У самого Черного моря - Авдеев Михаил Васильевич

Майор Кудымов вызвал полуторку. Осмотр летного поля, границ аэродрома, подступов к нему, расположения наземных сооружений, разного рода возвышенностей необходимы при изучении района базирования. – Итак, друзья, мы отправляемся с вами в интереснейшее путешествие по Херсонесскому маяку, начал Кудымов, как только все разместились в кузове машины. Любитель поговорить и враг официальной напыщенности, он взял тон жизнерадостного экскурсовода и выдержал его до конца.

Для ориентира повернемся назад и запомним, – продолжал Кудымов. – Вон на той возвышенности находится тридцать пятая крупнокалиберная береговая батарея с мощными подземными сооружениями. На переднем плане, откуда начинается наш маршрут, – стоянка бомбардировщиков. Справа укрытия штурмовиков. Кудымов постучал ладонью по крыше кабины. – Поехали.

Машина направилась вдоль длинного ряда крытых капониров для истребителей 8-го авиаполка. – По правому борту – бухта Казачья и наша защитница плавучая зенитная батарея. С ее командованием познакомлю в другой раз: командир капитан-лейтенант Сергей Мошенский и комиссар Нестор Середь. Это КП полка, – продолжал объяснять Кудымов. У северной кромки мыса машина повернула влево по направлению к закомуфлированному маяку. – А это крытые капониры для и-шестнадцатых. По побережью – землянки техсостава, – пояснял Кудымов. – Когда-то и-шестнадцатые были первоклассными истребителями. Теперь, увы, зовут их «ишаками». Все, друзья мои, – по закону диалектики.

Кудымов похлопал рукой по крыше кабины, машина остановилась.

– Обратите внимание, что остается под вами на взлете.

От границы летного поля метров на триста до самого моря громоздились под пологий уклон черносерые с острыми гранями камни.

– На маяк заезжать будем? – спросил майор.

– В другой раз, – ответил я. – Сейчас главное для нас – внешний осмотр аэродрома.

– По южному берегу, вдоль мыса проезда пока нет, – сказал Кудымов. Тут, видите, тоже камни и заросли дикого кустарника. Берег там высокий, обрывистый. Вы его хорошо видели с воздуха. На этом экскурсию разрешите закончить и пригласить вас на обед.

Саманный домик, который занимали кудымовцы, находился в конце бухты Казачьей, почти у самой дороги, убегавшей вниз на мыс. Одну половину дома занимали летчики, в другой разместились столовая и кухня.

– Вот здесь и будем жить вместе, – сказал Кудымов.

В общей комнате было убрано и тепло. На двухъярусных нарах лежали для прибывших аккуратно заправленные шерстяными одеялами постели. Сверху подушки в белых наволочках и треугольниками сложенные вафельные полотенца. Возле нар стояло несколько старых тумбочек и табуреток. А у пустующей стенки – длинный стол. На нем – патефон.

Пока летчики выбирали на нарах места по своему вкусу, Кудымов провел меня в боковую комнатку с двумя койками, небольшим столом и двумя табуретками.

– Для начальства, – пояснил майор. – Эта моя койка, а эта – твоя.

Я бросил на койку планшет и перчатки, снял реглан и, отыскав на стене свободный гвоздь, повесил его. Осмотрелся.

– А комиссара куда же я дену? – спросил я. Майор смежил белые ресницы, причмокнул, потом поднял глаза.

– Об этом я не подумал…

– Тогда комиссар займет мое место, – предложил майор. – А я туда, махнул он рукой на дверь, – на нары…

Обед был праздничный. На столе возвышались над тарелками бутылки с шампанским, с водкой и с Крымскими винами. – Вот это да! – Умеют принимать на Маяке, – Вино убрать, – сказал я. Все стихли.

– Как? – удивился Кудымов. – С прибытием не выпить. Сегодня же нам не летать.

– Убрать, – повторил я. Потом добавил: – До вечера. За ужином разрешаю положенную фронтовую норму и толькo. А будут ночные полеты – ни грамма. Чтобы запаху даже не было.

Шилкин и Капитунов печальным взором провожали убывающие со стола бутылки.

– А счастье было так близко и возможно, – вздохнул Шилкин.

