Несси, довольная тем, что угодила отцу, робко расцветая от его похвалы, удвоила свои вялые усилия есть, но время от времени посматривала на него с каким-то стеснением, а Броуди ударился в воспоминания:
— В твоем возрасте, Несси, я готов был съесть целого быка, когда прибегал с поля обедать. Я был крепкий парнишка и ел что давали. И никогда не наедался досыта. Нет! Мне жилось не так, как тебе живется, Несси, я был не такой счастливец, как ты. Скажи-ка, — перешел он на конфиденциальный тон, — как твои дела сегодня?
— Очень хороши, — сказала она механически.
— Ты по-прежнему первая в классе? — настойчиво допытывался Броуди.
— Ах, папа! — с укором воскликнула Несси. — Мне уже надоело твердить тебе, что у нас теперь другой порядок. Я тебе десять раз объясняла, что теперь все решается на экзаменах каждые три месяца. — И с ноткой тщеславия в голосе она добавила: — Ты ведь знаешь, что я уже в старшем классе.
— Да, да, конечно, — согласился он поспешно. — Я все забываю, что к такой взрослой и ученой девице не следует приставать больше с детскими пустяками. Разумеется, нас с тобой теперь интересует только результат экзаменов. — Он сделал паузу, затем хитро спросил: — А сколько времени осталось до самого главного экзамена?
— Месяцев шесть, я думаю, — ответила неохотно Несси, продолжая через силу есть.
— Вот хорошо! И не так уж долго ждать, и достаточно времени, чтобы подготовиться. Ты не можешь пожаловаться, что тебя не предупредили. — Он понизил голос до шепота: — Я уже присмотрю за тем, чтобы мы с тобой, дочка, добились стипендии Лэтта.
К этому времени старая бабка, которая, не слушая разговора, сидела в ожидании следующего блюда и очень хотела, но боялась спросить: «А еще что-нибудь будет?» или «Это все, больше мы сегодня ничего не получим?» — наконец потеряла всякую надежду.
С заглушенным вздохом покорности она отодвинула стул, подняла непослушное тело и уныло заковыляла из кухни. Она уходила к себе в комнату с безутешным сознанием, что и в этом убежище найдет мало отрадного, так как там ждут ее две пустые жестянки, как ограбленные и не наполненные вновь дарохранительницы, безмолвно свидетельствующие о давнишнем отсутствии ее любимого печенья и конфет.
Погруженный в созерцание дочери, Броуди не заметил ухода старухи. Он говорил почти заискивающим тоном:
— Но разве у тебя нет совсем ничего нового, Несси? Уж, наверное, кто-нибудь тебе что-нибудь да сказал! Разве никто не говорил тебе опять, что ты способная девочка? Я уверен, что ты за домашнюю работу получила самую лучшую отметку.
Он как будто умолял ее сообщить о какой-нибудь похвале, каком-нибудь лестном отзыве о ней, дочери Джемса Броуди. И когда Несси отрицательно покачала головой, глаза его омрачило внезапное подозрение и он яростно воскликнул:
— Уж не наболтал ли тебе чего о твоем отце кто-нибудь из этих щенков? Они, наверное, слышат всякую клевету от старших. Если кто-нибудь из них тебе что-нибудь наплетет, ты только мне скажи! И не верь им. Держи голову высоко, дочка. Помни, что ты — Броуди, и требуй к себе должного уважения. Покажи им, что значит быть Броуди. Да, это ты им докажешь, когда выхватишь стипендию Лэтта из-под самого носа у всех. — Он помолчал, затем с судорожно дергавшейся щекой накинулся на нее: — Наверно, этот грирсоновский щенок передавал тебе какие-нибудь гнусные сплетни?
Несси боязливо шарахнулась от него.
— Да нет же, нет, папа! Никто ничего не говорил. Все так добры ко мне. Миссис Пакстон встретила меня на улице и дала мне шоколадку!
— О, дала шоколадку!
Он помолчал, обдумывая это сообщение. Видимо, оно ему пришлось не по вкусу, так как он проворчал:
— В другой раз скажешь ей, чтобы она оставила при себе свои замечательные подарки! Скажи, что мы ни в чем не нуждаемся. Если ты такая лакомка, что тебе непременно нужны сласти, почему ты не попросила у меня? Разве ты не знаешь, что каждый сплетник в городе так и ждет случая нас унизить? «Он слишком беден, чтобы купить своей дочери какое-нибудь лакомство» — вот что мы услышим завтра, а когда это дойдет до площади, уже будут говорить, что я тебя голодом морю!
