«Над седой равниной моря ветер тучи собирает. Между тучами и морем гордо реет Буревестник, черной молнии подобный.
То крылом волны касаясь, то стрелой взмывая к тучам, он кричит, и — тучи слышат радость в смелом крике птицы…»
«Ну, это еще куда ни шло, — подумал Дмитрий, — но вот дальше, там где стонут чайки, и гагары тоже стонут, а „глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах“… Как все это объяснить сплошь неграмотным афганским солдатам, которые не только настоящего, но и в кино моря-то не видели, а таких птиц не то что не знают, даже названий никогда не слышали».
Дмитрий побежал к Ивану Игнатьевичу доказывать невозможность использования этого произведения для революционной агитации, так как все отведенное на лекцию время уйдет на ликбез — рассказ о холодных антарктических морях и их пернатых обитателях. Кроме того, нужно было раз и навсегда, во избежание будущих эксцессов, объяснить Ивану Игнатьевичу, что перевод литературных произведений — удел немногих первоклассных и весьма одаренных переводчиков, к которым Дмитрий, занятый рутинной работой, не относится.
Разговор состоялся. Долгий и тяжелый. Иван Игнатьевич, пойдя на некоторые уступки, наотрез отказался убирать из текста «Песню о Буревестнике».
— Чего здесь сложного, — настаивал он, — даже рифмы нет. Просто замени слова. Наши рабочие до революции тоже были не шибко грамотные, а все понимали. И эти поймут.
Что касается Маяковского, то «Стихи о советском паспорте» Иван Игнатьевич все же вычеркнул, вняв уверениям Дмитрия, что такие словосочетания, как «в тугой полицейской слоновости» и неологизмы «молоткастый» и «серпастый», не поддаются адекватному переводу. Но после долгих препирательств решительно оставил начальные строки «Левого марша», кратко и емко характеризующие, по его мнению, задачи военных в послереволюционный период:
Разворачивайтесь в марше!
Словесной не место кляузе.
Тише, ораторы!
Ваше
слово,
товарищ «маузер».
Дмитрий понял, что других уступок от патриота Ивана Игнатьевича ждать нечего, и попытался перевести на дари оставшиеся в лекции литературные примеры. Но ту белиберду, которая получалась, никак нельзя было читать публично без подробных предварительных комментариев. И Дмитрий решился. Когда на следующий день заезжали к хазарейцу за свежим хлебом, он заглянул к нему в библиотеку и взял несколько томиков персидских поэтов, здраво рассудив, что чтимые и персами, и таджиками, и афганцами классики помогут ему выбраться с честью из сложной ситуации, не уронив достоинства Ивана Игнатьевича.
Весь вечер ушел на поиск необходимых произведений, похожих по объему или поэтическому строю на литературные примеры из лекции.
Утром, наглаженный, в начищенных по случаю мероприятия до стального блеска ботинках, Иван Игнатьевич с некоторой тревогой спросил Дмитрия: «Готов?»
Дмитрий утвердительно кивнул. Не было причины для беспокойства. Иван Игнатьевич не понимает дари, а аудитория — соответственно, русский.
Для лекции солдат усадили на землю в теньке, у арыка. Офицерам поставили стулья, лектору и переводчику — стол, на котором справа и слева от непременного графина с водой были придавлены камушками, чтобы не унесло ветром, оригинал и перевод творческого порыва Ивана Игнатьевича. С кратким вступительным словом, растянувшимся на пятнадцать минут славословий в адрес великого северного соседа — преданного друга и соратника борющегося афганского народа, выступил командир полка. Подошла очередь Ивана Игнатьевича. Застегнув верхнюю пуговицу армейской рубашки, он поднялся со стула и начал с пафосом, проявляя недюжинное ораторское мастерство, читать заранее приготовленный текст. Дмитрий сразу же попытался подстроиться под характер речи лектора, повторяя временами не только его интонации, но и жесты.
