Остров - Голованов Василий

Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 113

Ты вышел навстречу своей свободе – а в результате собственное творение поработило тебя. Да, любовь моя, так и бывает. Человек, как и олень, сам входит в свою неволю. И если это авторство – то это ловушка серьезная, из нее не так-то просто выбраться.

Авторство, может статься, есть крайний вид эгоизма. Поэтому в какой-то момент ты ставишь на карту все и решаешь победить. Потом еще удваиваешь ставки и прибегаешь к обычным в таких случаях допингам, позабыв, что ни о каких ставках речь изначально не шла, что никто не обещал тебе никакой награды, кроме участия в Походе.

Просто ты решил, что за твои муки тебе положен куш…

Но разве я знал тогда, любимая, что работа затянется на несколько лет? Я думал год, два – но не пять все-таки… Я не знал, все будет так мучительно. Не думал, что книга, приоткрывшаяся сначала, как новый, красочный язык, будет грозить мне смертельной опасностью. Я переживал приключение – мне было интересно. А теперь со своею книгой я чувствую изгойство – как проклятый, сижу я за столом по восемь-десять часов в день, друзья забыли меня и я позабыл, что такое человеческие чувства, радость и веселье…

Но у творчества есть свои неумолимые законы. За всякое право надо платить, и за свободу творчества тоже. К тому же я сделал кое-какие заявления, которые требуют подкрепления поступком. И ничего не остается, как продолжать. Но разве я знал, что уходя в затвор писательства, буду плакать, расставаясь с тобой, чувствуя, что книга убивает меня?

Книга разделила нас, книга встала между нами, встала поперек жизни, поглотила собою все мои чувства, отобрала последнее у меня, довела до предела усталости и тупизны, когда ничего, кроме проклятого острова, не осталось в моей голове… Но разве выкормишь любовь островом? Ей нужен свежий воздух, живая сила… А я со своею книгой – ну не жалкая ли я личность?

Вопрос такого рода обязателен. Вопрос такого рода непременно должен быть задан, творчество должно быть испытано самым глубоким сомнением, и если оно все-таки желает продолжаться, то оно должно найти себе оправдание. Так вслед за авторской гордыней является чувство вины, а затем и раскаяние – возможно, самое важное чувство во всей этой истории.

Ну, а потом, в один прекрасный день ты – раб своего труда – заканчиваешь книгу.

Это самое страшное: ибо в этот миг ты понимаешь, что умер. У тебя была книга – как приключение, как игра, как творчество, как мучение и изгойство – и теперь ничего этого не осталось. У тебя была книга, как убежище. У тебя была книга, как отговорка – ведь ты разучился жить, нормально жить за эти годы.

Теперь никаких отговорок не осталось.

С тебя как будто содрали панцирь. Конечно, ты избавился от надоевших смыслов, от тяжкой, одинокой, ни с кем неразделенной работы, но на самом деле, ты сбросил всю защиту и простился с понятной картиной мира, с привычной, обжитой, в прямом смысле, вселенной с Островом посередине, который ты и пешком и словесно исследил вдоль и поперек…

Жуткая смесь ужаса и радости по окончании книги – возможно, одно из самых поразительных ощущений в жизни. Страшнее только возвращение. Возвращение домой.

Ведь когда-то ты отправился в поход, чтобы «обрести себя» и принести в подарок любимой красивую историю – а возвращаешься… Совсем в другое место, в другие обстоятельства, другим человеком к другому человеку…

Ведь она тоже жила, эти пять лет, твоя любимая, она ждала, но отвыкла от тебя, твои черты истончились в ее памяти, стали похожи на беглый рисунок пером, которым схвачены только самые общие, хотя, быть может, и самые прекрасные твои черты.

