Люси продолжала изумляться, когда дверь открылась и в комнату важно вошла пожилая женщина, а вслед за ней Жозефина и Мари-Эммануэль. Женщина была высокой, полноватой и казалась еще крупнее из-за многослойного облачения. У нее было полное белое лицо, шея вытягивалась вперед. Карие близорукие глаза, уменьшенные толстыми стеклами очков в металлической оправе до размера бусинок, смотрели с пристальным вниманием. Выступающие желтые нижние зубы придавали лицу недовольное выражение, словно она постоянно упрекала в чем-то весь мир. Но все же вид у дамы был внушительный. Она шагнула к Люси, протянула к ней руки и воскликнула с особой любезностью и торжественностью:
– Добро пожаловать!
Люси поднялась, догадываясь, что перед ней начальница ордена. Чувствуя себя под прицелом внимательных взглядов, она робко ответила на рукопожатие. Последовала пауза.
– Вы немолоды, – продолжала игуменья. Она стояла рядом с Люси, и та чувствовала легкий неприятный запах у нее изо рта. – Однако пути Господни неисповедимы. Вы работник, пришедший на виноградник около одиннадцатого часу [933]. Понимаете? Вас благословил Господь, и вы пришли. – Она замолчала, потом, быстро сменив тему разговора, спросила: – Вы устали?
– Нет, матушка.
Интуиция подсказала Люси, что ответить надо именно так.
– Не желаете подкрепиться?
– Нет, матушка.
Игуменья, опустив голову, с удовлетворенным видом отошла от Люси.
– Вы приехали в удачное время. Позже мы не смогли бы вас принять. Вам пришлось бы спать здесь – над гостиными. Но сейчас мы подготовлены. Мы примем вас перед молитвами. У вас немного времени на раздумье, тем не менее все складывается благоприятно. – Отвернувшись от Люси, настоятельница перевела взгляд на монахинь, которые тотчас же с почтением опустили глаза. – Отныне сестра Жозефина – ваша наставница, – приветливо сообщила она, – пожалуй, на несколько недель, а затем, в период начального послушничества, вы должны будете подчиняться матушке Мари-Эммануэль. – Настоятельница медленно кивнула и двинулась к двери с твердостью непререкаемого авторитета. Выходя из комнаты, она, не поворачивая головы, проронила: – Сестра Жозефина сказала мне, что на таможне с вас не взяли пошлины. Я рада. Для вас это хороший знак.
За ней закрылась дверь. Минуту-другую никто не разговаривал – словно для того, чтобы дать улечься волнению, вызванному августейшим присутствием, – потом сестра Жозефина ласково, как к ребенку, обратилась к Люси:
– Пойдемте, мы вас подготовим.
Жозефина отперла дверь и, взяв Люси за руку, провела ее в другую гостиную, поменьше. Их в молчании сопровождала сестра Мари-Эммануэль. Таково было строгое правило устава – ни одна монахиня не должна оставаться наедине с той, что не приняла постриг, всегда их должно быть две. И вновь они стояли в ожидании, пока не вошла старая послушница, неся в узловатых руках несколько черных велонов.
Зардевшаяся Люси сидела прямо, не шелохнувшись, а монахини суетились вокруг, выбирая и примеряя на нее велоны. Те были из дешевой жесткой материи, примерно того фасона, какой носили в церквях крестьянки из Италии, – но не так-то просто было правильно закрепить велон на волосах. Монахини сказали Люси, что она всегда должна надевать его в храме. Ей дали небольшую картонную коробку, в которой надлежало в сложенном виде хранить это монашеское покрывало.
Внезапно раздался громкий трезвон колокола, и на этом примерка закончилась. Послушница собрала ненужные велоны и исчезла.
– Вставайте! – сказала сестра Жозефина.
Люси поднялась, ее вдруг охватило смятение.
– Что я должна делать? – нервозно спросила она.
– Ничего особенного, – снисходительно ответила монахиня. – Все просто во время постулата – совсем не так, как в новициате. Преклоните колени у скамеечки для молитв и спойте «Магнификат» – очень красиво. Да, для вас это будет несложно.
