Ростов под тенью свастики - Смирнов Владислав Вячеславович

А. ПАНТЕЛЕЕВ. В 43-м мне было 9 лет. Рядом с нашим домом на Ульяновской находился немецкий штаб. Мы, соседские мальчишки, конечно, крутились рядом. Во дворе повар разливал суп — дородный такой, пухлый, белый. Мы освоились и со своими мисками стали пристраиваться в конце. Если что-то оставалось, он иногда плеснет. А бывало, нальет половник супа, а потом возьмет жменю соли и высыплет туда. И смеется довольный.

А. КОТЛЯРОВА. Денег у нас тогда не было, отец лежал больной. Двое маленьких детишек. И я стала промышлять «торговлей» на рынке, его звали тогда менкой. Меняли в основном вещи на продукты. Возьму чайник кипятку — и по рядам: «Кому кипяточку?». Наторгую на пригоршню сахарина. «Кому сладкий чай?» К концу дня получу на баночку молока. И — деткам. Ходила и по окрестным хуторам. Запрягусь зимой в санки — и за город. Что было в доме, все продала. Бывало, кругом гололед, а ты тащишь санки в гору. Зигзагами: туда-сюда, туда-сюда. Из сил выбьешься, присядешь. А как вспомнишь о своих девчонках, зубы стиснешь и снова за лямки.

Через Дон был понтонный мост. Один раз полозья моих санок на этом мосту попали в щели между досками, и заклинила я движение. Немцы-охранники кричат, ругаются. Я изо всех сил тяну — ничего не получается. Ну, думаю, пропала. Бежит ко мне какой-то наш мужичок. А там и такие были, встречали тех, кто из деревни возвращался и часть продуктов отбирали. И я уже не о том думаю, что движение перекрыла, а как бы он меня не ограбил.

Но тут подбежал и немец. Дал тому мужику пинка и помог вытащить санки.

Л. ГРИГОРЬЯН. Очень скоро открылись в городе магазины. Был такой комиссионный магазин «Лянде и Буссэ». Я отнес туда свою коллекцию марок. Ее при мне купил один немецкий офицер. На вырученные деньги, по-моему 127 рублей, я купил буханку черного хлеба. И с гордостью принес его бабушке — вот, мол, мой вклад. Деньги ходили советские. В том магазине я видел оригиналы рисунков к «Тихому Дону» и к «Луке Мудищиеву» знаменитого теперь Королькова. Это были ватманы, исполненные карандашом, наверное, эскизы.

В. СЕМИНА-КОНОНЫХИНА. На менку ходили все — жить надо было как-то. Мать — тоненькая, хрупкая, а мешки по два пуда носила. Золотой материал для деревни был: мыло, нитки, сода, керосин, спички, потом шла одежда. А брали, естественно, продукты. Садились в поезд или в машину и — куда судьба забросит. Вот какой случай мне рассказывали: три женщины сели в какой-то поезд, в тамбур. Вагон пустой, едут на юг, трясутся, а дело было зимой. Дверь в тамбур открыта — мороз лютый. Они дверь закрыли и привязали ее. Поезд встал, по ступенькам в вагон поднимается немец. Дергает дверь, кричит, чтобы открыли. Он чувствует, что дверь не заперта, но не знает, кто там. Они уцепились изнутри и держат дверь. Поезд пошел, а немец внизу, на ступеньках. Развязали они веревку и по команде бросили дверь. Немец и сорвался под откос. Они, конечно, страшно перепугались и на ближайшей остановке ушли. Боялись, а вдруг разыскивать того немца будут.

Б. САФОНОВ. Нас спасало то, что было очень много рыбы. Мы с пристани ловили здоровенных сазанов — когда это было видано еще такое. А когда немец бомбил железнодорожный мост, глушенной рыбы было навалом. Но был страшный дефицит соли.

К. ФЕДОРОВА: Мы жили в селе Самарском, но в Ростов приходили менять продукты. Привозили отруби, семечки. Покупали в основном мыло. Однажды приехали со старшей сестрой и попали на старом базаре в облаву. Документы у нас были такие бумажка с фотографией.

Надписи так повытерлись, что еле-еле можно было прочитать фамилию. И вот облава… У кого документов нет, забирали в Германию. Нас с сестрой толпа разбросала в разные стороны, а документы ее были у меня. Сестру мою и взяли. Повели в подвал. Она плакала, кричала: «У меня дети маленькие, а документы у сестры». Один из охранников услышал это и толкнул ее в другую дверь: иди и выйдешь как раз на улицу. Она вышла, и мы с ней встретились на углу.

