— Заходи, — киваю Анне и вхожу следом. — Подожди, я сейчас.
Беру плитку шоколада в тумбочке и топаю к дежурной.
— Ох, Андрюша! И ты туда же! — качает головой добрая толстая женщина и тяжко вздыхает.
— Зульфия Тимуровна, голубушка! — я кладу ей на стол шоколадку. — Не ругайтесь!
— Только чтоб тихо! — вполголоса произносит дежурная и сгребает «взятку» в ящик.
Анна уже без своего красного пуховика, но в таком же ярко-красном свитере ручной вязки. Она сидит на постели, положив ногу на ногу, и покачивает носком сапожка. На ее черных волосах блестят капельки погибшего снега.
Я сбрасываю свою камуфляжную куртку, стряхиваю воду с фуражки и выдыхаю:
— Проскочили, слава Богу! — снимаю китель и остаюсь в рубашке с погонами. — Утром ты была в желтом свитере, а сейчас — в красном…
— Женщина, если захочет, может кожу сменить, а ты о каких-то там тряпках.
— Кожу может сменить только змея, — вношу существенную поправку.
— Ну, разница невелика, — говорит Анна с ухмылкой.
— Ты меня пугаешь. Я нуждаюсь в алкогольном допинге.
— Не суетись! У тебя чай есть? — Анна смотрит на меня, вытянув смуглую шею.
— У меня есть все: чай, кофе, водка и даже вино «Южная ночь».
— Какой ты запасливый…
— Подношения туземного населения и залетных журналистов. Ну что, с чая начнем?
— Лучше с кофе. Растворимый, надеюсь?
— А как же, — и я кидаюсь включать электрический чайник.
— Фена у тебя, конечно, нет. Надо бы волосы просушить, — и Анна запускает руку в свою черную волнистую гриву.
— Такие волосы — надо, — говорю я протяжно, сделав ударение на слове такие.
— Комплименты для жены оставь, — Анна режет меня взглядом.
— Ты хочешь, чтобы я рассказал о жене? — воспринимаю ее фразу как намек.
— Нет, я и так знаю. Жена покладистая блондинка, педагог или медик. Ребенок детсадовского возраста — конечно, одаренный. Квартиры нет. Денег не хватает. Быт заел. Обоим хочется чего-то другого, но никто не знает чего. Жизнь медленно движется к своей конечной цели, то есть к смерти.
— Что ты с этой смертью заладила сегодня? — я вытаскиваю из кармана сигареты.
— Чувствую.
— Что? Запах смерти, разлитый в воздухе, как вино?
— Это у меня был приступ изящной словесности. Но суть остается, — Анна закуривает. — Настроение сегодня какое-то «смертельное».
— Типун тебе на язык, — я достаю банку кофе и наливаю в стаканы кипяток. — Кстати, у тебя презервативы есть? А то я СПИДа боюсь. Не хочется умирать от любви.
— Есть. И боюсь я не меньше тебя. Группа риска, — и снова, запрокинув голову, пускает кольца дыма в потолок.
— Анна — это псевдоним, или твое настоящее имя?
— Настоящее. Кличка у меня — Кармен.
— Это что, из-за черно-красного прикида?
— Из-за этого тоже.
— Плюс яркая внешность — а еще что?..
— Ты задаешь слишком много вопросов, — холодный, пронизывающий взгляд Анны мне неприятен.
— Ничего удивительного. На то я и журналист, — поспешно отхлебываю кофе и обжигаюсь.
— Давай для разнообразия сделаем так: я буду задавать вопросы, а ты отвечать и, по возможности, искренне, — в глазах ее вспыхивает неожиданный интерес.
— Это любопытно. Но есть нюанс. Я арендовал тебя… — говорю, кусая губы, — …на час. Время идет. Я ничего не успею.
— Ладно, успеешь, — вздыхает Анна и улыбается краем ярко накрашенного рта. — Я сделала недельную норму и никуда не тороплюсь.
— Ну, а я тем более не спешу. Завтра воскресенье, — я намеренно пропускаю фразу «сделала норму», чтобы не усиливать неприятное чувство.
— Итак, поехали, — Анна берет длинными пальцами стакан с кофе и отпечатывает на его ободке губную помаду. — Насчет твоей семьи — угадала?
— В общем, — киваю, — да. Но есть небольшое уточнение. Мы с женой разбежались. И еще… — я набираюсь мужества и выдаю постыдную правду: Я, видимо, никогда не любил свою жену.
— О-ля-ля! — Анна демонстративно цокает ухоженными ногтями по темной полировке стола. — Неожиданное заявление. Не думала, что ты настолько расчетлив и корыстолюбив… Наверняка, тесть — генерал?
