Ратное счастье - Чудакова Валентина Васильевна

Вахнов развел руками:

Что было, то сплыло. Один вот маячу. Пока жив.

Эва что! — капитан одобрительно похлопал Вахнова по плечу. — А ты знаешь ли, что вот про таких добрых молодцев когда-то сказал Фридрих Великий, король прусский? Русского, говорит, солдата надо два раза застрелить и потом еще толкнуть, чтобы он упал наконец. А ты — «пока жив». Мы помирать не имеем права. Тем более сейчас. И вот тебе новый командир роты. Прошу любить и жаловать.

Комбат дружески обнял меня за плечи.

Нравится? — спросил солдата.

А нам все одно. Что ни поп — то батька,— равнодушно отозвался Вахнов. Мне стало почему-то обидно. Вот как? Выходит: что ни попадья — то матка? Только и всего?

А все ж таки, товарищ комбат, позвольте поинтересоваться: это, что же, повсеместно теперича в армии женское засилье аль только нам такая честь?— с ехидным лукавством осведомился Вахнов.

Комбат рассмеялся:'

— Ишь ты остряк, струсил? — и пообещал:—Погоди, дай срок, она твой длинный язык урежет. Вот увидишь...

Соловей привел Илюхина, и, щедро снабдив эту пару солдат наказами и советами, мы с комбатом ушли на левый фланг.

Сложный парень,— сказал про Вахнова мой спутник.

Чем? — уточнила я.

Потом,— отмахнулся комбат от неуместного, по его мнению, сейчас вопроса. — Хорошо, что хоть не трус. И за то скажи спасибо.

Мы вдвоем, в сопровождении двух связных, к полуночи обошли все пулеметные точки. Мой Соловей и комбатов Мишка, ровесники и, вероятно, закадычные побратимы, всю дорогу громким шепотом ссорились, что-то не поделив. Это мешало сосредоточиться. Комбат гаркнул на мальчишек:

— Ша, бесенята! А то обоим уши накрашу...

У позиции Николая Пряхина, куда мы снова возвратились, он подвел итог:

Как видишь, дорогая женщина, худо... — и тут же бодро: — Но... не безнадежно. Первым делом перегруппируй людей...

Чтоб везде было одинаково?

Одинаково не надо. Как же ты можешь, например, сравнить Пряхина с этим... а, забыл. Квелый такой, невзрачный...

Людей не знаю. Вот беда. А воевать-то с ними придется...

Ничего. Видела каждого и еще раз увидишь. Подумай. Посоветуйся с тем же Пряхиным — толковый сержант.

Хорошо. Подумаю. Как быть с позициями?

До утра ничего не передвигай. Посмотрим вместе. Ну, извини. У меня дело у артиллеристов. Приказано все, что есть своего и приданного,— на прямую наводку! Поняла? То-то же. Не волнуйся, детка, отобьемся. Доложи, когда твой старшина придет.

Я только фыркнула ему вслед: «детка»! Не принимаешь всерьез? Ну и не надо.

Охо-хо-хо!.. — Только вздохнешь, а сказать нечего.— Пошли, дорогой Соловей. Нам прохлаждаться время не указывает. Веди опять к этому... который...

Уши врозь, дутою ноги? — хохотнул озорник связной.

Зачем так о товарище? — укорила я как можно строже. — Запрещаю! И категорически. Запомни.

Старшина роты появился на переднем крае в середине ночи вместе с очкастым пожилым писарем. Они пришли нагруженные, как вьючные ослы, зато принесли почти все, что я просила, и более того — курево, водку и горячую кашу,в двух термосах.

Пока Соловей и писарь кормили и ублаготворяли •пулеметчиков, мы со старшиной знакомились и совещались, стоя тут же в траншее.

— Сын собственных родителей. Потомственный гражданин города Канева,—невесело шутил старшина, сам себя представляя. — Нецветаев— моя фамилия. А по батюшке — Василий Иванович. Запомнить легко: как Чапаев. Увы, мягко выражаясь, не молод: сорок с гаком.

Мне было не до шуток. Пуховая жилетка Павлика Седых уже больше не спасала. Меня колотило мелкой дрожью. Зубы выбивали чечетку.

Старшина полез в затылок:

Эх, голова! Не догадался... Ладненько. Я вам пришлю с первой же оказией сапоги новые кирзовыеи подвертку сухую. Но только сапожки-то будут... того — сорок первого размера.

Хоть сорок пятого...

Да выпейте вы поскорее! Сразу изнутри согреет. И каша пока не остыла...

После,— отмахнулась я.— Что будем делать, уважаемый товарищ старшина?. Дела-то наши, сами видите, хуже б надо, да некуда.

