— Эй, читал кто на днях про Али — говорит, он мог бы отделать Джо Луиса и Джо Фрезера [34] одной левой с завязанными глазами в телефонной будке…
Дымок «травки». Для легких он не вредней, чем дым с пылью на заводе — работяги наглотаются его, а потом отхаркивают с мокротой, как отец и братья Джона Генри, к примеру. Заводские работяги — люди крепкие, по сорок лет в том дыму корячатся, за это получают от начальства бесплатно дешевые часики — а потом кашляют до посинения на крыльце дома или в постели, да так и не могут откашляться. Джон Генри стал торговать дымком, к которому тянутся люди более ушлые — дымок этот дает им потягаться с охранниками вселенной, покататься с комфортом на падающих звездах, как на шикарных лимузинах. Славная, легкая штучка этот дымок.
Пусти по кругу, Джон Генри. Ребяткам малость полегчает. На другой день все и началось — с пары порций для затравки. Подарил бывший солдат из городка по соседству — подарил Джону Генри и его городку. Двое дружков солдата — Такер и Арт — потом пособят Джону Генри, будут доставать эту штуковину. Они бывали в большом городе и знают, что к чему.
— Вот тебе, Джон Генри, клевая эта хреновина, попробуй.
Полночь что полдень, и огненная луна в небе, а они сидят в машине Такера на стоянке перед бильярдным залом. Это квартал Стрип — бильярдный зал, бакалейный магазин, прачечная-автомат, бар, заброшенная типография, — квартал, который расцвел, пока Джон Генри на войне был. Мимо медленно проезжают, грозно поглядывая, полицейские простофили. Арт дохнул на них дымком, пройдоха Арт, без зубов, глаза слезятся.
— Простаки никогда не слыхали про марихуану, а не нюхали и подавно.
Танцуй же, танцуй чудно и душевно — выходи, город, толкаться — танцевать под луной. Эй вы, угрюмые, нудные супруги, вылезайте-ка наружу, что прячетесь за ставнями, — вы ж все вокруг ненавидите и даже свои отражения в зеркале! Слыхали, что говорит про дымок хитрюга Дженет — она от него так и млеет, будто нездешние пальцы гладят ей грудь и ляжки? За такое блаженство она даже купит Джону Генри костюм. Танцуй, танцуй. Не его вина, что боги войны, отгрохотав, умерли и на их место скользнули ангелы удовольствия.
Из родительского дома Джон Генри переехал на квартиру, затем устроился на завод. Для виду, впрочем. За заводской оградой глядела в него смерть — его собственная, медленная. К Джону Генри подходили молодые рабочие, умоляли угостить. В обеденный перерыв он раздал им самокрутки, тонкие, как зубочистки, по доллару штука, — пусть балуются. Потянулись в его сторону и работяги посолидней, постарше. По вечерам, как водится, эти накачиваются джином да виски — наскучило малость. Он поможет им скрасить вечера нелегких дней.
Благая весть быстро разнеслась по заводу. Джону Генри сказали: надо, мол, заглянуть в кабинет одного из начальников. Лицо хозяина кабинета одутловатое, в прожилках — от возлияний. Усмехнувшись, он потряс Джону Генри руку и тут же перешел к делу. Он кое-что слыхал о Джоне Генри (всюду стукачи, подмазываются к начальству!), так, может, он и ему поспособствует. Со своей стороны обещает повышение и в обиду не давать. Пожали они друг другу руку, и весь оставшийся день Джон Генри ходил по заводу посмеиваясь. Верно он вычислил здешних начальников: этим порядочным христианам на склоне лет охота нацепить одежонку повольней, бороду отпустить, секретаршу по заду хлопать. Джон Генри будет проводником в блаженные небеса и для них.
Но если дымок помогает пуститься в путь, то Белая Лошадь [35] доносит к цели быстрее молнии — так отозвался об этой штуке приятель-солдат. Джон Генри увидел: вот он и нагонит одноклассников, обзаведшихся собственными домами. Мерещилось, что улицы городка устланы двадцатидолларовыми купюрами. Мерещился блеск денег в глазах молодых ребят, что торчат на углах. Он добьется своего легко и быстро. Но он колебался.
