– Ах это вы… – пробормотал он.
Я удивленно посмотрел на него:
– Разве вы ждали так рано кого-нибудь?
– Да, – сказал он тихо. – Мою жену. Она еще не пришла. Вы не видели ее?
Я покачал головой:
– Я ушел час назад.
Он кивнул:
– Нет, я только подумал… ведь могло случиться, что вы ее видели.
Я пожал плечами:
– Вероятно, она придет позднее. Вы ей не звонили?
Он посмотрел на меня с какой-то робостью:
– Вчера вечером она ушла к своим знакомым. Не знаю точно, где они живут.
– А вы знаете их фамилию? Тогда можно справиться по телефону.
– Я уже пробовал. В справочном бюро такой фамилии не знают.
Он посмотрел на меня как побитая собака.
– Она говорила о них всегда так таинственно, а стоило мне спросить, как она начинала злиться. Я и перестал. Я был рад, что ей есть куда пойти. Она всегда говорила, что я хочу лишить ее даже такой маленькой радости.
– Может быть, она еще придет, – сказал я. – Я даже уверен, что она скоро придет. А вы не позвонили на всякий случай в «Скорую помощь» и в полицию?
– Всюду звонил. Там ничего не известно.
– Ну что ж, – сказал я, – тогда тем более не надо волноваться. Может быть, вчера вечером она плохо себя почувствовала и осталась ночевать. Ведь такие вещи часто случаются. Через час-другой она, вероятно, будет здесь.
– Вы думаете?
Отворилась дверь кухни, и оттуда вышла Фрида с подносом в руках.
– Для кого это? – спросил я.
– Для фрейлейн Хольман, – ответила она, раздражаясь от одного моего вида.
– Разве она уже встала?
– Надо думать, что встала, – ответила Фрида, готовая сцепиться со мной, – иначе она, наверно, не позвонила бы мне.
– Благослови вас Господь, Фрида, – сказал я. – По утрам вы иной раз просто обаятельны! Не могли бы вы заставить себя приготовить кофе и для меня?
Она что-то промычала и пошла по коридору, презрительно вертя задом. Это она умела. Никогда еще я не видел женщину, которая делала бы это так выразительно.
Хассе стоял и ждал. Мне вдруг стало стыдно, когда, обернувшись, я увидел его рядом, такого тихого и покорного.
– Через час или два вы успокоитесь, – сказал я и протянул ему руку, но он не взял ее, а только странно посмотрел на меня.
– Мы не могли бы ее поискать? – спросил он тихо.
– Но вы же не знаете, где она.
– А может быть, все-таки стоит ее поискать, – повторил он. – Вот если бы взять вашу машину… Я, конечно, заплачу, – быстро добавил он.
– Не в этом дело, – ответил я. – Просто это совершенно бесцельно. Куда мы, собственно, поедем? К тому же в такое время едва ли она будет на улице.
– Не знаю, – сказал он все так же тихо. – Я только думаю, что стоило бы ее поискать.
Прошла Фрида с пустым подносом.
– Мне нужно идти, – сказал я, – и мне кажется, что вы зря волнуетесь. Я, конечно, охотно оказал бы вам такую услугу, но фрейлейн Хольман должна скоро уехать, и мне хотелось бы побыть с ней сегодня. Возможно, это ее последнее воскресенье здесь. Вы меня, конечно, понимаете.
Он кивнул.
Я жалел его, но мне не терпелось пойти к Пат.
– Если вам все-таки хочется немедленно поехать, возьмите любое такси, – продолжал я, – но не советую. Лучше подождите еще немного – тогда я позвоню моему другу Ленцу, и он поедет с вами на поиски.
Мне казалось, что он совсем не слушает меня.
– Вы не видели ее сегодня утром? – вдруг спросил он.
– Нет, – ответил я удивленно. – Иначе я бы уже давно сказал вам об этом.
Он снова кивнул и с совершенно отсутствующим видом, не проронив больше ни слова, ушел в свою комнату.
Пат успела зайти ко мне и нашла розы. Когда я вошел в ее комнату, она рассмеялась.
– Робби, – сказала она, – я все-таки довольно наивна. Только от Фриды я узнала, что свежие розы в воскресенье, да еще в этакую рань, несомненно, пахнут воровством. Вдобавок она мне сказала, что этот сорт не найти ни в одном из ближайших цветочных магазинов.
