– Совсем темно, – слабо выдохнул он. – Это здесь или… или там?
– Господи! – Она зарыдала, обращаясь к Богу с мольбой. Из ее серо-голубых глаз хлынули слезы. – Спаси его для меня! Фрэнк, любимый, вернись – вернись ко мне! Я… все для тебя сделаю. Я люблю тебя!
Но у него отвисла челюсть, опустились тяжелые веки, закрылись потускневшие глаза. Голова запрокинулась назад, губы раскрылись с косой ухмылкой, и Люси увидела глумящуюся над ней пустоту.
Книга вторая
Глава 1
– Шах! – деликатно сморкаясь, сказал дядя Эдвард. – Мат!
Питер нахмурился. Он знал, как ходят все фигуры. Как приятно ходить конем! И все же почему-то это всегда случалось – безо всякого предупреждения.
– Смешно, – сказал он. – Я думал…
На лице священника играла легкая улыбка, его длинные белые пальцы поглаживали стакан с портвейном, сияющий, подобно рубину, рядом с блюдом грецких орехов, которое стояло на полированном столе красного дерева. Красные бархатные шторы, не дающие влажному порывистому ветру с залива проникать в комнату, отгораживали надвигающуюся темноту и подчеркивали мягкий газовый свет, уютно освещающий двух игроков. Дядя Эдвард поднял свой стакан, посмаковал напиток, чуть сморщив губы. Вдруг в окно ударил сильный порыв ветра и в стекло забарабанил дождь, что заставило дядю поднять глаза и самодовольно заметить:
– Сегодня очень приятно сидеть дома – вы так не думаете, мой дорогой сэр?
Питер сполз вниз, и его голова теперь покоилась на спинке кресла.
– После тумана часто бывает сырость, – изрек он с видом мудреца.
Он слышал это замечание от старика Боуи и теперь повторил как нечто оригинальное.
– А что бывает после того, как я возьму твоего ферзя? – лукаво спросил дядя Эдвард.
Оба рассмеялись, и в этот момент послышался стук в дверь – неожиданный стук, ибо они надеялись провести вечер вдвоем.
– Войдите! – сказал Эдвард, и в комнату проскользнула мисс О’Риган.
– Ваше преподобие, – неуверенно начала она, запнулась и повторила: – Ваше преподобие… – Она возвела глаза к небу и театрально закатила их, так что стали видны белки. Казалось, мисс О’Риган находится во власти дурного предчувствия и чем-то очень расстроена, поскольку выглядела она не веселее святой мученицы, чей портрет висел на стене позади нее. – Вот… пришло, – произнесла она бледными губами и, достав из-за спины оранжевый конверт, робко протянула его священнику.
Он механически развернул телеграмму, и его желтоватое лицо стало белым, а рот запал. Потом его преподобие издал странный горловой звук.
– Боже мой! – произнес он нетвердым, испуганным голосом. – Боже мой! – Затем кровь опять прилила к его лицу, и он в возбуждении поднялся, рассыпав скорлупки от грецких орехов, лежавшие у него на коленях. – Мне надо пойти в церковь, – с запинкой пробормотал он, не глядя на Питера, а обращаясь к маленькой статуе мадонны у двери. – Да, мне… мне надо пойти в церковь. Я должен быть там.
Он схватил с каминной полки шляпу, поспешил к двери, и под его большими туфлями с пряжками громко захрустела ореховая скорлупа, рассыпанная на коврике перед камином. Держа в руке развернутую телеграмму, отец Мур вышел из комнаты. За ним дрожащей тенью следовала мисс О’Риган. Проходя в дверь, она окунула пальцы в небольшую купель со святой водой и набожно перекрестилась с пугающей страстностью.
При этой неожиданной перемене в уютной и спокойной комнате лицо мальчика омрачилось, он выпрямился в кресле, и его тонкая фигурка застыла в тревоге.
В окна бил ветер, и его порывы в воображении Питера превратились в морские волны – те, что бурно вздымались вокруг него, пока он пересекал девять миль по заливу от дома до Порт-Дорана. Наделенный пусть невеликим, но несомненным даром интуиции, что было невероятно для его возраста, Питер ощутил нечто вроде прозрения – перед ним возникла нечеткая высокая фигура отца. Она отчего-то была в длинной белой ночной рубашке и выглядела нелепо и тревожно.
