Лёнька. Украденное детство - Астахов Павел Алексеевич

Прохор вручил Петьке-боцману, единственному, кто служил срочную службу в Красной армии, автомат. Тот моментально осмотрел его, поклацал затвором и закинул через плечо. Затем нацепил на свой широкий моряцкий поясной ремень с золотистой звездно-якорной бляхой подсумки с магазинами, отчего в своей неразлучной тельняшке стал похож не то на революционного матроса, не то на анархиста-махновца. Гольтяпин, оглядев его воинственный вид, лишь крякнул и покачал головой:

– Ну, моряк с печки бряк.

– Да, ладно тебе, Прохор! Сам-то, поди, всю жизнь отрядом командовал? Я хоть в армии был и на флоте, – обиделся Петька.

Себе командир Прохор приспособил Лёнькину винтовку с двумя оставшимися патронами. Как ни обижался Лёнька и ни доказывал, что, во-первых, винтовка его, а во-вторых, именно он автомат раздобыл и по всем военным законам это его трофей, оружия его лишили. Гольтяп пытался объяснить ласково, но под конец потерял терпение спорить с несговорчивым пацаном, прикрикнул на него и своим приказом отправил мальчишку в дозор лишь с палкой. Объяснив, что пацан с палкой точно вызовет меньше подозрений, нежели с винтовкой. Лёньке пришлось подчиниться строгой военной дисциплине и командирской логике. Ваньке Бацуеву снова достался нож, переданный на время Яковом Бубновым и теперь навсегда оставшийся в их владении. Гольтяп посмотрел на кинжал председателя и вздрогнул от внезапно возникшей догадки:

– Вот тебе, бабушка, и монетка за ножичек.

– А ведь верно, монетку-то не дали старосте, – задумчиво подхватил Петька. Всем стало жутковато и неуютно. Словно душа убитого старосты нежданно посетила их отряд и невидимо предстояла подле них, взирая на злополучный клинок. Возможно, так оно и было.

Командир Прохор быстро нашелся и скомандовал:

– Отставить разговоры. Нехай бабы свои пересуды судачат про монетки и всякую чушь… И давайте однозначно порешим: Яков погиб на посту. От вражьих рук. Мы его будем помнить как настоящего мужика. Он и нас не выдал, и Лёньку, вон, уберег. А когда наши вертаются, сообщим кому надо о том, что не предатель он, а так… по необходимости… И чтоб баб его, как просил он, не забижали. Ну, короче, шагом марш, товарищи бойцы. Лёнька, иди вперед шагов на сто. Ты самый скрытный, будешь разведчиком. Коли что увидишь или услышишь – дай сигнал!

– А какой лучше? – заволновался парень, облеченный такой важной миссией. Как известно, каждый мальчишка девяти лет мечтает играть в разведчиков. А тут не игра вам какая-то с сопливым Петюней Бацуевым и пацанами голоногими, а настоящий отряд и боевое задание.

– Ну… как можешь? Не ишаком же! – ухмыльнулся морячок.

– Ишаком не могу. Могу тетеркой. Вот так: «Болоболололо»! – Он надул щеки и очень ловко задвигал языком. – А еще могу глухарем: «Чувши-чуши, кхо-кхокхо!» – но этот весной ранней чуфырит.

– Во дает пацан! Не Лёнька, а зоосад какой-то. Хе-хе! – не выдержал Ванька Бацуев и засмеялся.

– Ну это, ты – молодец, что так умеешь. Только ты лучше скажи, кто сейчас утром здесь может петь или кричать, чтоб не спутать? – уточнил осторожный Прохор Михайлович, который быстро вжился в новую командирскую должность.

– А, это просто. Поутру здесь поет и кукушка, и дрозд. Еще вяхирь может бубнить. Перепел питюхает…

– Вот! Молодец! Давай этим… вяхирем. А кто он такой-то? – удовлетворенный, полюбопытствовал командир.

– Да это голубь дикий. Лесной. Здоровенный такой. Вкусный, зараза. Мясо белое, нежное. С картохой нажарить бы… М-м-м-м. Бить его легко. Крупный и летит не быстро, – просветил всех Лёнька.

– Ну, добро. Как-нибудь подстрелишь и накормишь нас вяхирем своим. Поди ж получше будет, чем твои лягухи-ракушки. Давай дуй вперед и гляди в оба!