«Главное — поймать тон и ритм, — думал Дмитрий, — особенно тогда, когда начнутся примеры».
Добравшись до Горького, Иван Игнатьевич обрисовал его вклад в дело революционного воспитания обездоленных масс, а Дмитрий в отведенную ему для перевода паузу вставил маленькую отсебятину о том, что и у восточных народов есть свои классики-бунтари и классики-гуманисты. И когда лектор перешел к чтению с особым выражением любимого произведения о буревестнике, который с криком реет, черной молнии подобный, Дмитрий с тем же выражением начал читать написанный в форме «садж» — прозой с включением рифмованных кусков — небольшой рассказ из «Гулистана» Саади.
В финале «Песни…» Иван Игнатьевич, перейдя на крик и подчеркивая восклицательную интонацию приседанием и отмашкой свободной от листов лекции руки, заключил:
Буря! Скоро грянет буря!
Это смелый Буревестник гордо реет между молний над ревущим гневно морем; то кричит пророк победы:
Пусть сильнее грянет буря!
На что Дмитрий эхом отозвался на персидском строками великого Саади:
Одно сынов Адама естество,
Ведь все они от корня одного.
Постигнет одного в делах расстройство,
Всех остальных охватит беспокойство.
Тебе, не сострадающий другим.
Мы человека имя не дадим. [35]
Дождавшись, когда стихнут аплодисменты, вдохновленный Иван Игнатьевич с еще большим жаром продолжил выступление. И дальше аудитория принимала лекцию и ее автора столь же восторженно и эмоционально. Длительные, переходящие в овацию аплодисменты сорвал отрывок из «Левого марша», который Дмитрий «перевел» строками поэта-бунтаря Омара Хайяма, нашедшими живой отклик у афганских солдат — выходцев из самых низов общества:
О небо, к подлецам щедра твоя рука:
Им — бани, мельницы и воды родника,
А кто душою чист, тому лишь корка хлеба.
Такое небо — тьфу! — не стоит и плевка. [36]
Когда же мероприятие закончилось, растроганный командир полка за традиционным чаем в своем шалаше долго благодарил немного смущавшегося, но чувствовавшего себя именинником Ивана Игнатьевича, тряс ему руку и удивлялся, обращаясь к Дмитрию, как это простой советский военный знает блестяще не только родную литературу, но и чтимых на персоязычном Востоке поэтов.
Недавно назначенный в полк по советскому примеру замполит тут же попросил переводчика провентилировать с неожиданно ставшим популярным советником вопрос еще об одной лекции, но бдительный Дмитрий сразу же осек молодого, но прыткого партийца, сказав, что такие вопросы с кондачка не решаются. Нужно, чтобы сам автор созрел для новой творческой работы, а раньше месяца-двух и заикаться об этом не стоит.
По дороге домой, в машине, счастливый Иван Игнатьевич спросил Дмитрия:
— Ведь смог же?
— Смог, — согласился Дмитрий, бросив осторожный взгляд на прячущего улыбку в пшеничные усы Владимира Ивановича.
Тот, внимательно слушавший лекцию, конечно же, догадался, на какую уловку был вынужден пойти Дмитрий. Но насколько близка и какой страшной будет буря, к которой призывал любимый крылатый персонаж Ивана Игнатьевича, не догадывался пока еще никто.
V
Между тем гражданская война в Афганистане как бы исподволь незаметно начинала расползаться по стране, скатываясь сверху вниз от узкого круга интеллектуально-политической элиты к средним образованным слоям, вовлекая их, а потом и все остальное население в беспощадную кровавую бойню. Еще вялая, разрозненная открытая вооруженная борьба между сторонниками и противниками левого режима от приграничных сельских районов, постепенно разгораясь, перемещалась к городам, охватывала их дальние подступы, пока еще оставляя возможность использовать основные автомагистрали между центрами провинций, но угрожая вскоре перерезать и их и превратить оплоты новой власти в осажденные крепости…
