Туча разрасталась, из сине-черной становилась багровой, видимо, самолеты горели. Фашистские солдаты выскочили из дыма и, как оглашенные, побежали вправо, туда, где ощетинился железом бетонный укреп- район. Оттуда застрочил пулемет, и люди свалились, как трава под взмахом острой косы.
— У меня дочь учится в балетной школе… Ей всего шестнадцать лет, — почему-то промолвил Старков.
Самолеты, находившиеся в воздухе, сделав круг, улетели прочь.
Танки, атакующие самолеты — незабываемая картина, которую можно было видеть только один раз в жизни, да и то в первый год войны.
Завечерело.
Раненые стали бредить. Красавец из Черниговской области с перебитыми ногами пытался бежать вперед, звал товарищей за собой, в атаку.
Связь между дивизией и корпусом оборвалась.
Отрезанный от всего мира, полк был как бы живым островком в море неизвестности и опасности. В темноте над лесами взвивались ракеты. Белое, иззелена-синее и красное пламя их мертвым огнем освещало мрачные верхушки деревьев, над которыми носились угрюмые черные птицы.
Разведчики доносили, что противник обходит полк со всех сторон. Да это было видно и без разведчиков. То здесь, то там вспыхивали невысокие белые ракеты, обозначавшие, что фашисты достигли рубежа, откуда взвивалась ракета.
Положение становилось серьезным. Все уже были наслышаны о немецких клиньях и клещах и, вглядываясь в кромешную темень, ежеминутно были готовы отразить нападение.
Часов в десять вечера командира дивизии потребовали к телефону. Вызывал его один из связистов, ушедших исправлять повреждения на линии связи.
Связист сказал, что с конца оборванного провода связался с командиром корпуса и тот передал через него важный приказ, о котором по телефону говорить нельзя. Приказ этот он может сообщить только устно командиру дивизии. Идти он не может, так как у него прострелена нога. Связист просил послать ему навстречу двух красноармейцев. Весь этот разговор могли сочинить оккупанты, чтобы захватить наших «языков». Посоветовавшись с Курановым, Старков послал к связисту отделение красноармейцев.
Бойцы прошли через глушняк, держась за телефонный провод, и вернулись через сорок минут, неся на руках раненого связиста. Приказ из корпуса был краток — отходить на Адамовку, Гранов, Тышковку.
Командир дивизии вызвал к себе начальника укреп- района и приказал ему отходить вместе с полком.
Странное зрелище представлял этот УР — старое вооружение с него сняли, а новое не привезли.
Я читал книги, связанные с обороной Вердена, и знал, что укрепленные районы являются одним из важнейших элементов современной организации обороны государственных границ.
— У меня не люди — орлы! — хвастливо рапортовал начальник укрепрайона — молодой бритоголовый майор.
— Я здесь старший и приказываю вам немедленно покинуть укрепрайон, взорвать доты и отходить с нами, — потребовал Старков.
Обескураженный начальник укрепрайона ушел, и больше мы его не видели.
Полковник построил колонну. Впереди — танк, за ним шло до двух рот пехоты, дальше двигались грузовики, наполненные ранеными, потом снова пехота. Три легковые машины и один танк замыкали колонну. Два танка выделили в боковое охранение.
Не успели отъехать и тридцати метров, раздался крик. Первое впечатление — открылся борт грузовой машины и оттуда выпали раненые. Но потом выяснили, что два красноармейца заснули на дороге и машина переехала им ноги. Один раненый попросил морсу, и Валя Лазорик сунула ему в рот пригоршню черной ежевики. Когда она только успела ее нарвать?
Через несколько минут колонна свернула с дороги и пошла напрямик по неубранному полю ржи. Сзади, из леса, в котором мы только что находились, взвилась зеленая ракета — сигнал, что мы ушли. Немецкая артиллерия тотчас перенесла огонь вправо, в сторону падения ракеты. Эхо от взрывов перекатывалось по верхушкам деревьев, но снаряды или не долетали, или перелетали через колонну.
— Берегите ходули. При отступлении главное ноги, того, кто их разотрет, бросят на дороге, — напомнил мрачный голос из темноты.
