Флаг миноносца - Анненков Юлий Лазаревич

Арсеньев не стал терять времени. Батарея Сотника зашла за насыпь, поросшую травой. Вдоль откоса белыми камешками было выложено: «Уберём…» — следующие слова вместе с дёрном начисто смел разрыв снаряда, обнаживший жёлтое нутро насыпи. Дальше снова шли буквы: «…в срок, без потерь». Вероятно, посередине было написано: «богатый урожай», но Яновский прочёл надпись по-своему:

— Смотрите, товарищи, что написано: «Уберём фашистские танки в срок, без потерь».

Усталые бойцы смеялись. Комбат Сотник — желтолицый, с чётко проступившими морщинами — взглянул на насыпь. Для него она была сейчас только естественным прикрытием.

— Главное — в срок! — проговорил он и кряхтя полез на насыпь, чтобы наблюдать за танками.

— И без потерь! — твёрдо повторил Яновский. — У нас ещё много дел впереди.

Потерь на сей раз действительно не было. После нескольких залпов, которые дал дивизион, танки пошли в обход.

«Теперь бы снова перерезать им дорогу!» — подумал Арсеньев. Но снарядов было уже мало. Люди валились с ног от усталости, и надо было подумать об отдыхе.

Солнце уже опускалось, когда Арсеньев привёл свой дивизион в колхоз «Сеятель». Издали главная усадьба казалась кудрявым зелёным островом в степи. Среди деревьев белели стены добротных каменных построек. Ветряной двигатель подымал свою круглую голову над красной черепицей. Чуть поодаль выстроились весёлые домики — белые, голубые, розовые. В лучах заката золотились оконные стекла.

— Хорошо! — сказал Бодров. — Сейчас славно бы баньку.

— Какая тут баня? Скорее спать, — возразил Ефимов, наводчик второй батареи. — Вот примощусь тут под деревом, пока снова не заиграют тревогу.

Странное впечатление производила эта усадьба. Все было на месте. Ни одного сожжённого дома, ни одной сломанной штахетины в заборе, а людей нет.

— Фу ты пропасть! Неужто никого нет? — удивился Бодров. — Немцам, что ли, они оставили всю благодать?

Матросы разбрелись кто куда. Сомин с Белкиным вошли в просторный коровник. В стойлах было пусто. Из крана гулко капала вода в эмалированную раковину.

— Смотри, в каждом стойле поилка. Вот толково! — Белкин нажал ногой на клапан в глубине поилки, и из-под его сапога брызнули прозрачные струйки. — Понимаешь, как ловко! Захочет корова пить, ткнётся мордой — и вода идёт. У нас в Калининской области таких и не видели. А это — кабинка для дежурной доярки. И шкафчик с аптечкой есть! — восхищался Белкин. Он забыл в этот момент о том, что все это образцовое хозяйство будет сожжено, раздавлено гусеницами, разворочено снарядами и останется на месте зеленого острова только дымное пепелище.

Из коровника они прошли на птицеферму. Здесь тоже не было людей. Сетчатые, выкрашенные зеленой краской вольеры стояли распахнутыми. Легчайший белый пух носился в воздухе. А в кустах и на дорожках кудахтали белоснежные леггорны. Их было множество — сотни, а может быть, тысячи. Куры не боялись людей. Наоборот, они сбегались шумными стайками, увидев человека.

— Есть хотят! — сказал Белкин. Он нагнулся, чтобы поднять важного красноглазого петуха, но тут же махнул рукой и выругался длинно и нецензурно.

Сомин знал, что Белкин, не в пример прочим, никогда не ругается. Видно, уж очень накипело на сердце.

— Пойдём, сержант. Не могу я на это смотреть, — сказал боец.

Они прошли мимо пчелиного городка. Ульи стояли под яблонями, на которых уже висели твёрдые зеленые плоды. Вернувшись на орудие, Сомин увидел, что его бойцы развели костёр. Над костром в ведре клокотало и подпрыгивало что-то белое. Он наклонился над ведром;

— Яйца! Откуда вы взяли?

— Тут их сотни! — сказал Писарчук. — И мёд есть — сколько хочешь.

— Кто же вам позволил брать?

— А у кого спрашивать? — ответил Лавриненко. — Хозяева драпанули, значит все наше.

Сомину было противно с ним спорить. Он наскоро поел и пошёл разыскивать капитана Ропака — начальника боепитания дивизиона, потому что на орудии оставалось мало снарядов.

Проходя через знакомую уже птицеферму, Сомин увидел босоногую загорелую девушку лет семнадцати, которая сидела на траве и кормила хлебными крошками большого петуха-леггорна.