– Думай что хочешь, – ответил я. – Главное, что они доставляют тебе радость.
– Теперь еще большую, чем когда-либо, милый. Ведь ты добыл их, подвергая себя опасности!
– Да еще какой опасности! – Я вспомнил священника. – Но почему ты так рано поднялась?
– Не могла больше спать. Кроме того, я видела сон. Ничего хорошего.
Я внимательно посмотрел на нее. Она выглядела утомленной, под глазами были синие круги.
– С каких пор ты видишь плохие сны? – спросил я. – До сих пор я считал это своей специальностью.
Она покачала головой:
– Ты заметил, что на дворе уже осень?
– У нас это называется бабьим летом, – возразил я. – Ведь еще цветут розы. Просто идет дождь – вот все, что я вижу.
– Идет дождь. Слишком долго он идет, любимый. Иногда по ночам, когда я просыпаюсь, мне кажется, что я похоронена под этим нескончаемым дождем.
– По ночам ты должна приходить ко мне, – заявил я. – Тогда у тебя не будет таких мыслей. Наоборот, так хорошо быть вместе, когда темно и за окном дождь.
– Может быть, – тихо сказала она и прижалась ко мне.
– Я, например, очень люблю, когда в воскресенье идет дождь, – сказал я. – Как-то больше чувствуешь уют. Мы вместе, у нас теплая, красивая комната и впереди свободный день – по-моему, это очень много.
Ее лицо просветлело.
– Да, нам хорошо, правда?
– По-моему, нам чудесно. Вспоминаю о том, что было раньше. Господи! Никогда бы не подумал, что мне еще будет так хорошо.
– Как приятно, когда ты так говоришь. Я сразу всему верю. Говори так почаще.
– Разве я не часто говорю с тобой так?
– Нет.
– Может быть, – сказал я. – Мне кажется, что я недостаточно нежен. Не знаю почему, но я просто не умею быть нежным. А мне бы очень хотелось…
– Тебе это не нужно, милый, я и так понимаю тебя. Но иногда все-таки хочется слышать такие слова.
– С сегодняшнего дня я их стану говорить всегда. Даже если самому себе буду казаться глупым.
– Ну уж и глупым! – ответила она. – В любви не бывает глупостей.
– Слава Богу, нет, – сказал я. – А то просто страшно подумать, во что можно было бы превратиться.
Мы позавтракали вместе, потом Пат снова легла в постель. Так предписал Жаффе.
– Ты останешься? – спросила она, уже укрывшись одеялом.
– Если хочешь, – сказал я.
– Я бы хотела, но это необязательно…
Я подсел к ее кровати:
– Ты меня не поняла. Я просто вспомнил: раньше ты не любила, чтобы на тебя смотрели, когда ты спишь.
– Раньше – да… но теперь я иногда боюсь… оставаться одна…
– И со мной это бывало, – сказал я. – В госпитале, после операции. Тогда я все боялся уснуть ночью. Все время бодрствовал и читал или думал о чем-нибудь и только на рассвете засыпал… Это пройдет.
Она прижалась щекой к моей руке:
– И все-таки страшно, Робби, боишься, что уже не вернешься…
– Да, – сказал я. – А потом возвращаешься, и все проходит. Ты это видишь по мне. Всегда возвращаешься, хотя необязательно на то же место.
– В том-то и дело, – ответила она, закрывая глаза. – Этого я тоже боюсь. Но ведь ты следишь за мной, правда?
– Слежу, – сказал я и провел рукой по ее лбу и волосам, которые тоже казались мне усталыми.
Она стала дышать глубже и слегка повернулась на бок. Через минуту она крепко спала.
Я опять уселся у окна и смотрел на дождь. Это был сплошной серый ливень, и наш дом казался островком в его мутной бесконечности. Я был встревожен. Редко случалось, чтобы с утра Пат была печальна. Еще на днях она была оживленной и радостной, и, когда проснется, может быть, все будет по-другому. Я знал – она много думает о своей болезни, ее состояние еще не улучшилось – это мне сказал Жаффе; но на своем веку я видел столько мертвых, что любая болезнь была для меня все-таки жизнью и надеждой; я знал – можно умереть от ранения, этого я навидался, но мне всегда трудно было поверить, что болезнь, при которой человек с виду невредим, может оказаться опасной. Вот почему, глядя на Пат, я всегда быстро преодолевал тревогу и растерянность.