— Слушай, приятель. С этой сильной штукой я дела пока не имел. Ты в этом всем давно варишься, как с войны приехал, знаешь, что к чему. Да только когда в большом городе сбываешь — это одно. А в моем городке муха пролетит — и то слышно.
— Не дрейфь — просто предлагаю дело пошикарней, только и всего. Это ж так, на время. Ты что думаешь — сам я всю дорогу буду толкать зелье болванам, чтоб те «побалдели»? Я мечу на дела покрупней. У меня башка варит, Джон Генри, и я хочу заняться кое-чем поинтересней, понимаешь, о чем толкую? Дядя Сэм еще пожалеет, что такого славного черномазого пустил гулять с паршивыми увольнительными. И тебя, Джон Генри, я знаю. Ты что, три года землю жрал на этой дерьмовой войне, чтоб околевать потом на каком-то металлургическом заводе? Говори кому другому!
Хватит ли духу, Джон Генри? Хватит ли у тебя духу? Решишься — будешь из десятидолларовых купюр самокрутки вертеть. Не дав окончательного ответа, он поехал домой. Подумать.
Время от времени встречал Джон Генри Митчелла, богобоязненного Митчелла, который с войны вернулся с покалеченной ногой. Однажды звал его побаловаться вместе «травкой», но тот уклонился. Митчелл работал на почте, был уже женат — женился сразу по возвращении домой, еще и месяца не прошло. Первое время, когда Джон Генри приехал, они захаживали, бывало, в заведение Роскоу пива выпить — еще засветло, когда народу мало.
— Как жизнь семейная, Митч? — начинал обычно Джон Генри.
— Не могу пожаловаться, Джон Генри. Ты знаешь меня, дружище, — беготню и все такое я никогда особенно не любил.
— Да-а, вы с Джеки уж сколько лет друг при друге. Похоже, и работа на почте у тебя неутомительная.
Митчелл улыбался, поглаживая козлиную бородку. Роста он был невысокого, пониже Джона Генри, и весь аккуратный — аккуратный всегда и, видать, навсегда. Наверное, и в бой он ходил чистым и отутюженным, решил Джон Генри.
— Это ты зря говоришь. Будь у меня твой ожог на руке, мне бы в этой жизни не о чем было беспокоиться.
— Митч, а ты не видал умника Джорджа Пендерграста? Я слыхал, он в Цинциннати, учит в колледже. Говорят, неплохую хибару приобрел.
— Нет, дружище, с ним я не встречался. Заезжает домой на минутку своих повидать и тут же — фюйть! — обратно к себе в Цинциннати. На нас, здешних, у этого пижона времени нет. Вообще, думаю, дела у него идут неплохо. А Билли Барнса помнишь? Знаешь, он за «Детройтских львов» пробовал играть. Но не получилось, и после этого, говорят, его понесло на Запад. А стыдиться-то, по-моему, ему было нечего — из нашего городка ведь мало кому удавалось добиться чего-то особенного, разве что шум поднять. Ну, как бы ни было, он имя поменял — теперь он Билли Африка — и пытается в Колорадо учинять революцию. Да-а, говорят еще, руки обрубает тем, кто наркотики толкает.
Митчелл поперхнулся — «не то» сорвалось с языка. Хотел было пошутить…
— Билли всегда был малость чокнутый, — заметил Джон Генри, поеживаясь. — А что слышно о Дэниеле Уайте? Он-то всегда тише воды был, зато по части джина всем мог фору дать.
Митчелл засмеялся, похлопывая себя по груди.
— Дэниел далеко уехал, в Лос-Анджелес. С работой он тоже устроился, я слыхал. Когда последний раз приезжал, говорят, «гудел» и невесть что вытворял. Враки, наверное, потому что мы-то его знаем — это на него не похоже. Он себе воли ни за что на даст — натура такая.
— Кто его знает, Митч. Поди угадай, кто как переменится.
Джон Генри не раз задавался вопросом, почему Митчелл ничего не видит вокруг. Одноклассники все разъехались, процветают, только они двое сидят тут в вонючем баре. А Митчелл и в ус себе не дует — еще и посмеивается над тем, чего другие достигли. Он, верно, не знает, как и ко мне относиться — вон ведь, чем я занимаюсь.
— Почему б тебе как-нибудь не заглянуть к нам, Джон Генри? — предложил Митчелл. — Приходи с девушкой, сыграем в вист, посидим, поговорим.
