Муравечество - Кауфман Чарли

— Я и сам такой.

— Ладно. Так или иначе, лучше спрятаться внутри, пока толпа не уйдет.

Интерьер птицефермы — Ночь. Помещение огромное, освещение тусклое — от полной луны за потолочными окнами. На удивление, бóльшая часть здания находится под землей — огромное открытое пространство, уходящее вниз где-то на семь этажей.

— Господи, — шепчет Мадд. — Такого я не ожидал. Где курицы? Не вижу ни одной курицы.

— Не знаю, Бад. Что-то не так. Может, они от нас прячутся.

— Все пятьдесят тысяч?

Моллой начинает спускаться далеко вниз по металлической винтовой лестнице.

— Уверен, что стоит, Чик?

— В тени безопасней.

— Не знаю. Страшновато, — говорит Мадд.

— Что ты как маленький.

Мадд опасливо следует за ним. Вниз, вниз, вниз во тьму, туфли звенят по стали ступенек из ромбовидной решетки, отдаются в огромном открытом пространстве. Наконец, на дне и на цементном полу, все затихает, не считая хрипа Мадда, заядлого курильщика. Когда он умолкает, на первый план выступает другой звук — почти как дыхание, но неестественное, глубокое и сонное.

— Ты слышишь? — спрашивает Мадд.

— Да.

— Что это?

— Как дыхание, но в мегафон.

— Руди Валле? — спрашивает Мадд.

— Что? Зачем Руди Валле дышать тут в мегафон?

— Я не подумал. Просто пришло в голову, когда ты сказал про мегафон^[134].

Мадд достает зажигалку. Огромное пространство тускло освещается мерцающим огоньком. В дальнем углу сидит фигура, человек, мужчина.

— Привет? — говорит Моллой.

— Привет, — отвечает тот глубоким, но добрым голосом. — Подойдите поближе; хочу вас разглядеть. Мне так одиноко.

Ноги Мадда как приросли к полу, но Моллой подходит к мужчине, привлеченный его голосом, его добротой. Идти приходится долго — кажется, намного дольше, чем ожидает Моллой. Он все идет и идет, а одинокая фигура все растет и растет. Что происходит? Наконец Моллой стоит прямо перед сидящим человеком, который оказывается великаном.

— Ты огромный, — говорит Моллой.

— Да.

— Не ожидал. Эй, Бад, он огромный!

— Я заметил! — кричит Бад далеко-далеко.

Моллой поднимает зажигалку повыше, чтобы разглядеть лицо великана. Оказывается, самое удивительное в нем — не рост. На чем я, зритель, сейчас сосредоточен, так это на его красоте. Я не гей, но не настолько боюсь за свою гетеросексуальность, чтобы заявлять, будто вовсе не вижу красоту мужчин. А он красив — глаза с поволокой, бурлящая чувственность молодого Рудольфа Валентино, благородство точеной челюсти молодого Грегори Пека, обаятельное простодушие молодого Гэри Купера, подкупающая искренность молодого Хэнка Фонды, лукавый блеск в глазах молодого Кларка Гейбла и опрятная беззаботность пожилого сэра Чарльза Чаплина. Невозможно не поддаться тому, как великан очаровывает, соблазняет и, возможно, если позволите, даже влюбляет в себя. Моллой, похоже, заворожен не меньше.

— Черт возьми, — говорит он. — Бад, подойди!

— Нет уж, спасибо! Я просто… мне и тут неплохо, у стеночки, рядом с лестницей.

Моллой оборачивается обратно к великану.

— Позвольте узнать ваше имя? Я Чик Моллой.

— Меня зовут Шерилд. Шерилд Рэй Пэрретт Джаниор.

— Джаниор?

— Это значит «джуниор» на немецком.

— Вообще-то нет. «Джуниор» на немецком — это «джуниор». Более того, в Германии не употребляют слово «младший» так, как мы употребляем в США, то есть для различия сына и отца с одинаковым именем.

— Мой папа говорил, что употребляют. Зачем ему врать?

— Может, не врал; возможно, его ввели в заблуждение.

— Почему языки разные, а слово одно и то же? Разве тогда это был бы не тот же самый язык, а не другой? Глупости какие-то. Вы говорите глупости, мистер.

— Хороший вопрос. Это хороший вопрос. Все это хорошие вопросы. Вы позволите мне отлучиться на минутку?

— Ладно.

Моллой возвращается через огромное пространство к Мадду. Шерилд провожает его взглядом. Времени на это уходит много.