Надо, товарищ старший лейтенант, думать, пока тихо.

И'тут опять вдруг заревел «скрипун». Не спится ему, анафеме!.. Квадратный, светящийся насквозь снаряд-култышка, кувыркаясь, полетел на позиции соседей слева.

— Утром, как пить дать, попрут! — говорит с уверенностью старшина. Мне не легче от этой его прозорливости, сама понимаю, что «попрут». А вот как не пропустить?.. Я пока знаю только одно: пропустить нельзя! Просто немыслимо. Пропустить — означает обратно отдать фашисту выгодную высоту, политую немалой кровью. Пропустить! Ни в жизнь.

При коротких вспышках ракет я внимательно гляжу на широкий, озабоченно нахмуренный лоб старшины— своего единственного помощника — и невесело усмехаюсь: «Два мудреца». И так же невесело усмехается и он — пшеничная, изуродованная косым шрамом бровь пляшет в нервном тике, в напряжении мысли. Старшина Нецветаев точно думы мои читает.

— Надо срочно вычистить пулеметы. Без разборки, разумеется.

— Два придется разбирать — сальники протекают.

Два — не шесть,— согласно кивает старшина.— Вычистим, смажем. Я пришлю сухие плащ-палатки — оружие укрыть. И просушку лент беру на себя. К утру— помереть, но просушить хотя бы по трети боекомплекта на пулемет. Согласны?

Еще бы. Но где сушить?

Не здесь, разумеется. Придумаю. Одного солдата в помощь снять можно? На время.

Конечно. Вон и Соловья моего возьмите.

Нет уж. Без связного в незнакомом месте—негоже. Обойдусь.

Отлично,— подытоживаю я нашу беседу. — С оружием вроде бы ясно и как будто не столь уж сложно. Но ведь главное — люди! Народ наш. Восемнадцать душ. Все разные. А я их не знаю. И пока уверена только в Пряхине. Да в рыжем... Фу ты фамилия такая... вроде бы... испанская...

— Забелло?

Он самый. Да, пожалуй, еще Митя Шек. Остальные... не знаю.

А как вам показался Вахнов?

Насторожил. А чем, пока не разберусь. Хитроватый, показалось.

Ну что ж? Я такого же мнения. Шкатулочка, как говорят, с секретом,— подтвердил старшина. — Вот все вспоминаю, товарищ ротный, и никак не могу вспомнить. А ведь кто-то мне о нем говорил что-то не весьма... Что-то вроде бы о его прошлом. Я ведь тоже их не успел, можно сказать, всех узнать. Всего неделю тут. Но куда же против факта? Шес-ты-е сутки!.. Ни сна, ни отдыха, ни передышки... Значит, ребята стоящие. Да и что, собственно, душу бередить, ведь других не дано. Какие есть, с теми будем бой принимать. Ведь так, товарищ командир?

Так-то оно так,— согласилась я с тяжелым вздохом.— Спасибо, Василий Иванович, на добром слове. Меня не так беспокоит Вахнов, как самый левофланговый—Осинин. Сержант, а скис хуже того же Илюхина. И ничего не знает. И знать не желает. Спрашиваю: кто левее тебя? Не ведает. Есть ли локтевая связь? Опять не его дело. А визуальная? То же самое. Верите, старшина, когда послала разведать — ахнула: фланговый разрыв стыка метров на двести Ну ни-ко-го! Ни единой живой души. Будь немцы подогадливее — обойди и бери весь расчет голыми руками. А, да, и расчет там!.. Все в своего командира. Хочу туда перебросить Васю Забелло, уж больно ответственный участок. Как думаете? Комбат обещал подстраховать. Хоть пару автоматчиков подкинет или ружье ПТР — все хлеб.

— Верно,— согласился старшина. — Сами-то во время боя где будете?

—. Да у Забелло.

Я бы на вашем месте остался при пулемете Пряхина,— посоветовал старшина. — Во-первых, тут тоже очень ответственно. А во-вторых, огнем управлять способней — все под руками. Центр. И потом, извините: я неверующий, но, как говорится, береженого бог бережет. Мало ли что: такой, как Пряхин, в беде не оставит. Нет!..

Спасибо. Я подумаю.

Мне вот уже в который раз несказанно повезло на войне. Старшина Нецветаев, несмотря на немолодые годы, оказался на редкость деловым и расторопным. К утру все было сделано, как и договорились. Мы были, можно сказать, готовы к отражению очередной контратаки, а в том, что она после значительного перерыва будет особенно яростной, никто из нас не сомневался. Совершенно очевидно, что обе стороны провели перегруппировку сил.