Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 103
Приехал корреспондент фронтовой газеты, молоденький тщедушный лейтенант, отпустивший для солидности бакенбарды и усики, услыхал эту песню, и вскоре она появилась в печати под названием «Песня воздушных пехотинцев» и была подписана фамилией Демина. Напряженно-взволнованный, он принимал от своих однополчан поздравления. Первой притащила ему эту газету Зара.
Оп сидел в кабине и опробовал педалями рули управления, когда она вскарабкалась на плоскость и, сверкая черными глазами, выпалила:
– Уй, товарищ командир, что я вам скажу! Вот тут на второй странице почитайте. Это же здорово! Вас, как настоящего поэта, напечатали.
Демин снял с головы шлемофон, потому что почувствовал на лбу предательские капли пота. Вид у Зары был самый сияющий, и он почему-то не выдержал устремленного на него ее откровенно восторженного взгляда.
– Да какой там поэт, – проворчал он. – Так. Полковой рифмоплет, и не больше. Я и не думал, что напечатают. Пусть только этот корреспондент на глаза попадется, я ему дам за то, что без спроса.
– Зачем вы на него? – укоризненно заметила Зара. – Он хорошее дело сделал. Весь фронт теперь узнает эти стихи. Побегу сейчас нашим ребятам газету показывать.
Потом пришел на стоянку Чичико Белашвили, долго крутил свои нарядные грузинские усики, а когда Николай, опробовав мотор, спрыгнул на землю, смеясь сказал:
– Руставели! Ва, кацо, ничего лучше не скажешь!
– Перестань издеваться, – нахохлился было Демин, но Чичико простодушно хлопнул его по плечу.
– Зачем издеваться? Кто тебе сказал, упрямый ишак, что я пришел к тебе издеваться? Кто поручится: может, за хорошие стихи мы тебе после войны в ножки будем кланяться.
Один полковник Заворыгин отнесся к его успеху отрицательно. Увидев входящего в летную столовую Демина, он пальцем поманил его к столику, за которым хлебал из жестяной миски рассольник, усмехаясь одними серыми глазами, сказал:
– Слыхал, твои стишата напечатали? Смотри не зазнайся. И в полетах будь теперь повнимательнее. А то станешь вместо осмотрительности про свои рифмы эти самые думать.
– Я не буду в воздухе про эти самые рифмы думать, – отшутился Демин, но командир повторил.
– Смотри, поэты – народ легкомысленный. А ты у меня летчик. И всегда должен быть собранным. Понимаешь?
– Я всегда буду собранным, – заверил его Демин.
Но вскоре даже сомневающийся полковник Заворыгин изменил свое мнение. Это случилось в тот день, когда на аэродром приехал фронтовой ансамбль песни и пляски. Перепоясанные портупеями ребята и девчата пели и «Калинушку», и «Идет война народная», и всем полюбившуюся, нестареющую «С неба полуденного», и «Вот мчится тройка почтовая». И вдруг в самой середине концерта длинный, с горбатым носом и раскосыми глазами дирижер, обращаясь к зрителям, сидевшим и стоявшим на лесной опушке вокруг грузовика с распахнутыми бортами, служившего сценой, неожиданно попросил:
– А теперь помогите вы нам. Давайте все вместе споем песню, написанную летчиком вашего полка старшим лейтенантом Николаем Деминым.
И как же дружно грянула тогда песня! Демин видел широко раскрытый, полный белых, спелых зубов рот Рамазанова, усики Чичико Белашвили, раскачивавшегося в такт этой песне, и, что самое главное, полковника Заворыгина, с удовольствием подтягивающего припев. «Знатно, знатно получается», – пробасил он после того, как стихли аплодисменты, и одобрительно посмотрел на Демина.
А вечером, когда закончились все работы по подготовке машин к утреннему полету, лейтенант задержал на стоянке Пчелинцева, доверительно взял его за локоть.
– Прогуляемся по лесочку, Леня.
– Давай, – охотно согласился воздушный стрелок.
Под ногами шуршали листья. Чернели стволы берез.
Окаемок солнца остро горбился на западе, падал куда-то за Вислу. Демин сдавленно рассмеялся.
– Черт побери, так и на самом деле можно возомнить о себе. Публикация, аплодисменты, фронтовой ансамбль взял на вооружение. Глядишь, и начальство в должности повысит. Армейское начальство любит, когда кто-нибудь из подчиненных на ниве искусств подвизается. А?
Но Пчелинцев не рассмеялся. Лицо его осталось холодным и строгим.
– Перестань острить, Николай. Ты сам прекрасно знаешь, что сейчас фальшивишь. Офицерскую славу не самодеятельными песенками завоевывают. Ее в кабине ИЛа потом и кровью добывают. Ты это лучше меня знаешь. А что касается аплодисментов, то они не так уж трудно зарабатываются. Пришлась нашим летунам под настроение твоя песенка, вот они и хлопали. Да еще скидку на то, что ты наш, полковой поэт, сделали. А испортиться, Николай, ты все равно не сумеешь. Ты летчик, и притом настоящий. С тобою ходить на цель одно удовольствие. Думаешь, я не замечаю, как ты меня от зениток бережешь. Иной раз так хвостом крутишь, что после полета из кабины выхожу – в глазах красные круги, и тошнит. Зато сколько фашистских трасс мимо хвоста пронеслось, сколько смертей мимо моей кабины! И во всем заслуга старшего лейтенанта Демина.
– Да ну брось. Выдумал, – сказал Демин. – Лучше расскажи, как тебе работается.
– Каждую ночь сижу над рукописью, Николай.
– Я вижу. Иногда на полеты выходишь с глазами красными, как у кролика.
Пчелинцев поправил на голове пилотку и утвердительно кивнул.
– Ничего не поделаешь, спешу закончить. Очень хочу, чтобы Зара при мне прочла эту повесть.
– Ну вот что, – сурово оборвал его Демин, – мне эти твои заупокойные речи надоели. До Берлина вон как мало осталось, а ты все время твердишь о своей обреченности. Из головы выкинь эти мысли…
– Есть выкинуть из головы, товарищ старший лейтенант, – невесело улыбнулся Пчелинцев.
Никли травы под ветром могучих моторов. Косяками журавлей улетали на запад ИЛы в боевом порядке, именовавшемся во всех штабных документах правым пеленгом. Но разве этот стальной косяк сравним с журавлиным! При одном его появлении замирали на шоссейных дорогах черные фашистские автофургоны, а солдаты в серо-зеленых мундирах выпрыгивали из кузовов и с криками «майн готт!» бросались в кюветы. Жирные танки с крестами на спине спешно сворачивали в сторону ближайшего леска, торопились спрятаться в чащу. «Ахтунг, ахтунг! – кричали наводчики зенитных батарей. – Аларм! Дизе шварце тод!»
