— Хорошо, что вы мне напомнили о своей Африке. Господин комендант недавно удивлялся: «Ваша Ялта не город, а Ноев ковчег. Здесь и личный врач последнего русского императора, и знаменитый профессор-ботаник, и, говорят, даже главный советник абиссинского негуса…» — Неужели это обо мне? Но я не был никаким советником. Курьез какой-то…
— Этот курьез может обернуться бедой.
— Но в чем они могут подозревать меня… в связи с Африкой?
— Они расстреливают людей и просто так. На всякий случай. А вы со своими книжками, с любовью к Пушкину, с презрением ко всему их свинству — потенциальный враг, возможный сеятель крамолы. А тут еще оказываетесь главным советником эфиопского императора…
Приближался комендантский час, и Трофимов заторопился. Незаметно испортилась погода, над Ялтой зачастил обычный для нее зимний дождь. Западный ветер пригнал-таки с далекой Атлантики облака. Первый их эшелон появился уже после полудня. Но тогда они были разрозненными, светлыми, похожими на отдельно плывущие льдины, а сейчас небо заволокло сплошь, без малейшего просвета.
Михаил Васильевич подумал было: отпущу бороду, стану настоящим стариком — глядишь, никто и не тронет. Но тут же понял, что никогда не сделает этого. Как это сказано тем же Тютчевым?
О, как на склоне наших лет
Нежней мы любим и суеверней…
Сияй, сияй, прощальный свет
Любви последней, зари вечерней!
Пускай скудеет в жилах кровь,
Но в сердце не скудеет нежность…
О ты, последняя любовь!
Ты и блаженство и безнадежность.
ГЛАВА 14
Однажды встретилась дата — 28 июля 1943 года. В этот день Николай Степанович Анищенков был казнен гитлеровцами в совхозе «Красный» близ Симферополя. Тогда же была замучена его жена.
Ни подтвердить, ни опровергнуть эту дату не удалось.
Да и нужно ли? — возникает невольный вопрос. Но дело в том, что в письмах, воспоминаниях о судьбе Анищенковых немало противоречий. От них можно бы и отмахнуться, поскольку речь идет о частностях, однако не раз ведь случалось, что малозначащая, на первый взгляд, деталь оказывалась очень существенной и важной при более пристальном изучении. И потом у меня так мало точных временных зацепок, вешек, по которым можно восстановить путь, что порою просто теряешься, как неизбежное принимаешь смещение событий во времени вперед или назад.
Теперь о деталях. Вот, к примеру, упоминание о совхозе «Красный» близ Симферополя — месте массовых казней наших людей фашистами. Зачем понадобилось Анищенковых везти туда? А этот факт подтвержден. В Ялте были свои места, где расстреляны сотни, если не тысячи людей. Так, может быть, дело Анищенкова выходило за пределы компетенции местного, ялтинского СД? Об этом заставляет думать другое свидетельство: «По-моему, за связь с Анищенковым в Ялте было расстреляно еще несколько человек…»
Наталкивает на раздумье и то, что сперва был арестован один Николай Степанович, потом взяли его сына Алешу и еще одного паренька — Сергея, о котором речь пойдет ниже. «Причиной ареста всех нас, — считает Сергей, — послужило освобождение Николаем Степановичем военнопленных, проведенное неосторожно. Потом Алешу и меня выпустили для слежки за нами. Мы это понимали…»
Этель Матвеевну пока не трогали, первопричина злоключений была, судя по всему, не в ней!
Когда же «арестовали Антонину Матвеевну, — пишет Сергей дальше, — Алеша скрылся, а меня арестовали снова и в комнате моей устроили „мышеловку“»…
«Меня посадили всего на одни сутки. Как я потом узнал, в это время в моей комнате была засада, но никто не пришел. Днем меня выпустили, но довольно странно. Полицейский вывел меня из тюрьмы, довел до аллеи у Пушкинского базара и приказал сесть на скамейку и сидеть, а сам ушел. Я просидел более двух часов, потом этот полицейский подошел и сказал, что я могу идти».