Преодолев несколько километров бездорожья, въехали в тревожно сказочный лес. Узкую дорогу размыли дожди, над ней сплетались ветви деревьев, из земли выглядывали омытые водой белые корни. Машины ехали как бы в темном туннеле, иногда вклинивая во мрак синие полосы затемненных автомобильных фар.
Что было впереди — никто не знал.
Колонну нагнал всадник, сидевший на неоседланной запаленной лошади.
— Эй вы, славяне, где командир полка?
— Я комиссар дивизии, — сказал Куранов.
— Фашисты задали деру из Гайсина… Прекратили движение на всех дорогах… Видимо, боятся нашей ночной атаки.
— Вы кто такой? — недоверчиво спросил Куранов.
— Вы, что, не узнаете меня, товарищ комиссар? Красноармеец третьей роты Максимушкин. Вы меня сегодня от расстрела спасли. Наша рота ворвалась в город, меня поранили, а потом отступила, а меня жители спрятали. Они мне и лошадь достали и дорогу показали, как только драпанули немцы… Видать, кровь свою пролили мы недаром, убежали на ночь фашисты из города!
— Значит, оставили Гайсин! — обрадованно воскликнул Старков. — Нам только это и надо. Наша задача была сковать немцев в течение дня.
На рассвете выбрались из леса, увидели на опушке подбитый броневик и опрокинутые грузовые машины.
Перед нами, как из тумана, возникло село. На околице его встретили красноармейцев из других отходивших полков, увидели бойцов мотоциклетного полка, одновременно с нами безуспешно атаковавшего Гайсин с противоположной стороны.
Доехали до Гранова — маленького провинциального местечка — и нашли там штаб корпуса. Связисты торопливо сматывали провода, снимали шесты, на трофейные немецкие автомобили, выкрашенные серой краской, грузили пишущие машинки и чемоданы с личными вещами офицеров.
Куранову по первое число влетело от командира корпуса — генерал-майора Волоха и полкового комиссара Гаврилова. Он молча выслушал нагоняй, точно школьник, растерянно озираясь по сторонам.
— Французская республика комиссаров, проигравших сражение, посылала на гильотину, — напомнил Волох.
Но Куранов не слышал этих слов, он спал.
…В Гранове встретили редакционную машину. Она пришла в штаб корпуса в условленное время и прождала меня с Адельгеймом больше суток. В ней были Лифшиц третий, Григорий Скульский и батальонный комиссар Березовец.
Совсем близко тревожно рвались снаряды, и над лесами плыл горьковатый дым пожаров.
Нас ждали в редакции с материалом. Пора было уезжать. Не хотелось расставаться с людьми, ставшими уже близкими. Ничто так не роднит людей, как совместно пережитая опасность. Но делать было нечего, я пошел прощаться с Курановым. Он как-то постарел весь, обнял меня, поцеловал.
— Жаль!.. Смелых людей потеряли, даже похоронить не успели, так и остались лежать на поле боя, — посетовал он. — Ты обязательно напиши о них, хоть через десять лет, а напомни, как дрались они. Будущим поколениям не следует этого забывать… Упоминай побольше фамилий. Ведь у каждого из нас есть жена, дети, и им будет приятно прочесть хоть несколько слов про своего близкого.
Шофер просигналил, Березовец нетерпеливо позвал меня.
— Ну, прощай, Аксенов, тебя ждут.
— Запоминайте хорошо местность, по ней придется идти обратно, — сказал я, чтобы ободрить Куранова.
— Вряд ли мне придется наступать… На войне так устроено, что одни несут на себе горечь поражений, другие радость побед, одни отступают, другие наступают. Я принадлежу к первым, — Куранов протянул раненую руку, и больше я его никогда не видел.
Наша машина пошла по знакомым местам на Мытков и Тышковку в поисках все время кочующего штаба армии, местонахождение которого никто не знал. Проехали двадцать километров, не встретив ни одного красноармейца. Чистый, акварельный пейзаж, теплое солнце и легкий ветерок отвлекали от войны.
У городка Ладыжина увидели две большие колонны автомашин, идущие навстречу нам по двум параллельным дорогам.
