Привет, Афиноген - Афанасьев Анатолий Владимирович

— Хватит маскироваться, дедушка! — сказал Афиноген. — Нехорошо у больного товар зажимать.

— Я приносил, — сквозь сон пробурчал сторож. — Три пачки «Беломора» приносил. В палате никого не было, я испугался — сопрут.

— И где же они теперь?

— Теперь, конечно, скурил…

— Нехорошо получается.

— Как хошь понимай, но нету, скурил.

Сторож на мгновение приоткрыл зеницы, и оттуда из мрака сверкнула хитрость, непомерная даже для человека, просидевшего треть жизни у входа в обитель страданий.

— А если я жалобу подам?

— Свидетелей нету. Без свидетелей — пустое занятие… Смеешься ты, парень, над стариком. Сам не станешь из–за рубля шум поднимать. Я же не слепой, людей разбираю.

— Курить–то охота мне.

— На, курни, моих.

Он извлек из недр халата деревянный портсигар и открыл его перед Афиногенов. Там было полно добротных бычков, преимущественно от «Примы» и «Памира».

— Бери, не боись. Я незаразный. Нас тут кажный месяц проверяют по анализам.

— Генка, пойдем, — потянула Наташа.

Афиноген выбрал из бычков какой подлиннее, зажег спичку, с аппетитом затянулся.

— Ну, девка. Держись за этого парня. С этим не промахнешься.

— Скажи, отец, ты во время войны где был?

— Чего?

— Где, говорю, во время войны обретался?

— А чего?

— Ничего. Интересно.

Сторож перестал спать, взглянул на Афиногена вприщур, с недобрым огоньком.

— Топчи, парень, топчи. Мне на посту не положено тары–бары разводить. Запрещается. Да и делов тебе нету, где я когда обретался. Еще ты сопливый, чтобы этакие вопросы задавать… Про войну–то, небось, у мамки в пузе услыхал.

— Зачем ты, Гена, право, пристал к человеку, — > сказала Наташа. — Я тебе десять пачек купила «Столичных».

— Купи ему, купи. Не будет на людей кидаться. Ишь, войну помянул, нашелся обозреватель.

Афиноген Данилов улыбался самой своей добродушной улыбкой, той улыбкой которая особенно раздражала пьяных парней на танцплощадке и делала их придирчивыми. Из–за этой доброй, задушевной улыбки частенько попадал он в переплеты. Наташа любила, когда он так улыбался. Она знала, что он о чем–то попросту задумался и не может сосредоточиться и скоро выпалит что–нибудь бестолковое..

— Глядите, гражданин, — сказал Афиноген. — Такой простой вопрос вызвал у вас столько эмоций. Надо же.

— Топчи, парень, топчи. Не замай!

Сторож успокоился и снова впал в спячку. На лестнице Наташа спросила:

— Откуда у тебя эта скверная привычка цепляться к разным людям? Геночка, ведь мало найдется людей, к которым ты бы не прицепился. Это же никому нс нравится, пойми.

— Ты жила в Москве?

— Нет.

— Там очень одиноко на улице, в метро. Мне всегда было одиноко. Тысячи людей вертятся на пятачке, и все друг другу чужие. А если ты живешь в маленьком городке — у тебя намного больше знакомых, и знаешь ты их лучше. В Москве миллионы, а знакомых у тебя несколько человек. И то случайных, не очень тебе необходимых и далеко живущих.

Они не успели отсудить новую тему, потому что Наташа увидела загрустивших у окошка в коридоре родителей.

— Гена, — скользнул ее голосок. — Вот они. Пожалуйста, будь…

— Будем знакомы! Будем знакомы! — Олег Павлович Гаров радушно протягивал обе руки, как будто не он пришел в больницу, а дорогой человек нанес ему самому неожиданный визит. — Столько слышал про вас, Гена. А виделись мы, кажется, вскользь. Что ж, наступило время познакомиться поближе, как нам намекнула Талочка. Рад, искренне рад! Вы решили, мыс матерью рады. Правильно! Современно!» Без всяких про «Волочек и нудных советов со старшими.

Взгляд Гарова пронзал Афиногена с настойчивостью бормашины. Он чуть не перескочил к рассказу о днях своей молодости и все–таки не решился почему–то назвать вещи своими именами, с несвойственной ему застенчивостью ходил вокруг да около. Ему пособила Анна Петровна, знавшая Афиногена получше.

— Вы извините, Гена, что мы так сразу… перешли к вопросу… не осведомились о здоровье. Мы в курсе,

Талка ведь теперь только о вас и говорит… Раньше скрытная была, а теперь девочку будто подменили. Мы с мужем поняли, между вами произошло решительное объяснение.