«Меня снова выпустили, чтобы через несколько дней опять арестовать, но я уже был готов к встрече…»
Создается впечатление, что они, ничего не добившись от самого Анищенкова, искали. Что? Кого?
Организацию?
Связи?
Сейчас на эти вопросы можно ответить утвердительно: да, организацию и связи. Гитлеровцы видели: в городе что-то происходит. Да кой черт «что-то»! Появляются листовки, распространяются сводки Совинформбюро, пропадают оружие, медикаменты, продовольствие, ведется подрывная работа среди румынских, итальянских солдат и матросов, среди словаков и хорватов из вспомогательных частей, размещенных в окрестностях Ялты; участились случаи саботажа, возобновились диверсии на дорогах…
Кто и что стоит за всем этим? Нет ли некоего организующего центра?
Не мудрено, что гитлеровская служба безопасности хваталась за любую ниточку, которая могла привести к цели. Однако на этот раз ниточка оборвалась на Анищенкове.
Я упомянул Сергея. В то время ему шел восемнадцатый год, но ростом парень не вышел и давали гораздо меньше, принимали за подростка. На жизни это по-разному сказывалось. Кой у кого появлялось искушение покомандовать, пошпынять — надо было все время держаться настороже. Но иногда мальчишеский вид шел на пользу — Сергея не принимали всерьез. А парень был крепенький. Жизнь трепала его безжалостно. Рассчитывать мог только на самого себя. Рядом ни родных, ни близких — один, как перст, в водовороте войны.
Куда только не швыряло! Но до поры бог, как говорится, миловал. А в сорок втором году, когда немцы снова заняли Керчь, Сергей оказался среди тех многих тысяч наших — военных и гражданских, — которые не смогли переправиться через пролив. Так началась и для него жизнь в оккупации.
Решил пробираться домой, в Ялту. И вот тут мальчишеский вид был как пропуск.
Когда встретил у ворот своего дома соседа Николая Степановича Анищенкова, тот поразился:
— Ты-то как оказался здесь?.. Сергей пожал плечами. Сказать по правде, он тоже был удивлен. Сначала даже не понял, чему удивляется. Уж не тому ли, что вообще встретил Николая Степановича в такое время в Ялте? Нет, пожалуй. Уже пришлось в окружении повидать рядовых и командиров, простых работяг и вчерашних начальников. Это «в окружении» иногда приобретало странный смысл и означало: на территории, занятой врагом, но не в лагере, не в плену. Нет, дело было не в этом. Странным показался вид Николая Степановича; наглажен, подстрижен, побрит и даже попахивает одеколоном. Вдруг обратил внимание, что одет он по-летнему, в белое — для нынешних времен совершенно необычно, почти дико. Даже парусиновые туфли начищены зубным порошком или толченым мелом… Он выглядел точно так же, как и до войны, когда спешил на работу к себе в курортное управление. Николай Степанович, однако, то ли не заметил этого удивления, то ли уже привык к тому, что вызывает такое чувство. Он думал о своем. Отчетливо представил себе, что ждет мальчишку. Изволь явиться в домоуправление, в полицию, на биржу труда — назовись, зарегистрируйся. И кто-то непременно скажет:
— А-а-а, пожаловал! Слышали про таких, слышали… Сыночек, значит, вернулся… А где сам папаша?
Отец Сергея был на фронте. Комиссаром полка.
Появляться здесь парню, конечно, не следовало. Но если уж он тут — как быть дальше? Анищенков выдал его за своего сына, поселил в комнатушке рядом, устроил работать на электростанции.
По-настоящему в эту семью Сергей не вошел (это ведь не так и просто), истинной, сердечной близости, кажется, не получилось, но стал все-таки человеком своим, не посторонним.
Тому, что Николай Степанович оказался вдруг бургомистром, городским головой (словечки-то какие старорежимные!), тоже подивился. Однако опыт научил судить людей по делам. А то, как отнесся Анищенков к нему самому, уже было делом.
Видел, чувствовал, что в семье есть свои секреты, и не лез в них. Но слушал Москву и пересказывал новости на работе. Анищенков знал об этом. Просил только быть поаккуратней.
