Эгон знал, что сам генерал мало понимает в авиационной технике. Бесполезно было втолковывать ему что-либо. Эгон попробовал апеллировать к инженерам-экспертам. Те пожали плечами, боясь высказывать своё мнение.
Эгон решил не возражать. Он был уверен в своей машине, несмотря на тяжесть предъявленных требований. В небывало короткий срок он создал лёгкий бомбардировщик нового типа.
Эгону казалось, что он справился с задачей. Он даже гордился своим новым произведением. Но если комиссия захочет, то в несовершенстве опытного экземпляра можно увидеть органические недостатки конструкции, даже злой умысел конструктора. При желании можно было придраться к чему угодно.
Эгон с тяжёлым сердцем ехал на аэродром.
Генерал Бурхард пригласил его к себе в автомобиль. Когда они остались вдвоём, отделённые от шофёра стеклом, Бурхард отбросил свою неприступность. Он дружески расспросил Эгона о работе, о жизни. Оказалось, что он хорошо знал, что Эгон сын генерала фон Шверера. Наконец, как бы невзначай, Бурхард задал вопрос, в котором Эгон сразу угадал главное: как сам Эгон относится к новому бомбардировщику? Ведь он, насколько известно, не только прекрасный конструктор, но и опытный лётчик. Его мнение особенно ценно…
Эгон криво усмехнулся:
— Бюрократическая инерция вашего военного аппарата губит дело. Когда машина выходит на опытный аэродром — это самолёт сегодняшнего дня. Но его так долго проверяют, так боятся в нём каждой новой мелочи, что когда, наконец, решаются дать на него заказ, он оказывается уже устаревшим. А заказ у нас, как правило, бывает большой, изготовляется долго. Пока завод не сдаст его военному ведомству, никто не решится заикнуться, что самолёт устарел.
— Значит, фабриканты сами не видят недостатков своей продукции?
— Какой смысл промышленнику говорить о её несовершенстве, когда у него запущена серия в несколько сот штук? — откровенно сказал Эгон. — Заводчик не враг своему карману!
Бурхард нахмурился:
— Я говорю об обороне, а вы — о коммерции.
— Для директоров это одно и то же.
Генерал ударил себя снятою перчаткой по колену.
— Вот что, доктор, — решительно сказал он: — мы избрали ваш бомбардировщик объектом эксперимента. Технические условия, предъявленные этой машине, на мой взгляд, соответствуют самолёту, необходимому для работы в горных местностях. В ближайшем будущем нам предстоит провести манёвры в Богемии…
— Позвольте, — воскликнул Эгон, — это же за пределами империи!
Бурхард не обратил внимания на его возглас.
— Исходной позицией будут горные цепи вдоль границ Саксонии, Баварии и Австрии. Я говорю с вами откровенно, доктор Шверер, потому что хочу, чтобы вы ясно представляли себе задачу вашей новой машины.
Эгону пришлось взять себя в руки, чтобы казаться спокойным.
— Район операций не определяет их характера, генерал.
— Наступление. Бомбардировка.
— Объекты?
— В основном — узкие цели, узлы сопротивления — форты, батареи: бетон, сталь, земля… Возможны и населённые пункты.
Эгон боялся верить ушам. То, что говорил Бурхард, означало воину. Ни больше, ни меньше. А война с Чехословакией означала и войну с её союзниками — европейскую войну.
Бурхард испытующе смотрел на растерянного Эгона.
— Ваше мнение?
Эгон впервые с такою реальностью ощутил, что делает не ёлочные игрушки. С ним ещё никогда так просто и ясно не говорили о намерении сбрасывать при помощи его самолётов бомбы, уничтожать города, убивать людей. Цель его работы скрывалась за туманом отвлеченностей, символизированных цифрами и сложной терминологией технических требований.
— Я слишком давно отошёл от практики полётов, — неопределённо сказал он.
— Мне очень неприятно сообщать вам, но у правительственного инспектора завода создалось впечатление, что процесс сдачи вашей машины затягивается. Слишком затягивается! Скажем так.
Бурхард видел, как щеки Эгона залились краской.
Эгон вспылил:
— Он так и сказал?
Бурхард предостерегающе поднял руку:
— Я говорю с вами совершенно конфиденциально.
— Что же, он подозревает меня в умышленном затягивании? — сердито спросил Эгон.
— Недостаток рвения. Скажем так… Может быть, виноват кто-либо из ваших сотрудников, ну, хотя бы тот, кто ведёт испытания?
Эгон молчал.
— Вы никого не имеете в виду? — спросил Бурхард. — Мне говорили о какой-то Эльзе Германн…
Эгон уверенно проговорил:
— Не нахожу в её работе ни одного пробела, который можно было бы считать хотя бы ошибкой. Если кого-нибудь нужно обвинить в недостатке энтузиазма, пусть это будет главный конструктор группы.
— Вы?
— Вот именно.
— Никогда не будьте слишком уверены в себе, господин доктор.
— Я достаточно уверен в своей машине.
Автомобиль остановился. Видя, что к ним подходят офицеры, генерал сказал:
— Разговор закончим в другой раз…
Эгон сам изложил экспертам недочёты, замеченные в машине. Представив своё детище со всех сторон, он устранился от выводов.
Когда комиссия закончила работу, Эгон не знал, радоваться ему или огорчаться: эксперты признали, что, помимо основного назначения корабельного бомбардировщика, его самолёт пригоден для работы в условиях горной войны. Он должен был быть как можно скорее подготовлен к пуску в серию в сухопутном варианте. Эгон без объяснений понял, что это значило: Рудные горы, Судеты. Может быть, склоны Малых и Больших Карпат.
Что они затевают? Руками таких, как он, собираются перекраивать карту Европы? Им мало Австрии? Значит, очередь за Чехословакией. А что за нею? Может быть, Швейцария? Почему Боденское озеро до сих пор не целиком германское? А Скандинавский полуостров? И там война будет горной, и там его машина окажется на месте. А Балканы? Чорт возьми, почему господа инженеры и доктора математики считают себя глубоко мирными людьми? Ведь если бы не они, генералам нечем было бы воевать! Сами генштабисты не могут выдумать простой зажигалки, не говоря уже о порохе. Какую эволюцию возвращения к древности должно было бы совершить военное искусство, если бы господа военные не опирались на инженеров!..
