– Боже правый! – нарочито небрежным тоном воскликнула мисс Хокинг, взглянув на свои красивые часики. – Мы опоздаем, если вы не поторопитесь. «Ах, боже мой, боже мой! – сказал Белый Кролик. – Опять опаздываю!»
– Опоздаем! – подхватила Люси, широко раскрыв глаза, и поставила на стол пустую кофейную чашку.
Ее компаньонка оплатила счет, оставив весьма щедрые чаевые в размере одного шиллинга.
На улице с пасмурного неба моросил мелкий дождь.
– Как жаль! – вздохнула Люси. – Мы могли бы прогуляться.
После чудесного банкета сразу пойти домой? Такой финал дня показался ей очень скучным. Однако на подвижном лице мисс Хокинг промелькнула тень улыбки.
– В самый раз послушать музыку. – У нее был такой вид, словно это она отвечает за погоду и за всю вселенную. – И так случилось, что сегодня в Виктория-холле проходит сольный концерт. Леманн!
Это имя было произнесено с трепетом.
Люси ничего не сказала. Она поняла намек, но у нее истощился запас превосходных степеней. Среди абонементных концертов этого сезона в Виктория-холле дневной сольный концерт Леманна считался лучшим. Она была наслышана о нем, видела афиши и очень хотела пойти на него. Но, увы, здравомыслие не позволяло. Она была вдовой, недавно лишившейся мужа и достаточных средств к существованию. И вот мисс Хокинг все устроила и разрешила, пригласив Люси с собой! Мисс Хокинг держала в руке два жестких желтых билета, и женщин проводили на лучшие места в первом ряду. Вокруг слышался приглушенный говор воспитанной и просвещенной публики. Эти звуки вызывали благодарный отклик в душе женщины, обедавшей у Аллена и имеющей природную склонность к утонченному обществу.
– Как я понимаю, это его последнее выступление! – внятно произнесла мисс Хокинг – видимо, чтобы усилить удовольствие.
В ту пору Леманн торжественно объявлял о своих прощальных концертах, которые эффектно продолжались в течение следующих тридцати лет.
– Да что вы! – в волнении прошептала Люси.
Когда пианист вышел на сцену и чопорно раскланялся, держась короткой белой рукой за нижние пуговицы своего великолепного фрака, Люси вежливо захлопала вместе со всей публикой. Это был крупный мужчина плотного сложения, с плоским бледным лицом в ореоле темных локонов. Движения его были отрывисты, почти стаккато. Он рывком приподнял фалды фрака и с армейской точностью опустился на табурет. Потом под приглушенный шум несмолкающих аплодисментов медленно обвел взглядом зал, резко откинул голову назад, видимо черпая вдохновение у нависающей над ним люстры, и заиграл.
Это был Шопен, и, когда сильные пальцы пианиста бегали по клавишам, с невероятной утонченностью исполняя Полонез ля минор, Люси затаила дыхание. Вокруг нее воздух дрожал от пульсирующего экстаза невидимых струн. Первое отделение она просидела как зачарованная.
– Tour de force [912], – спокойно произнесла мисс Хокинг в антракте и встала, оглядываясь по сторонам, – истинное tour de force.
Люси вздохнула, возвращаясь к реальности, ее пронизывала мелкая дрожь, глаза блестели от волнения.
– Это было чудесно, – сказала она. – Я не понимаю музыки так глубоко, как вы, но это… это потрясающе.
– Техника… техника, – прошептала Пинки, не сводя лорнета со склоненной фигуры на сцене. – Говорят, он репетирует по шесть часов в день. Туше, туше!
Она застучала сжатыми пальцами, присоединяясь в своем одобрении к слушателям, которые более не изображали тонких ценителей искусства – не устремляли взоры в бесконечность, не предавались глубоким размышлениям, уронив голову на руки, – а горячо аплодировали.
– Браво! Брависсимо! – выкрикивали самые дерзкие поклонники.
Леманн показал себя публике, и теперь публика тактично возвращала мяч, демонстрируя свой вкус, интеллект, признание гениальности пианиста. Культурным городом был Ардфиллан. Почти космополитичным в своей любви к искусству!