Я промолчал: знал, что меня поймут правильно. Как бы не соблазнительно было опрокинуть по стаканчику после трудного перелета, да еще перед таким обедом, но

обстановка может измениться в любую минуту и эскадрилья окажется небоеспособной. А настроение – состояние довольно гибкое. После вкусного борща тишина лопнула, как перетянутая струна, и пошли гулять за столом

Посмотреть новые самолеты и познакомиться с отличившейся на Перекопе эскадрильей приехало из Севастополя большое начальство. Я узнал только бригадного комиссара Степаненко и еще нескольких полковников. Они ходили по стоянке, заглядывали в капониры, гладили ладонями зеленую перкаль обшивки истребителей, перебрасывались словами, не имеющими отношения к эскадрилье, задавали техникам и механикам пустяковые вопросы, на которые мог бы ответить любой моторист.

От свиты отошел молодой полковник:

– Здравствуйте, товарищ старший лейтенант, – сказал он приветливо, как старый знакомый. – Вы командир этой эскадрильи? Я – начальник тыла ВВС, Желанов Матвей Данилович.

Я ответил на приветствие. Полковник спросил, в чем нуждается эскадрилья.

– Откровенно сказать, я еще сам толком не знаю в чем… Покажет будущее… У меня нет еще инженера, нет техсостава, начальника штаба. Все выявится в процессе работы.

– Понимаю, – согласился полковник. – В случае чего обращайтесь ко мне.

– Карету бы, товарищ полковник, дали какую-нибудь, – сказал я вкрадчиво. – А то тут вон какие перегоны мерить придется. Или летчиков по тревоге перебрасывать.

– Машину не обещаю, – вежливо ответил Желанов. – Посмотреть надо…

На другой день, готовясь к полетам, я с Алексеевым стоял у капонира. Подъехала черная эмка. Шофер, захлопнув за собой дверку, спросил.

– Вы Авдеев?

– Я, а в чем дело?

– Полковник Желанов прислал. Вот ваша машина, а вот я – ее водитель Марченко Юрий Петрович, тридцати пяти лет от роду. Одессит.

На последнем слове он сделал особое ударение.

Батько Ныч

У генерала Острякова была привычка не давать пустых обещаний, как и не откладывать разрешение наиболее важных и самых простых вопросов «на потом». Конечно, если решение их и выполнение обещаний зависели только от него. Не забыл он и обещания вернуть в эскадрилью батьку Ныча и доукомплектовать ее техническим составом.

Батько Ныч ощутил на небритом лице солнечные лучи, но у него не хватало сил открыть глаза. Проснулся он мгновенно от оглушающего рева штурмовика, проскочившего над грузовиком. Пригнувшись через ветровое стекло, насчитал шесть «илов». «Пошли на задание, – отметил он про себя. – Губрий с Херсонесского…». И тут же за балкой, в которой слоями отстаивался плотный туман, он увидел перед собой край земли, а дальше стеною стояло море.

– Дa, здесь уже отступать некуда, – сказал Ныч самому себе.

Немолодой, с подстриженными черными усами водитель в надвинутой на широкие брови армейской пилотке угрюмо молчал, не сводя с дороги глаз, покрасневших от пыли и бессонницы. Всю дорогу он не проронил ни слова, о чем-то думал. Кто знает, какие мысли были в его голове.

Машина, притормаживая, катилась под уклон. Ныч раскуривал трубку и смотрел, как взлетают на Херсонесском маяке самолеты. Вдоль полуострова длинным белесым пологом висела пыль.

Меня на аэродроме Ныч не застал.

Комиссар дал прибывшим с ним людям передышку до обеда – отмыть дорожную пыль, побриться, заменить белье. Потом построили себе под жилье землянку. А на другой день начали сооружение крытых капониров для самолетов. Работали от рассвета и до темна…

Ныч достал из нагрудного кармана блокнот, на ходу перечитывал записи:

«Обращение Военного Совета Черноморского флота:

Врагу удалось прорваться в Крым. Озверевшая фашистская свора гитлеровских бандитов, напрягая все свои силы, стремится захватить с суши наш родной Севастополь – главную базу Черноморского флота.

Товарищи черноморцы!

В этот грозный час… каждый боец, командир и полит работник должен драться с врагом до последней капли крови, до последнего вздоха… Летчики Черноморского флота! Сокрушительным шквалом металл а поражайте вражеские танки, артиллерию, пехоту. Бейте в воздухе и на земле фашистских стервятников, мужественно защищайте родной город от вражеских сил!..».