— Я тоже виски выпью, — сердито ответил Дэви.
— А мне мой обычный бокал портвейна. — Грейси села за стол между Хармоном и Мюрреем со вздохом притворного удовлетворения.
Мюррей, не сводя глаз с Грейси, взял свой стакан с виски, на его лице все еще горел темный румянец. Никогда, никогда не знал он ее такой, такой необузданной и развязной, такой мешающей смех с мрачной горечью и за всем этим прячущей печаль до того невыносимую, что, казалось, она того и гляди разорвет ей сердце.
Он любил и жалел ее — одновременно. Но все пуританское в нем отвращалось от ее присутствия здесь в таком настроении в такой сомнительный час.
Хотя Дэвид ничего не говорил, Грейси, должно быть, читала по его лицу. Она спокойно выдерживала его взгляд, а в ее глазах не гасла насмешка.
— Ты уж не молитвы ли творишь, Дэви, дорогой? Вид у тебя благочестивый. Полагаю, тебе бы по нраву пришлось, если бы мы псалмы запели? Или лучше свадебный марш? Из почтения к уважаемой мисс Уолди и избранным Ливенфорда?
Хармон, добавляя себе виски, коротко хохотнул, наслаждаясь унижением, отразившимся на лице Мюррея. Глаза Грейси вспыхнули. Вино ударило ей в голову.
— Вам легко смеяться, Фрэнк. — Неожиданно ее голос дрогнул. — Ничего другого не остается. Бедный дядя Дэн с его «любите друг друга и будьте добрыми»! Ненавидьте друг друга под завесой благочестия — вот девиз этого города. А если кто, по несчастью, собьется с ноги на церковном параде, то помогай тогда ему или ей небеса. — Она залпом выпила вино, а после отрешенно уставилась на пустой бокал. Голос ее стал мягче. — Когда я вернулась в Ливенфорд, у меня душа пела от радости. Я любила этот город, относилась к нему как к родному, чувствовала, что я снова дома. И что же меня ждало? — Глаза Грейси наполнились слезами. — Но меня это не волнует. Раз я им здесь не нужна, я уеду. Да, уеду, Дэвид Мюррей, знай, и пусть это хоть как-то утешит тебя. Дядя Дэн устроил, и он лучший среди вас… Я уеду…
Тут она, похоже, сорвалась на рыдание, сдерживая порыв раскрыть полностью то, что ожидало ее и что весь этот вечер тяжело сдавливало ей сердце.
— Слушайте, — сказала Грейси, — я спою вам песню. Самую нежную из всех нежнейших. В ней поется о девушке по имени Энни Лори, какой вполне могла бы быть и я.
Встав из-за стола, она ошеломленно посмотрела на них. Коптящая лампа окружила ее тенями, а запах горящего дерева наполнил ее волосы. Ее голос звучал сладко и искренне, с дикими, но нежными нотками, которые могли растопить любое сердце.
У Мюррея внутри стенала душа. Даже Хармона, казалось, в чем-то проняло. Он с вальяжным удовлетворением водил глазами по Грейси, ощутив вдруг в себе прилив чувства обладания. И, когда песня закончилась, он поднялся:
— Грейси, это было прекрасно… слишком хорошо для этой берлоги. Пойдемте отсюда. — Он взял ее за руку. — Вы сможете спеть еще что-нибудь у меня в номере.
Мюррей не мог больше сдерживаться. Как-то разом он забыл об осмотрительности, о своем положении и обстоятельствах своей жизни. В нервном возбуждении он вскочил, отбросив грохнувший позади него стул.
— Оставьте ее, — сдавленно произнес он. — Ей пора домой.
Все еще держа Грейси за руку, Хармон опалил его взглядом:
— Вы ко мне обращаетесь?
— Я вам говорю, чтобы вы оставили ее в покое.
— А то что? — спросил Хармон, не дрогнув ни единым мускулом.
Грейси хлопнула в ладоши, дико вскрикнув. Лицо Дэвида стало белым как бумага. Внутри его истерзанные чувства извивались змеями, но выпитый виски омертвил его снаружи, как человека, покрытого резиной. Он не ведал страха. И вдруг чрезмерное желание добраться до Хармона смело всякую осторожность. Он со всей силы ударил Хармона кулаком в зубы.
Удар был мощный, но агент принял его, даже не вздрогнув. Он был крепок, этот Хармон, и закален в буйных и жестоких портовых драках. Не успел Мюррей замахнуться для следующего удара, как Хармон подскочил к нему и ударил прямо в подбородок. Дэвид зашатался и рухнул на колени.
