Константиновский равелин - Шевченко Виталий Андреевич

Евсеев всего один раз, еще до войны, видел Потапипа, но слышал от других, что полковник резок и даже груб, и это обстоятельство немного смущало его: захочет ли По-тапни в такую минуту отвлекаться на посторонние разговоры? Но совет опытного человека мог дать очень много ценного для обороны равелина, и Евсеев решил во что бы то ни стало поговорить с полковником.

.Вскоре Евсеев добрался до расположения переправляющихся частей. Потянулись ряды повозок, походных кухонь, замаскированной засохшими ветками артиллерии и опять повозок и кухонь, палаток медсанбата и людей, людей и людей. У самого берега спешно сбивзли огромные плоты. Некоторые из них, уже нагруженные пушками, тяжело двигались к другому берегу бухты. Несколько счетверенных пулеметов, установленных на автомашинах, беспрерывно строчили по «мессершмиттам», позволявшим себе спускаться слишком низко.

Остановившись и окинув все это взглядом, Евсеев еще издали узнал полусогнутую фигуру полковника, но пробраться к нему сквозь запрудившие все побережье войска было не так-то просто. Люди и сидели, и стояли, и

ПО

лежали, разморенные жарой и неудачами, и каждый метр на этом пути доставался извинениями и работой туловища и локтей. У одной группы матросов Евсеев невольно задержался. Огромный рыжеволосый детина закатал до подбородка тельняшку; его товарищ, с баночкой туши в руках, приготовился к татуировке:

— Так писать, что ли? — неуверенно осведомился он, макая связанные иголки в тушь:

— Ясно, пиши!—гаюсом, как из бочки, отозвался детина.—Сказано и баста!

Матрос с иголками хмыкнул и стал быстро выкалывать буквы на груди рыжеволосого. Остальные с интересом наблюдали за появляющимися словами. Евсеев подошел поближе. Вспухшие, сочащиеся кровью буквы гласили:

«Меня, немец... возьмешь!»

Ругательство было выделено особо, к общему удовольствию всех наблюдающих.

Евсеев хотел вмешаться, одернуть безобразничающих матросов, но, уловив в этой проделке другой, значительный смысл, невольно остановил себя. В самом деле — сколько презрении к врагу, веры в себя и свою стойкость таила эта отрезающая путь к плену, навечно впитанная в тело фраза!

И капитан 3 ранга потихоньку отошел в сторону. Уже пройдя несколько шагов, он услышал за спиной бесшабашный залихватский голос:

— Л ну, коли и мне!

«Черти! — усмехнулся про себя Евсеев. — Нет, шалишь! Севастополя вам и теперь не видать!» — подумал он уже о врагах.

Когда Евсеев добрался наконец до Потапина, тот не обратил на него ни малейшего внимания. Полковник продолжал энергично руководить переправой, и до всего, что нс касалось этого, ему не было никакого дела. Потанин не знал Евсеева в лицо, и поэтому, когда случайно скользнул по нему взглядом, в его глазах па секунду отразилось удивление, но тотчас же он отвлекся чем-то на переправе и больше уже не поворачивал головы. Евсеев, простояв минут пятнадцать в терпеливом ожидании, решил заговорить первым:

— Товарищ полковник, разрешите обратиться! Я — командир ОХРа, моя фамилия Евсеев.

— Слышал! — буркнул Потапин, не поворачивая головы. — Зачем пожаловали?

— Видите ли, — Евсеев заговорил громче, начиная раздражаться таким невниманием. — Мне и моим людям придется после вашего ухода сражаться в Констаитинов-ском равелине. Я бы хотел...

Полковник вдруг резко повернулся и, кося одним глазом на перепразу. быстро проговорил:

— Ну что ж! Рад познакомиться! (Он так же быстро сунул Евсееву руку.) — Так что же вы?

— Я бы хотел, — продолжал Евсеез, немного успокоенный переменой в поведении Потапнна. — Я бы хотел посоветоваться...

— О чем же? — голос Потапнна вновь прозвучал отчужденно, да н сам он опять повернулся в сторону бухты.

— Вы столько месяцев стояли лицом к лицу с врагом. Как он? Чю же он такое?

— Немцы? — в голосе полковника послышалась легкая ухмылка. — Враг настоящий! Настойчив — за Крым обещаны большие награды; смел—будешь смелым, если десяток па одного, да еще и с суши и с воздуха поддерживают сотни машин; в общем, умеет воевать! Вам придется чертовски трудно!