— Нет. Никакой меркантильности в выборе не было, — я ныряю в свое мутное прошлое. — Тесть у меня обычный, каких сотни, без существенных для меня связей.
— Что же тогда подвигло тебя на женитьбу, если это, конечно, не банальная внеплановая беременность боевой подруги?
— Я когда-то сильно любил женщину. Она была замужем. Я любил долго, несколько лет. На эту любовь ушло столько сил и страстей, что, пожалуй ничего не осталось другим. Холостяковал, пока начальство не намекнуло: старый капитан, ни разу не женившийся, — это подозрительно: пахнет или голубизной, или импотенцией.
— И ты четко выполнил указание начальства, — Анна зло ухмыляется.
— Зачем же так, — я прихлебываю кофе и опять обжигаюсь. — Просто понял, что больше никого полюбить не смогу. А годы, действительно, идут…
— Что-то есть бабье в твоих стенаниях… — кривится Анна и тушит сигарету в пепельнице.
— Ну, баба — тоже человек, — пытаюсь я острить.
— И ничто человеческое тебе не чуждо, — обрезает Анна и снова берется за стакан.
— В общем, да. И вообще, почему я должен скрывать нормальные человеческие чувства? — Я начинаю злиться. — Я достаточно силен, чтобы не стесняться своих слабостей.
— Ух ты, — подначивает меня гостья.
— Да! — я вскакиваю с кровати, делаю шаг к окну и резко сдвигаю штору в сторону. — Вот шел сейчас по улице — снег падает, в крови коньяк бродит, красота вокруг… А я иду, пою и думаю: влюбиться бы в кого-нибудь! Так, чтоб от бессонницы простыню на себя наворачивать и плакать в подушку, чтоб нервы — в струну и сердце надрывалось. Как десять лет назад…
— Слушай, классная у тебя служба! — теперь уже заводится Анна. Солдаты и офицеры в окопах околевают, а пьяный майор шляется по городу и от скуки любви ищет! И нашел, — со стуком ставит стакан на стол. — За двадцать баксов.
— Да ладно тебе, — подрубленный под корень, отхожу от окна и падаю на кровать. — Все у меня было: и окопы, и ранение, и медали, и даже орден… Я здесь, в Доме правительства, две недели всего. А до этого по траншеям да землянкам кочевал. Вот в этих самых туфлях и «пьяных» брюках с кантом…
— Что же ты полевую форму не взял, раз на войну ехал? — глаза Анны неожиданно теплеют.
— Ты, блин, как старшина на строевом смотре. В чем был в редакции, в том и полетел. Команду дали: «борт» ждет, — я в самолет и сюда. А тут месиво кровавое — очередное «усмирение горцев». Не до смотрин: кто в камуфляже, а кто при параде…
Повисает неловкая пауза. Я достаю сигарету из пачки на столе и закуриваю, глядя в окно: редкие уличные фонари подсвечивают тихий снегопад.
— Ладно, не сердись, — Анна пересаживается ко мне на кровать, кладет ладонь на мою трясущуюся руку и терпеливо ждет, пока я успокоюсь. — Так ты здесь уже месяц?
— Да. Послезавтра, в понедельник, должен приехать кто-то на смену. А я двину домой, где ждет меня холодная постель, пьяные соседи и в душе — сама понимаешь…
— А куда тебя ранило?
— Да не совсем ранило. Это я перегнул от волнения. Профессиональная брехня… Контузило меня.
— Что это значит? — моя ночная гостья близко наклоняется ко мне и заглядывает в глаза.
— Миной нас накрыло. Теперь, когда сильно переживаю, то теряю слух и в голове звенит.
— О, Господи! — Анна закрывает рот ладонью, чтобы скрыть улыбку, но глаза сияют и выдают ее настроение.
— Ну что ты хихикаешь?! — и сам не могу удержаться от смеха. — Да, глохну и звеню…
— Как мудозвон, — Анна приваливается спиной к стене и трясется от хохота, вздрагивая упругим телом; и я впервые угадываю под свитером ее высокую грудь.
— Смех смехом, а шуба кверху мехом, — говорю я протяжно, не отрывая взгляда от двух холмов, растягивающих красный свитер.
— Шуба? Какая шуба? — переспрашивает Анна и часто-часто моргает.
— И не только шуба, — цежу я сквозь зубы и не знаю, как сдержать руки. Они рвутся к полулежащей рядом женщине. Изогнувшись всем телом, как змея, Анна отрывает спину от стены и выпрямляется.