Однако чувства Люси были стихийными, безыскусными, искренними. Когда началось второе отделение концерта, она закрыла глаза, отрешившись от всего, кроме вздымающихся волн музыки, которые теперь окружали ее. Она словно осталась одна. Она была в пещере, сводчатом гроте, поющем с мелодичной настойчивостью огромной морской раковины. Его наполняло эхо далекой переклички ветра и волн, и сквозь эти отголоски слышалась более живая мелодия, которая стремилась проникнуть в грот извне, то слабея, то нарастая с сокрушительной мощью. А потом Люси ясно увидела себя. Она стоит на скале, освещенной тусклым светом, в окружении просвечивающей зеленоватой воды. Женская фигура остается неизменной – она не стареет. Душа ее страстно стремится к внешней силе, которая призывно приближается к ней. Звучит крещендо, и наконец поток звуков прорывается сквозь узкую расщелину. Люси видит пенистые гребни: к ней одна за другой несутся три волны. Первая накатывает на скалу, опоясывая ее своими языками, вторая, более высокая и шумная, разбивается пенными брызгами у ног фигуры, а третья, последняя, мощным натиском разрушает грот, и, когда вода спадает, женщины на скале уже нет… Вокруг расстилается зеленая гладь моря, и в его переливчатой глубине начинают мелькать, как дрожащие фонарики, фосфоресцирующие рыбы. Потом мерцание медленно угасает, и наступает вселенская тишина.
Вздрогнув, Люси в тревоге открыла глаза. Концерт был окончен.
– Я думала, вы спали, – со смешком сказала мисс Хокинг. – Кажется, вы похрапывали.
– О нет! – запротестовала Люси, ее глаза были влажными. – Мне понравилось, очень понравилось. Это было как… не знаю… хотелось что-то постичь, но я не смогла.
– Какой прекрасный, открытый человек, – вздохнула мисс Хокинг, когда они вышли из зала. – Но я не могу… – Она вновь захихикала. – Не могу даже представить, что поцелую его.
Они в молчании шли по дороге. Дождь перестал. В далеких разрывах облаков засияло несколько ранних звезд, будто кто-то проколол дырочки в темном занавесе.
– Не знаю, как вас благодарить, – наконец неловко пробормотала Люси. – Этот день значит для меня так много.
– Боже правый, это такая ерунда! – откликнулась мисс Хокинг, взяв Люси за руку и игриво сжав ее. – Надеюсь, теперь мы будем часто видеться. В сущности… – Она выразительно помолчала. – Сегодня я встретила вас, чтобы прежде всего… Понимаете, я хотела с вами поговорить.
– Слушаю вас.
– Понимаете, – повторила мисс Хокинг, – мы с вами как два ореха в разных скорлупках.
Озадаченная выразительной, но бессмысленной метафорой, Люси смущенно взглянула на собеседницу.
– О-о, бедняжка! Не смотрите так! – тотчас же воскликнула Пинки. – У вас вид человека, который думает о вещах, печальных до абсурда. Как заблудившийся в лесу ребенок на рисунке Доре… Я сейчас тоже запла́чу!
Улыбнувшись, Люси сказала:
– Просто я думала о том, что именно вы имели в виду.
– Вот о чем я думала, дорогая моя, – право, я и раньше об этом размышляла. Мы обе одиноки. Между нами какая-то тонкая преграда, но ее не должно быть. Я очень к вам привязана. Почему бы вам не переехать ко мне? Будем жить вместе в моей квартире.
Люси быстро опустила глаза, последовала пауза.
– Ах, я не знаю, – медленно ответила она. – Я и подумать не могу о том, чтобы отказаться от моего дома.
– Но, дорогая моя, – покровительственным тоном произнесла мисс Хокинг, – он вам не нужен. Вы весь день отсутствуете, ваш маленький горец в пансионе. На каникулах он будет приезжать к нам. Мы будем прекрасно проводить время. Кроме того, простите, конечно, – с большим тактом добавила она, – уменьшение расходов может…
– Вы очень добры, это так любезно с вашей стороны, но, право… мне страшно об этом подумать.
– Чепуха! Мне бы хотелось, чтобы вы жили у меня.
Когда умом мисс Хокинг овладевала какая-нибудь идея, женщина радостно поддавалась ей с горячностью ребенка, который гоняется за бабочкой.
– Давайте же, скажите, что согласны! Да, соглашайтесь!
– Ну я… я подумаю об этом, – уклончиво сказала Люси.