— А слабые? Слабые стороны? — с надеждой перебил Евсеев.

— Побаиваешься? — быстро взглянул на Евсеева Пота пн и.

— Мне бояться нечего, — совершенно спокойно ответил капитан 3 ранга. — У меня приказ ясный — умереть, но дать вам закрепиться на том берегу! Но умереть можно и в первом бою и через несколько дней. Вот я и хочу, как лучше, как надежнее, потому п ищу слабые стороны...

С лица полковника сбежала ухмылка. Он как-то совсем по-новому посмотрел на Евсеева, на секунду даже забыв о переправе. Перед ним стоял молодой командир, подтянутый, строгий, собранный, и по тому, как он просто, без театральных жестов сказал о смерти, полковник сразу поверил r него. Он поближе подвинулся к Евсееву н тихо, совсем другим, деловым тоном сказал:

— Есть и слабые стороны! Во что бы то ни стало старается осуществить свой план, если даже он явно провалился, затем — не любит наших штыков! Если уже дело дошло до мордобоя, тут немцу хана!

Евсеев внимательно слушал. Он уже представлял себе рукопашную у стен равелина, и глаза его загорелись злым, холодным огнем.

— Так вот что я тебе посоветую, — продолжал полковник.—Надо их ошарашить! Понимаешь? Подпусти поближе и ахни всей плотностью огня! Когда их ошарашишь, они становятся н глупее, и трусливее. Конечно, они не будут ждать сопротивления и пойдут на твой равелин почти открыто. Вот тут-то и дай нм жару! Но только так, чтобы как смерч! Стволы чтоб раскалились докрасна! Они после этого день очухиваться будут, ну а потом... Потом они все равно тебя сметут!

— Да... Нас слишком мало... — с грустью согласился Евсеев.

— И еще совет, — нс дослушал Потапии. — Побольше обмана! Делай так, чтобы один день не был похож на другой, одна минута — на другую. Терпеть они не могут, когда их обманывают; начинают нервничать, делать промахи, ну, а это тебе на руку. Изобретай! Изобретай и держи их в постоянной неизвестности!

— Есть! — отозвался Евсеев, с горечью думая, как мало применима эта широкая тактика к его совершенно особым условиям.

— Ну, а теперь — иди! Ты мне мешаешь! — отрезал полковник и протянул руку. — Желаю большой удачи!

— Спасибо! — Евсеев потряс обеими руками жесткую неподатливую руку Потапнна, чувствуя, несмотря на его нарочито грубый тон, глубокое уважение к этому человеку. Повернувшись, капитан 3 ранга бистро и решительно зашагал прочь, а за спиной все еще раздавался резкий повелительный голос.

«Таким и нужно быть! — подумал Евсеев, ускоряя шаги. — Твердым и решительным до конца!»

С крыши равелина была видна вся бухта. С самого утра команда равелина в тревожной тишине молча наблюдала, как оставляют землю Северной стороны последние части. Рассеявшееся было вечером удрученное состояние с новой силой овладело людьми. Даже у бочки с водой не было слышно обычных разговоров. Приходили, молча скручивали цигарку, молча выкуривали ее до конца и так же молча, не глядя друг на друга, уходили.

8 В. Шевченко

113

Больше говорить было не о чем; все уже было сказано раньше и все решено.

Зимский, как и все, был с утра на крыше и с чувством горечи, обиды и бессильной злобы наблюдал за эвакуацией частей. И хотя он давно уже подготовил себя к этому моменту, действительность оказалась тяжелее, чем он мог думать, и принесла и уму, и сердцу много горьких минут. Все еше не хотелось верить, что скоро последняя рота покинет эту землю, и тогда ее займут чужие войска. И с той поры, как они ступят на эти камни, все уже будет не наше, — захваченное, уворованное, вырванное из могучих, но обессилевших рук.

Снедаемый этими мыслями, Зимский в жестокой ярости сжимал кулаки. Все его существо противилось необходимости уступить врагу, и он был готов хоть сейчас выйти ему навстречу и стать на его пути с оружием в руках, так, чтобы никакая сила в мире не смогла оторвать от этих несуразных и милых известковых камней. Но на его глазах отходила армия, армия, в течение многих месяцев делавшая чудо, и по щекам юноши, не замечаемые им самим, медленно катились скупые мужские слезы.