировать адресата. Если участники конференции отвечают в той же манере, начинается «война флеймов» (flame war). Тех, кто раздувает флейм сознательно, называют «троллями» (troll). В русскоязычной Сети еще используется термин «наезд». Иногда флеймовые перестрелки называют «дуэлями».