— Мы заявление подали, — сказал Афиноген, — извините, пожалуйста, великодушно, что так вышло.

Супруги Гаровы с такой энергией враз заколотили воздух руками, что стало понятно — никакого нарушения этикета не произошло. Наоборот, если бы дети с ними посоветовались, они бы этого им не простили.

— Прошу вас, — сказал мягко Афиноген, — не волнуйтесь так. Я люблю вашу дочь, с уважением отношусь к вам. А главное, я нормальный человек, со мной можно говорить без опаски, напрямую.

— Вот, — буркнул Олег Павлович, — что я тебе говорил, Аня.

— А что я тебе говорила?

— Гена, не считаете ли вы в таком случае, что нам стоит обсудить некоторые детали прямо сейчас? Не откладывая.

— Я готов.

— Папа, — попросила Наташа, — у Геночки еще температура держится.

— Нет у меня температуры, — возразил Афиноген, — и не было никогда.

— Вопрос, видите ли, для нас слишком важный. Мы хорошо сознаем ваше состояние… Но… Нет, нет, мы не хотим ничего менять, да и не в наших это силах. Любите друг друга, женитесь, устраивайте свою семью. Все правильно. Мы готовы помогать, если… Но… Понимаете, Гена, некоторые линии жизни идут параллельно. Счастье в тереме за закрытыми ставнями приятно, но быстро может набить оскомину.

— Мы в кино будем ходить, — сказал Афиноген. — Мало ли.

— Не шутите, Гена, это очень серьезно. В прошлом году Талочка не поступила в институт, что–то там случилось непонятное… Скоро опять экзамены, она совсем перестала готовиться. Неужели потеряет еще один год? Мы не можем быть пассивными в этом вопросе.

— Так это не ко мне вопрос, к ней. Я свое отучился.

— Талочка полностью под вашим влиянием, видите ли. Вы невольно некоторым образом снизили наш авторитет — прости, Тала, что я это при тебе говорю, — значит, вы должны взять на себя и ответственность за нее, разделить ее с нами.

— Папочка, все устроится отлично, не волнуйся. Не поступлю в этом году, поступлю в следующем.

— Я все понял, — сказал Афиноген, и Гарову показалось, что он напялил себе на нос невидимые очки. — Я все понял и со всем согласен. Высказываю собственное мнение. Если Ната поступает в институт, я на ней женюсь. Не поступает — пускай ищет другого дурака. Мне дремучая жена не нужна. С ней и поговорить не о чем будет.

Гаров несколько опешил не от смысла сказанного, а от серьезности тона. Зато Анна Петровна не опешила.

— Ну, что я тебе говорила? — Это к мужу.

— А я что тебе говорил? — неуверенным эхом откликнулся муж. Мимо уже несколько раз прошествовал Гриша Воскобойник. Его никто не навестил, и он скучал в ожидании ужина. На сей раз он, деликатно извинившись, отозвал Афиногена в сторону.

— Кисунов опять йогами увлекся, — давясь смехом, сообщил он. — Зайди глянь.

— Скоро зайду!

И вернулся к Гаровым, которые покорно глядели на его приближающийся больничный халат. Родители покорно, а Наташа умоляюще.

— Если она будет учиться в Москве, какая же это семья? — спросил Афиноген у Олега Павловича. У того ответ был заготовлен заранее.

— Это проверка чувств, их нравственной основы.

— А в заочный нельзя?

— Разве вы не понимаете? Заочное образование — так, фикция. Ей ведь не бумажка нужна с гербовой печатью — знания.

— Право, я растерян. Надо подумать. Мешать я ей, конечно, не собираюсь. Мне и самому лестно — жена, и вдруг врач. Старики мои обрадуются… Но, может, лучше все–таки в таком случае не спешить, не жениться пока лет пяток?..

Тут Олег Павлович и ухнул, приоткрыл истинные свои планы:

— Кстати, в этом ничего страшного тоже нету. Спешка именно непонятна. У нас вон в том выпуске

десятиклассники двое поженились. Ребенка родили. По совести, смешно и обидно мне на них глядеть. Сами дети, катают в коляске третьего дитя, игрушку. Он устроился на завод, она, естественно, нигде не работает. Как- то это бескрыло, узко. Впрочем, любовь все скрашивает. Но надолго ли… А кончится любовь, с чем они останутся? Особенно она, девушка? Мне жалко ее родителей, искренне жалко.