— Слушай, — наконец шепчет Моллой Мадду. — Я вижу наше будущее.

— Ладно. Нет, — говорит Мадд.

— Выслушай. Помнишь «30-футовую^[135] невесту из Кэнди-Рока»?

— Последний фильм Лу Костелло.

— Оглушительный кассовый успех. Эксплуатация национальной истерики из-за лучевой болезни.

— Ладно.

— У нас здесь пятидесятифутовый^[136] мужчина. Это же золото.

— Что ты хочешь сказать, Чик?

— Возьмем этого тупого, красивого, невозможно огромного малого и снимем собственный фильм про лучевую болезнь. В чем единственный минус «30-футовой невесты»?

— Не знаю. Я не киноэксперт. Как они могут сношаться? В смысле могут, конечно, но она вряд ли что почувствует. Вот о чем я все время думал, пока смотрел фильм.

— Не этот минус. А великанский спецэффект. Не такой уж убедительный с нашей-то нынешней технологией. Что ж, сэр, нам об этом волноваться не придется. У нас здесь настоящий пятидесятифутовый мужчина. «Мадд и Моллой встречают 50-футового мужчину».

— Я не…

— Вот сюжет. Помни, я только набрасываю. Итак… мы физики…

— Физики-близнецы?

— Точно. Правильно. Вот, мы с тобой уже поймали волну. Упражнения Вайолы Сполин окупаются.

— Совершенно одинаковый характер?

— Да. Да! И мы разрабатываем секретный луч для правительства. Это луч изменения размера, и он все делает больше. Мы пытаемся вырастить… не знаю… кукурузу в початках, чтобы накормить голодающих. Гигантские початки, каждого хватает на семью из восьмерых. Ну, знаешь, важная работа. Мировой важности. Однажды мы целимся лучом в кукурузу, а между лучом и кукурузой проходит молодой человек — может, гонится за мячиком, не суть, — и…

— Эй, о чем вы там разговариваете?

— Минутку, Шерилд! В общем, он начинает расти. А нам приходится его скрывать, потому что если правительство узнает, то захочет сделать из него секретное оружие против Советского Союза. Но нам парень нравится, и мы хотим его защитить.

— Ну, не знаю, Чик…

— Так что мы прячем его в лесу. И кормим гигантскими овощами, которые выращиваем. Початками кукурузы. Помидорами. Гигантским рисом, где каждая рисина — в полметра длиной. Затем, через несколько недель, мы замечаем, что гигантские овощи меняются. Например, становятся злыми.

— Злые овощи?

— Над этим я еще работаю, но, думаю, да. Овощи становятся страшными на вид и ядовитыми. Поэтому физики понимают: то же самое коснется и молодого человека. И пытаются создать антидот, пока это не погубило их друга-великана. Но ничего не помогает, и великан сходит с ума и пытается их убить. И тогда его взрывают атомной бомбой.

— Ого. Вау. Не ожидал… Внезапная концовка.

— Но все хорошо сходится.

— Это комедия?

— Комедия, как и всегда, заключается в подаче.

— Судебных исков? Которые подадут, когда посмотрят этот фильм?

— Хорошая игра слов, Бад. Я тобой горжусь. Но нет. Этот фильм станет нашим билетом из глухомани. В нем есть всё: пафос, романтика…

— Ты не говорил ни о какой романтике.

— Разумеется, там будет романтическая героиня.

— Одна? На нас обоих?

— Не будь узколобым, Бад. На дворе шестидесятые.

— Я не знаю, что значит это слово. И вообще, у нас никогда не получалось запустить фильм. Так что этого никогда не будет.

— Теперь, с Шерилдом, все будет иначе.

— Я только что слышал свое имя? — окликает Шерилд.

— Минутку, дорогой, — кричит Моллой, потом говорит Мадду: — А еще сын сестры Патти стал режиссером независимых фильмов. Снимает всякую дрянь про чудовищ.

— Джеральд?

— Я опять слышал свое имя?

— Нет, мы говорим «Джеральд», а не «Шерилд», — кричит Моллой.

— Ладно, — говорит Шерилд. — Я здесь, если что.

— Джеральд так вырос? Господи. От этого что-то стало грустно.

— В общем, если Джеральду понравится Шерилд — а он понравится, — то мы идем в комплекте. Такая сделка.

— Теперь я слышал свое имя два раза. Если Шерилду понравится Шерилд.