В этот-то момент, словно контуженный водолаз ты начинаешь медленное всплытие из своей придонной тьмы к свету нового дня, о котором ты ровным счетом ничего не знаешь, потеряв счет неделям за письменным столом. По счастью, на пороге этого нового дня ты случайно встречаешь старого товарища, с которым не виделся лет уже десять – и по марке машины, по манере разговаривать, по всему – понимаешь, что он, конечно, на что-то другое потратил все эти годы. Вы начинаете говорить за жизнь. Он, действительно, встроился в систему и разбогател, и у тебя мелькает даже мысль, не попросить ли у него взаймы денег. Но тут он спрашивает, где ты был – и ты, отвечая, осознаешь, что каким-то необъяснимым образом побывал везде, где хотел побывать тогда, когда вы еще были друзьями и ваше прошлое еще не разделилось, а будущее было мечтой: вот, и на Острове своем, и на Новой Земле, и в осеннем Крыму, и в Париже… А потом он еще спрашивает почему-то: «Послушай, а ты устал?»

Устал… Как бы это объяснить?

– Устал, конечно…

– Ну, а запахи ты чувствуешь? Цвета различаешь?

– Это различаю.

– А я – нет. Что-то перестал… На дачу приезжаю – и ничего не чувствую. Никакой радости…

И в этот момент ты понимаешь, ни он тебе, ни ты ему помочь не в силах. Жизнь с каждого слупила свою цену. И каждому позволила взять то, что он хочет.

И тогда ты осознаешь свое богатство.

Ты написал книгу. И это двойная награда: с одной стороны, эта книга есть, она существует, как факт. А с другой стороны, внутри тебя ее нет больше, она ушла в прошлое, как решенная задача. Ты пуст и свободен, как Дао. Теперь ты и понимаешь, что это счастье – выдох, отдача всех сил, полная высказанность, освобождение от замысла, свобода.

Линька. Сброшенная, ставшая слишком тесной кожа.

Это награда, к которой, на самом деле, уже ничего нельзя прибавить.

А сказка? Мне кажется, ты ее прочитала, любимая. Она подходит к концу, и мы лишь можем поучаствовать в финальных актах человеческой драмы, когда боги и эльфы уже оставили остров, и постепенно, человек за человеком, оставляют его лучшие люди. Близится конец цикла.

Помнишь, я рассказывал тебе, как истерзанное пространство земли перед пилорамой на Кривой представилось мне воронкой, оставшейся на месте битвы, которую последние боги, герои и преданные им люди дали здесь темным силам забвенья, пытаясь отстоять остров? Я как-то стал представлять себе это воинство, перебирать по именам всех, кто мог бы стоять плечом к плечу в этой битве. Вспомнил шамана Ивана Пурпэя, вспомнил бесстрашного охотника Хабчикала и Хаду Ваэрми, вспомнил Никиту и «старого» Григория Ивановича, Алика с Толиком и седого Иону, когда-то мальчиком запечатленного на картине Ады и Володи, да и самих Аду и Володю, Тревора-Бетти с Гиландом и самого себя с Петькой. Что нам оставалось бы делать, как не драться, окажись мы на острове в страшный час последней битвы, когда во весь горизонт тьмою встанет то ли флот, то ли тучи? Вот тебе сюжет для сказки. Мы еще не знаем, что это, и в чем принцип зла заключен, и не знаем, следовательно, что окажется наиболее действенным против него – выстрел из старого громобойного ружья, удары бубна, слова пророчества или иконка Николая Угодника с наолифленным лбом – но так ли, иначе, а никому, кроме нас, не защитить этот остров от разорения и свистопляски темных, дремучих сил. И я не знаю, какое оружие выбрать. Хотя, может быть, моя битва заключается именно в том, чтобы собрать и поименно назвать всех, кто избежал тления и гибели. И тогда тут должна быть и старушка-бабушка Маремьяна, и купцы Сумароковы, и Косовский-человек с маяка Северный, и Коля Одинцов, и Корепанов – все те, кто любили остров и отдали ему частичку своей жизни. Может быть, наша задача совсем проста – скликать их всех и назвать поименно, чтобы создать образ осмысленного пространства, пространства человечества.

Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 113