Глава тринадцатая

Танька

Комендант Алоис Хоффман нервно ходил по комнате и про себя считал шаги: «Айн, цвай, драй! Айн, цвай, драй!» Он слушал доклад помощника, который не мог объяснить, каким образом в деревне, полностью занятой немецкими войсками, из закрытого на засов дома связистов пропадает оружие и патроны? Кто и почему убил старосту Бубноффа? Почему эти русские крестьяне такие молчаливые и тупые, что даже не могут усвоить элементарные правила и истины. Великая немецкая нация оставила их в живых, давая возможность служить, и только за это они должны быть вечно благодарны фюреру и ему лично, гауптштурмфюреру, барону из древнего германского рода. И что он, потомственный рыцарь, вообще делает в этой вонючей комнате этого вонючего дома этой вонючей деревни этой вонючей страны?! Хоффман бубнил все это себе под нос, а замерший перед ним оберлейтенант, закончивший доклад, усиленно потел и тоскливо смотрел сквозь мутное стекло на созревшие под окном гроздья кисло-терпкой черной смородины.

– Свиньи! Свиньи! Грязные свиньи! – выругался комендант.

– Так точно, господин комендант! – откликнулся обер.

– Что? Не понял? – Алоис остановился и недоуменно взирал на помощника. Он настолько погрузился в свои размышления, что забыл про него. Напряженно оглядев вытянувшегося в струнку лейтенанта, он махнул рукой: – А-а-а, вольно, Пауль. Вольно. Нам надо срочно навести порядок. Ведь это полное безобразие, когда под окнами убивают представителя порядка. Это преступление. Это саботаж. Это диверсия! У наших радистов из отделения связи выкрали оружие и патроны. Это преступление. Это разбой. Это диверсия! Срочно разыскать и казнить всех преступников. Пауль, вы меня понимаете?

– Так точно, господин комендант! Прикажете подготовить приказ?

– Прикажу. Готовьте, Пауль!

– Как прикажете действовать? – уточнил сбитый с толку помощник.

– С этими скотскими варварами нельзя действовать по-человечески. Они не понимают человеческого обращения. Они понимают только боль и наказание. Это скотское поведение и привычки. Если бы мы были в Германии или даже в Эстонии, то я приказал бы вам и моим подчиненным провести расследование, собрать улики. Но ведь здесь, в этой дикой варварской стране никто не понимает, что такое криминалистика и дактилоскопия. Я полжизни отдал этой науке и был одним из лучших следователей. Я раскрыл сотни преступлений. Я пожертвовал своим талантом и опытом, чтобы стать комендантом этой вонючей деревни, где никто не слыхал о цивилизованном уголовном процессе и следствии. Их вожак этот Сталин уничтожает их, как свиней на бойне, а они идут и защищают его. О боже. Какие варвары! Идут на смерть, сами убивают нас. Ради чего? Скажите мне, Пауль. Прошу вас, скажите! Какие у них идеалы?

– Не могу знать, герр комендант. У них есть такая фраза, поговорка: «Душа – потемки!» Это и есть смысл их жизни. Они все живут в этих потемках. Это те, у которых есть хоть какая-то душа, – попытался рассуждать оберлейтенант.

Хоффман наклонил голову и скептически взирал исподлобья на подчиненного:

– Вы думаете, Пауль… Вы верите, что у них есть душа? То есть такая же, как у нас с вами? Как у настоящих арийцев? Как у нашего фюрера?

– Мой комендант, у каждого существа Божьего есть душа. Я так думаю, – неуверенно ответил молодой помощник.

– Нет! Решительно нет! Пауль, не смейте одушевлять этих скотов. Господь наш сказал, что у скотов нет и не может быть души. Это слова Всемогущего Господа. Не забывайте то, что написано у вас, как и каждого солдата вермахта на пряжке ремня. «С нами Бог!» Понимаете? С нами, а не с ними! У них нет никакого Бога. Они Его убили, предали, уничтожили. Они поклоняются своим звездам и Ленину. Эта мумия лежит в центре их столицы. Дикость и варварство! Я сам видел, когда был с нашей делегацией в тридцать четвертом году весной в Москве. На наших глазах какой-то сумасшедший пытался разбить саркофаг. Они настоящие варвары, некрофилы и разрушители. Прав наш министр Геббельс, который говорит, что им нельзя доверять, их нельзя учить, с ними нельзя вести переговоры. Только принуждение и страх! Страх казни и наказания. Только так надо воспитывать скот. Вы меня понимаете, Пауль?