Она ободряюще подняла палец, вновь взяла Люси за руку, и в сопровождении Мари-Эммануэль – на сей раз ключ был у нее – они покинули комнату, прошли по очередному отполированному до блеска коридору и остановились у двойных дверей.
– Это церковь, – внушительно произнесла сестра Жозефина, поднося палец к губам, с которых не успела слететь улыбка.
Они вошли в заднюю часть храма. Люси медленно подняла глаза, которые до того момента были опущены от усталости и странного волнения. Постепенно выражение растерянности в ее глазах сменилось нежным сиянием. Путешествие, новизна этого места, формальности гостиных – все было моментально забыто. Красота церкви потрясала. Вытянутый в длину высокий неф, обшитые потемневшим деревом стены, сводчатый потолок, усеянный звездами, как далекое небо, и в это время дня почти невидимый. Освещенная лишь свечами в алтаре и свечой с каждой стороны молитвенной скамейки, стоящей перед алтарной преградой, церковь казалась погруженной в задумчивый таинственный покой.
Небольшой алтарь был сделан из белого мрамора и помещался в полукружье, образованном пятью витражными окнами, в тот момент темными. Увенчанный большим распятием, алтарь, казалось, намного возвышается над пятью мраморными ступенями, отделявшими его от уровня пола. Мерцали свечи, бросая мягкий отсвет на латунные дверцы дарохранительницы и букеты бледных поникших цветов по обе стороны от нее. Вдоль стен смутно угадывались кальварии, и неясно видны были темные фигуры монахинь, коленопреклоненных в этой тишине, которая нигде так явственно не ощущается, как в монастырской церкви. Этот покой затопил сердце Люси восхитительным ощущением умиротворенности и радости.
По знаку она прошла вперед, опустилась на колени на скамеечку, пытаясь припомнить и произнести какую-нибудь молитву. Но не смогла. В голове проносились волнующие мысли о том, что наконец она здесь, в общине благочестивых женщин, – она, прожившая в миру всю жизнь, и так недостойно. Ныне она предлагает себя, предлагает то, что осталось от ее никчемного существования, своему Создателю. Какое блаженство быть в этом совершенном Божьем доме, где она найдет сострадание, милосердие и покой! Ее глаза наполнились жгучими слезами.
Она стояла на коленях, и вдруг раздались низкие звуки органа, постепенно перерастающие в торжественную мелодию. Громче и громче! Хор голосов запел: «Приди, Дух творящий». Она безмолвно слушала, чувствуя спазм в горле. Потом запели «Магнификат»:
Величит душа моя Господа:
И возрадовался дух мой о Боге, Спасителе моем.
Они пели для Люси, приветствуя ее, несмотря на никчемность ее прежней жизни. Она задыхалась – душа ее восхваляла Бога, дух признавал в Нем Спасителя. Сердцу было тесно в груди, по щекам безмолвно катились слезы. Почему прежде она была настолько слепа? В жизни есть лишь одно – любовь к Богу. Люси исступленно била себя в грудь:
– Господи, будь милосерден ко мне, грешнице. Добрый Иисус, позволь мне любить Тебя сильнее и сильнее.
Хор запел «Те Деум»:
Тебя, Господи, хвалим, на Тебя, Господи, уповая.
И в ее собственном сердце теперь зазвучал ответный благодарственный гимн. Бог принял ее. Думая о своем будущем, она преисполнилась решимости. В своей экзальтации она воспаряла все выше и выше. Как легко будет ей забыть весь мир с его ничтожностью, чтобы целиком отдать себя Иисусу. Здесь обретается Иисус, Которого она будет вечно любить.
Пение прекратилось, и наступила тишина – тишина для раздумий. Потом Люси почувствовала прикосновение к своей руке. Подняв глаза, она встала. Вновь опустила голову и вышла из церкви в крытую галерею.
Теперь, когда ее приняли в ходе этой несложной церемонии, она оказалась в замкнутом пространстве. Это был первый шаг. Она безучастно стояла, пока та же самая послушница снимала с нее велон и надевала черный сетчатый капор с завязками. Отныне Люси надлежало его носить.