— Вот так! — прошептала Грейси. — Вы заставили его молитвы творить.
С перекошенным лицом Дэвид поднялся на ноги и вновь пошел на Хармона.
В следующую минуту полуоглушенный, весь в крови, он растянулся на спине на полу. Подняться не было сил.
— Ой, Фрэнк! — по-детски воскликнула Грейси. — Вы стукнули его очень сильно.
Хармон вытащил из нагрудного кармана тонкий льняной платок и вытер разбитые губы. Грейси, с бурно вздымавшейся грудью, сцепив руки крепко-накрепко, отвернулась.
— Отведите меня домой, — произнесла она ледяным тоном. — Сейчас же, пожалуйста.
Глава 6
На следующий день, вскоре после часа пополудни, Дэниел торопливо шагал по главной улице Киркбриджа. Прежде чем выйти из дому, он оставил Кейт записку на кухонном столе, извещая, что ночевать дома не будет: шаг, настолько безрассудный, настолько немыслимый, что, возможно, это был самый смелый поступок, который он совершил за всю свою жизнь.
По пути на вокзал он отправил письмо Грейси, напоминая, о встрече с ним на следующий день в плавучем домике.
Погода была ясной и солнечной. Приблизившись к началу Хай-стрит Киркбриджа, Дэниел с тем же сосредоточенным выражением лица повернул к «Киркбриджской швейной компании» — крупному торговому центру, где продавалось все, во что можно одеть и обуть ребенка. Здесь, не колеблясь, он потребовал твидовый костюм небольшого размера, пару башмаков, шерстяные чулки и фланелевую рубашку.
Им явно владела отвага, и все же маленький фотограф не смог подавить дрожь, когда расплачивался за покупки. В то утро, прежде чем покинуть Ливенфорд, он снял с их счета громадную сумму в 25 фунтов стерлингов, и с тех пор его мучило видение того, как Кейт обнаруживает это невосполнимое умаление их давшихся тяжким трудом сбережений. С трудом, но он все же одолел эту слабость. С бумажным пакетом под мышкой, поблагодарив продавца, Дэниел вышел из магазина.
Вскоре он дошел до Клайд-плейс и исчез во тьме подъезда доходного дома.
Десять минут спустя он вновь появился с нервическим румянцем на щеках и плотно сжатыми бледными губами. Остававшиеся 20 соверенов покинули его кошелек, зато рядом шагал Роберт, одной рукой держась за руку Дэниела, а другой — прижимая к своей впалой груди бумажный сверток.
Чувства Дэниела были так глубоки и сложны, что он даже говорить не мог, и они дошли до конечной трамвайной остановки, не проронив ни слова. Из Киркбриджа до озера можно было добраться прямо на трамвае, потому как старинные конки недавно сменились вагонами на электротяге. Путешествие это было долгим и тряским, и все же Дэниел предпочел его, так как это избавляло от необходимости проезжать через Ливенфорд.
Раз-другой Роберт искоса поглядывал на Дэниела, но, встречаясь с его взглядом, тут же отводил глаза. Предположить, о чем он думает, было невозможно, вот только в глубине его глаз таилось мрачное мерцание страха и подозрительности, которые, объединив силы, рвали мальчику душу.
Дольше Дэниел вынести не смог. И торопливо произнес:
— Не бойся.
Ничего хуже этого он сказать не мог. Лицо мальчика застыло в каменной неподвижности. Спустя некоторое время он пробормотал:
— Я не боюсь. Просто… — Мальчик овладел собой, и все же губы у него дрожали, как у щенка. — Просто я ничего не знаю про вас. Когда я увидел вас тогда, в первый день, то не знал, что вы меня заберете. Знал бы, ни за что не дал бы вам по лестнице подняться.
Дэниел неразборчиво буркнул что-то сочувственное и похлопал по маленькому торчавшему колену. Только Роберт в утешении не нуждался.
— Я не ребенок, — заявил он; его нижняя губа оттопырилась, свои слова он подкреплял сильными, глубокомысленными кивками головы. — Я умею драться.
Они прибыли в Гилстон, конечный пункт трамвая, к трем часам дня. Белоснежный городок, раскинувшийся на берегу озера, купался в блеске солнечного света, деревянный пирс выдавался далеко в чистую воду, словно пытаясь дотянуться до прохлады.