Девушка чем-то напомнила Сомину Маринку. Такие же светлые, выгоревшие от солнца волосы. Пожалуй, больше ничего общего, а все-таки похожа… Кроме неё, Сомин не видел здесь никого из колхозников.

— Здравствуйте, — сказала девушка. Она поднялась и оправила юбку.

— Почему вы здесь? — спросил Сомин. — Ведь ваши все ушли.

— Ушли, — грустно кивнула она. — А я осталась. Птицу жалко. Столько к ней приложено работы!

— Сами вы птица! — рассердился Сомин. — Скоро сюда придут немцы, а вы возитесь.

Лицо девушки преобразилось, полные губы сжались, брови нахмурились;

— Без вас знаю. Драпаете, как зайцы, и ещё учите!

Что он мог ей ответить? Девушка внезапно пожалела о своих резких словах. Она посмотрела на повязку на руке Сомина:

— Вам больно?

Он отрицательно покачал головой и повернулся, чтобы уйти.

— Молока хотите?

— Мне ничего не надо, — сказал Сомин. — А вот с вами как быть?

Девушка тяжело вздохнула:

— Будь, что будет. Батька у меня помирает. Не могу же я его бросить! Обещали прислать подводу, только, наверно, обманут. Не до меня.

«Вот и она, как Маринка, — подумал Сомин. — Точно такое же положение. Как нарочно. А чем ей помочь?»

По дорожке гусак вёл домой с озерца свою крикливую ораву.

— Это тоже ваши воспитанники? — спросил Сомин, чтобы что-нибудь сказать.

— Мои. Они на выставке были в Москве. И я с ними. А теперь все достанется немцам.

Она вдруг обняла Сомина и зарыдала:

— И я тоже останусь немцам, я тоже, как эти гуски. Все — им…

Теперь Сомин сам чуть не плакал. Чем он мог помочь этой девушке, оставленной на произвол врага? Чем помочь её умирающему отцу? Даже своей родной Маринке он не помог, а только обидел её.

— Я пойду, — сказала девушка. — Будьте вы целы и невредимы. Чтоб ваша любимая вас дождалась!

Она вытерла слезы рукавом и пошла напрямик через поляну. Сомин тоже хотел идти своей дорогой, но в это время начали рваться снаряды. Срезая ветки, зашуршали осколки. Сомин бросился к девушке. Она упала, даже не вскрикнув. Большой осколок врезался ей между глаз.

За деревьями гудели моторы.

— Первая батарея! На западную окраину! — послышался громкий голос Арсеньева. Сомин бросился бежать к своему орудию. На дорожке трепыхался гусак с перебитой шеей. Робкие языки пламени плясали по краю крыши, а над головой вертелся и вертелся бесполезный ветряк.

Сомин добежал до своего орудия, когда машины уже трогались. Под прикрытием залпа первой батареи дивизион уходил из посёлка.

В сумерках машины неслись по гладкой, как стол, дороге. Танки не преследовали их. Мгла постепенно сгущалась. Сомин сидел в кабине рядом с засыпающим от усталости Гришиным, но самому ему спать не хотелось, несмотря на нечеловеческое напряжение последних дней. Его не покидала мысль о девушке, имя которой он так и не узнал. «Может быть, и Маринка лежит где-нибудь с раскроенным черепом. Но в Москве сейчас спокойно. От Москвы их прогнали. А здесь снова отступаем».

Его мысли прервал Гришин:

— Гляди, командир!

В степи ровными рядами полыхали костры. Когда подъехали ближе, Сомин увидел, что горят самолёты.

— Тут не бомбили, — сказал Гришин, — наши сами подожгли.

Никогда ещё чёрная горечь отступления не проникала так глубоко в душу Сомина. Ему — зенитчику — было особенно обидно, что в то время, когда немецкая авиация прижимает к земле, жжёт и уничтожает все живое, свои самолёты горят на аэродроме. Только на следующий день в хуторе Жухровском Сомин узнал, почему горели самолёты.

Здесь было много военных. Среди пехотинцев и артиллеристов попадались кавалеристы без лошадей и командиры с голубыми петлицами. Один из них рассказал, что самолёты подожгли потому, что не было горючего, чтобы поднять их в воздух.

В хуторе Жухровском произошло событие, которое никогда больше не повторялось уже в жизни морского дивизиона. Это было после полудня, в самое жаркое время. Бойцы немного отдохнули, помылись. Впервые за несколько дней они чувствовали себя отделёнными от врага другой военной частью. Подступы к станице охранял гвардейский миномётный полк и батальон механизированной пехоты из группы генерала Назаренко. Здесь же расположился и штаб группы. Обычно он находился при штабе фронта, но на сей раз генерал Назаренко отстал, чтобы лучше руководить своими частями.