Его раздражение все росло, и он еще разжигал его в себе, выкрикивая:
— Тебе следовало бы быть умнее! Ведь все против нас. Но ничего! Пускай швыряют в нас грязью сколько им угодно. Пускай все против меня — я останусь победителем!
Прокричав все это, он поднял глаза и вдруг увидел, что Нэнси, вошедшая в кухню, наблюдает за ним, подняв брови, с критической и слегка насмешливой холодностью. Он сразу сжался и, словно уличенный в каком-нибудь проступке, опустил голову, когда она заговорила:
— Из-за чего такой галдеж? Я думала, здесь с кем-нибудь припадок, когда услыхала, как вы орете.
Так как он не отвечал, она обратилась к Несси:
— О чем это вы тут шумите? Надеюсь, он не обижал тебя, курочка?
При появлении Нэнси в кухне Несси стало как-то не по себе, и, сначала побледнев, она теперь густо покраснела и лицом, и шеей. Она ответила тихо и с замешательством:
— О нет. Ничего… ничего такого не было.
— Рада это слышать. А то горланит так, что оглохнуть можно. У меня до сих пор еще в ушах звенит!
Она неодобрительно оглядела их и собиралась уже уйти, когда Броуди, косясь на Нэнси, заговорил с деланой беззаботностью:
— Если ты кончила обедать, Несси, беги на улицу и подожди меня там. Я сию минуту выйду, и мы пойдем вместе.
Когда девочка встала, собрала свои вещи и молча, с натянутым видом вышла, он повернулся, все еще не поднимая головы, исподлобья посмотрел на Нэнси сосредоточенно-страстным взглядом и сказал:
— Посиди со мной минутку, Нэнси. Я тебя совсем не видел сегодня за обедом. Не надо сердиться за то, что я пошумел. Тебе пора бы уже знать мои повадки. Я просто на минуту забылся.
Когда Нэнси неохотно села на стул, с которого только что встала Несси, он посмотрел на нее с удовлетворением собственника, точно вбирая ее всю в себя взглядом, и взгляд этот яснее слов говорил, как она стала нужна ему. Так давно в его доме не было молодой и цветущей женщины и его так сильно тяготила близость старого, бесполезного тела жены, что теперь это крепкое, молодое, беленькое создание вошло в его кровь, как жестокая лихорадка, и, удовлетворяя его бешеные, так долго сдерживаемые желания, почти поработило его.
— Ты не приготовила мне сегодня пудинга, Нэнси, — продолжал он, неуклюже беря ее руку в свою огромную лапу, — так не дашь ли ты человеку что-нибудь взамен, ну хотя бы один поцелуй? Тебя от этого не убудет, а мне твой поцелуй слаще любого блюда, которое ты можешь сготовить.
— Ох, Броуди, вечно у вас одно на уме, — отвечала она, тряхнув головой. — Неужели вы не можете для разнообразия поговорить о чем-нибудь другом? Не забывайте, что вы здоровенный мужчина, а я только слабая девушка, которую этакому легко извести.
Но в ее укоризненных словах был оттенок игривости, который побудил Броуди крепче сжать ее пальцы и сказать:
— Ты извини, если я с тобой был груб, девочка. Я этого не хотел. Придвинься ко мне поближе. Сядь сюда!
— Что! — взвизгнула она. — Среди бела дня? С ума ты сошел, Броуди? И это после такой ночи, как сегодня! Ах ты, большой обжора! Да ты меня в тень обратишь! Нет, нет, тебе не удастся извести меня, как ты извел ту, другую.
Она мало походила на тень, толстощекая, крепко сбитая, еще располневшая за эти полгода праздной и сытой жизни.
Прекрасно сознавая свою власть над ним, она чувствовала, что Броуди уже утратил для нее свое первоначальное обаяние, что та непонятная сила, которая привлекла ее к нему, истощена пьянством и ее ласками. К тому же у него не хватало денег на удовлетворение всех ее прихотей, он был стар, угрюм и был ей не пара. С чувством, похожим на тайное презрение, она сказала медленно, словно взвешивая каждое слово:
— Я могла бы, впрочем, тебя поцеловать. Могла бы, понимаешь? Но что ты мне дашь за это?
— Разве я мало еще дал тебе, женщина? — отвечал он хмуро. — Я взял тебя в дом, ты ешь то же, что и я, и я продал немало вещей, чтобы потакать твоим прихотям. Не требуй невозможного, Нэнси.
