Август на цыпочках вернулся к своему креслу и, взяв в руки один из лежавших на столике журналов, стал прислушиваться к тому, что происходит в кабинете.
Уорнер замер у порога и почтительно склонился перед Долласом, ожидая благословения. Но тот, небрежно махнув рукой, сказал:
— Можно без церемоний, Уорнер, никого нет, — и ногою пододвинул иезуиту кресло. — Садитесь.
Уорнер с облегчением выпрямился.
— Меня здесь просто замучил этикет. До чего дома все проще, господи!
— Сигару?
Уорнер молча взял сигару и, пошарив в глубоком кармане сутаны, достал спичку и зажёг её о поверхность стола.
— Проклятая жара, — сказал он, распахивая ворот сутаны.
— Да, берега Тибра не берега Флориды, — с незнакомой Августу игривостью ответил Доллас.
— Не раз вспомнишь купальный халат, золотой песок Майями и хорошую девчонку.
— Но, но, фра Джордж! — с иронической укоризной остановил его Доллас.
— Надеюсь, когда Спеллман станет папой, тут пойдут другие порядки.
— Его святейшество папа чувствует себя пока отлично.
— Чорт побери! — вырвалось у Уорнера. — Можно объявить его трижды святым, но ведь не вечен же он!
— На земле? Конечно… Однако что нового?
— Про вести из Константинополя знаете?
— Нет, а что? — с любопытством встрепенулся Доллас.
— Наши упрятали патриарха Максимоса в сумасшедший дом.
— Здорово! — Доллас потёр потные руки и с особенным удовольствием затянулся сигарой.
— Афиногор уже сдал дела Нью-Йоркской епархии и вылетел в Константинополь. Его избрание вселенским патриархом — вопрос той или другой суммы. В «выборных» делах у наших достаточно опыта.
— Отлично, очень хорошо! — с удовольствием повторил Доллас. — Это значительно облегчит нам работу. Афиногор не будет артачиться, как Максимос.
— А вы не боитесь, монсиньор, что новое кадило, которое Ванденгейм раздувает с экуменическим движением, может нам помешать?
— Именно потому, что там за дело взялся старина Джон, нам с этой стороны ничто не угрожает. Они не станут с нами бороться за души негров из Конго. Ванденгейм правильно рассудил, что нужно собрать в единый кулак разбросанных по свету христиан всяких толков. Если этот кулак будет подчинён Ванденгейму, то он только поможет толкнуть боевую колесницу именно туда, куда нам нужно, — на восток.
— Скорей бы уж… — пробурчал Уорнер.
— А куда нам торопиться? Святая римская церковь мыслит категориями вечности! — с серьёзной миной сказал Доллас. — Столетием позже или раньше, — важно, что в конечном счёте человечество будет подчинено единой державе христовой, в лице её святейшего владыки папы.
— Это вы мне или репетируете речь по радио? «Категории вечности»! — передразнил Уорнер. — Нет, я не согласен ждать годы. Хочется ещё в царстве земном пощупать вот этими руками то, что приходится на мою скромную долю.
— Грешная душа! — Фостер, прищурив один глаз, уставился на собеседника. — Мало вам того, что именно церковь спасла вас от электрического стула? — При этих словах Уорнер сделал резкое движение, как бы намереваясь вскочить и броситься на собеседника, но Доллас только рассмеялся и движением руки усадил его на место. — Ну, ну, спокойно!
— Это нечестно, — задыхаясь от злобы, проговорил Уорнер. — Меня уверили, что никогда никто не напомнит мне…
— Я нечаянно.
— Не советую вам, Фосс…
— Как? — Доллас приставил руку к уху, делая вид, будто не расслышал слов Уорнера, который с угрозою повторил:
— Никому не советую напоминать мне об этом.
— Не думал, что вы так впечатлительны, брат мой, — с усмешкой ответил Доллас. — А что касается ваших ухваток, то должен вам сказать…
— Мои ухватки — это мои ухватки, сэр!
— Фра Фостер, — поправил Доллас.
— Ладно, забудем…
— И всё-таки не советую вам таскать при себе пистолет.
— С чего вы взяли?..
Доллас рассмеялся.
— Не схватились же вы за задний карман потому, что у вас там лежит евангелие.
— Ладно, ладно…
— И все же — вы монах, Уорнер, а не военный разведчик.
— Особой разницы не вижу.
Доллас состроил кислую гримасу.
— Честное слово, Уорнер, став духовной особой, вы сохранили замашки… — Он покрутил в воздухе пальцами.
— Стесняетесь произнести слово «гангстер»? Не смущайтесь, пожалуйста. Меня это не может обидеть… Тем более, что работа у меня сейчас примерно такая же, как и была.
— Повторяете пропаганду красных, брат мой?
— Кой чорт! Правда есть правда!
— В первый раз вижу вас в роли борца за этот прекрасный тезис.
— Вольно же вам напоминать мне об электрическом стуле…
— А вы заплатили мне за молчание? — иронически спросил Доллас.
Уорнер исподлобья посмотрел на него и угрожающе проговорил:
— В конце концов, если это вас устроит, можете огласить мой послужной список хотя бы с амвона…
— Ну, ну, — примирительно промямлил Доллас, — это не в интересах дела.
— То-то… Я ведь тоже не попрекаю вас тем, что вы избежали каторги по делу о подложном чеке…
— Эй, Джордж!
На этот раз Уорнер не обратил на этот крик никакого внимания и продолжал:
— …только потому, что были сенатором и тот судья, к которому попало пело, тоже был «в деле». Я же молчу.
Доллас побагровел так, что казалось, кровь сейчас брызнет сквозь все поры его щёк. Его голос стал похож на шипение пылесоса, когда он сквозь зубы процедил:
— Когда у меня будет красная шапка…
— Ого!
— Она будет вот на этой голове!.. — Доллас постучал крючковатым пальцем по своему черепу. — Тогда я буду иметь счастье напомнить вам об этом разговоре, который смахивает на что-то вроде подрыва авторитета святой церкви, брат мой.
— Ну, за красного-то вы меня не выдадите, тут я спокоен. Пусть бы вы влезли даже на папский трон!
— Политика есть политика; не только вы, но даже я не могу сказать сегодня, какие взгляды мы будем исповедовать завтра. Если верх возьмут красные…
— То могу вас уверить: они не предложат вам вольтеровского кресла… Тогда мы вспомним разговор об электрическом стуле, — со смехом закончил Уорнер.
— Ну, довольно! — сердито отмахнулся Доллас. — У вас шутки висельника. — И он перешёл на деловой тон: — Когда мне представят проект нового устава третьего ордена?