Ш. ЧАГАЕВ. Мне приходилось пешком проходить через весь город, родичи жили мои на 32-й линии в Нахичевани. Ходил я туда с бабушкой, один не рисковал. Из разрушенных зданий запомнилось одно. Там, где сейчас Дом культуры строителей. Там был кинотеатр «Родина»: раньше он назывался «Югштурм», а кинотеатр «Победа» назывался «Руш». Между домом строителей и домом Померанцева (сейчас магазин «Океан») находился роскошный ресторан, на втором этаже его был большой балкон, он перекрывал всю ширину тротуара. И там были металлические колонны. Бомба попала в само здание, а балкон сохранился, и все ходили под ним…

Л. ШАБАЛИНА. Однажды в наш дом пришел немец. Матери как раз не было, уехала в село на менку — я, девчонка, очень испугалась. А он оставил под окном сверток. В нем — рубашка, штаны, кусок мыла и булка хлеба — за работу. Я стала плакать — стирать-то не умею! Соседка, Вера Литусова, меня научила стирать. И потом тот немец нет-нет да и стал приносить свою стирку. Вера меня даже хлеб печь научила.

В. БОНДАРЕНКО. Постепенно мы успели осмотреться. Венгры часто насиловали, румыны обирали. Немцев мы боялись меньше. Они чувствовали свое превосходство и везде это подчеркивали. Но и немцы были, конечно, разные. У нас жил на постое военный врач. Он говорил по-русски, хотя и плохо. Часто приходил вечером домой угрюмый и пил шнапс. Раз он наклюкался так, что мы испугались. А он взял в руки два яблока, с силой ударил одно о другое, так, что они разлетелись вдребезги. И сказал: «Голова Сталина, голова Гитлера — войне капут!»

Он везде носил с собой альбом с марками, наверное, они были очень ценные. А однажды, когда под Батайском была уже сильная стрельба, собираясь, сказал: «Марки оставляю. Если не вернусь — вам останутся». И он не вернулся. Но отец потом выбросил их, чтобы ничего не напоминало того немца.

М. ВДОВИН. У нас на квартире немцы не стояли, хотя у всех окрест они были. Спас случай. Остановилась возле дома колонна немецкая. Зашел квартирьер посмотреть обстановку. А на столе лежала пачка светокопий чертежей — отец был инженером. Это были старые чертежи, использовались на завертку. Немец их увидел: «Вас ист дас?» Что, мол, это такое. А мать говорит переводчику: «Мой муж инженер, это его материалы». — «Пан инженер! — почти с благоговейным почтением вымолвил немец, — никс квартир» и вышли. Что-то написали мелом на воротах. И с тех пор они больше не приходили. Но некоторым семьям, у кого стояли немцы, они помогали и делились пайком. Но приходилось делиться и женщинами.

Л. ГРИГОРЬЯН. Румыны были сравнительно мирный народ. Воевать они не хотели, так — с боку припеку. Их ставили в основном на охрану, в гарнизоны. Их казарма была как раз рядом с бабушкиным домом, где мы жили. И я видел, как немец бьет морду румынскому офицеру.

М. ВДОВИН. Люди жили в основном менкой и все-таки не голодали — спасла рыба. Ее было очень много, и все питались рыбой. Ее солили, вялили… За другими продуктами ездили на менку, в основном в Краснодарский край, в Степную, в Кущевку, даже до Тихорецкой добирались. Немцы с первого сентября, по-моему, всему населению выдали карточки: 300 граммов хлеба на человека. Жизнь на центральных улицах напоминала нашу сегодняшнюю: везде стояли коммерческие палатки, лотки, везде частная торговля. Продавали табачные изделия, сахарин, всякую мелочь.

Вот видел я такую сценку в самом конце июля или в начале августа. Новопоселенский базар. Мы с матерью там ходим. Картошка — четыре рубля килограмм. На те деньги во время войны — это недорого. На рубле тогда был изображен шахтер с отбойным молотком, на трешке — красноармеец, на пятерке — боевой летчик. А на десятке, трех червонцах, 50 и 100 рублях — Ленин. Эти деньги с такой советской символикой так и ходили при немцах. Так вот немец взял несколько килограммов, кажется, четыре, потом говорит: «Айн рубль, айн килограмм». Отдал четыре рубля и пошел, с ним же никто связываться не будет. Ходили и немецкие марки. Немцы установили курс: одна марка — 10 рублей. У каждого немца была пачка советских денег. Потом, после окончания войны, выяснилось, что они привезли много фальшивых банкнот.