Какая досада, что приятный вечер прервался! Ведь дядя Эдвард обещал подарить ему, Питеру, монетку в три пенса, если он выиграет. На самом деле обещанная награда уже лежала на столе, сияя рядом с шахматной доской. Мальчик раздраженно взял грецкий орех, собираясь расколоть его, но отложил в сторону. Потом поднял трехпенсовую монетку. Он выиграл бы ее, в самом деле выиграл – да, теперь он точно знал, что выиграл бы, поэтому с отвлеченным видом засунул монетку в карман. Потом быстро поднялся и начал собирать шахматные фигуры.
Убрав коробку и доску в нужный ящик бюро, он вновь на миг задумался, понурив голову. Потом вышел из комнаты.
В поисках компании Питер спустился по лестнице и прошел по холодному, покрытому линолеумом коридору. Мисс О’Риган и Эйлин были в кухне. Мисс О’Риган расхаживала взад-вперед, рыдала и повторяла молитвы, перебирая в худых руках увесистые четки. Эйлин стояла у камина, встревоженно глядя на экономку. Когда мальчик вошел, мисс О’Риган прервалась на середине «Аве Марии» и шепотом бросила Эйлин:
– Ему еще не сказали. – Затем она продолжила: – «Молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей. Аминь». – Из ее покрасневших глаз вновь полились слезы.
Питер знал, что мисс О’Риган плачет не из-за телеграммы, а просто потому, что расстроен его дядя. Все же, чтобы что-то сказать, мальчик воскликнул:
– Почему вы плачете, мисс О’Риган?
– У меня болит голова, – сквозь рыдания отозвалась экономка, прижимая ладонь ко лбу.
Объяснение звучало правдоподобно – головная боль у мисс О’Риган была столь же регулярной, сколь и религиозный экстаз.
В кухне было неуютно, потому что камин погас. У Питера снова начал пульсировать палец, который он обжег на днях, когда жарил каштаны.
– А у меня болит палец, – лениво заметил он, жалостливо глядя на свой палец.
Но этим вечером мальчик напрасно старался привлечь к себе внимание.
Эйлин, бывало, посмотрит на его худые голени и засмеется: «Ну не хороши ли у него ноги для килта?» – или пошутит по поводу его споррана. Почему-то спорран был источником тайной радости для Эйлин. Но сейчас она, взглянув на часы, просто сказала:
– Уже почти девять, мастер Питер. Я дам вам стакан молока и печенье. Потом уложу спать.
Пока он уныло прихлебывал молоко и грыз имбирное печенье, мисс О’Риган перестала молиться и деликатно вытерла нос маленьким носовым платком с кружевами. Она и Эйлин исподтишка наблюдали за мальчиком, и в их глазах он различил перст беды, указующий на него. Но на него этот воображаемый перст не произвел большого впечатления. Когда Питер покончил с едой, хотя всячески тянул время, Эйлин взглянула на экономку, как бы спрашивая ее разрешения, и спросила:
– Я отведу его наверх, мисс, или нет?
Мисс О’Риган медленно кивнула, и по этой ее уступчивости Питеру стало ясно, что нынешним вечером случилось нечто необычайно важное. В первые дни после его приезда, когда Эйлин предложила укладывать его в постель, мисс О’Риган отвергла это ужасное предложение, пристыдив молодую девушку и заставив ее покраснеть.
– Если не умеешь вести себя скромно в доме священника, Эйлин, – заметила экономка, – куда это тебя заведет, во имя всего святого?
Но сегодня все было иначе, и Эйлин уложила мальчика спать наверху. Но прежде ему, конечно, понадобилось посмотреть на Линтонский маяк, шаривший своим плоским лучом по влажной черноте залива. Три быстрых луча, потом долгая пауза, а потом опять три чудесных луча – восхитительное зрелище.
Затем Питер скороговоркой, глотая слова, прочел молитвы – ему было интересно проверить, насколько быстро он справится на сей раз, – и прыгнул в кровать. Эйлин ласково улыбнулась – этот недостающий зуб спереди придавал ей такой милый пикантный вид – и с внезапным тайным волнением поцеловала мальчика; завиток ее волос упал ему на глаза. Потом Питер остался один.
