Каменистая дорога шла под гору, покрытая первыми цветами зимы — холодным и величавым инеем. Между расселинами древних камней попадались дикие кусты шиповника. Изредка то один, то другой казак подъезжал к ним и, накалывая колючками руки, отламывал веточку, усеянную красными ягодами, уже тронутыми морозом и оттого необычайно вкусными.
Через час быстрой езды выехали на вершину возвышенности к строгому обрыву. Здесь дул сильный ветер и было холодно. Далеко внизу между деревьями показался, очевидно, даже зимой не замерзающий шумный поток. На мостике, картинно переброшенном через сверкающую воду, промелькнули две женщины с белыми узелками в руках.
— Несут обед своим мужикам, — догадался майор. Наметанным глазом отыскал вьющуюся между скал кремнистую тропинку, и весь наш отряд с риском свалиться, натягивая поводья, сдерживая напуганных коней, спустился вниз. Стало теплей. Шагом поехали по дорожке, вьющейся между деревьев, поминутно пригибаясь и отводя в сторону пахучие, обожженные первыми заморозками ветви. Под ногами отчетливо виднелись следы только что прошедших здесь женщин.
Дорожка вывела нас к заброшенной маленькой шахте. Женщины были там.
— Что вы тут делаете?
— Идем до кумы на шахту «Тамара», — ответила самая бойкая и моложавая.
— А несете что?
— Гостинцы.
— А ну дайте поглядеть…
В узелках оказались хлеб, сало, бутылки с желтым и мутным перваком самогоном.
— Что ж у кумы хлеба своего нет, что вы хлеб ей тащите?
— Хлеб мы взяли на всяк случай, а вдруг попадутся бойцы, захотят с нами выпить и закусить, а то и побаловаться, — заигрывающе затараторила молодайка.
У входа в шахту виднелись свежие следы мужских сапог.
— Значит, ваших мужей здесь нет? — отрывисто спросил майор.
— В армии они, — в один голос ответили женщины.
Тогда идите своей дорогой, а мы взорвем шахту.
Женщины побледнели и медленно побрели вперед, поминутно оглядываясь.
— Эй, кто там, выходи, — закричал майор в зияющий зев шахты. Никто не отозвался. Майор бросил в дыру гранату. Глухой взрыв еще гуще оттенил могильную тишину.
И тогда из ближайшего строения походкой хозяина вышел старик — шахтер с татуировкой угольной пыли на морщинистом лице. Даже в это время, когда все люди ушли отсюда, он не решился покинуть шахту.
— Дезертиров шукаете? — спросил старик. — Там они, цельных шесть душ. У меня четверо сынов у красных, а эти на чужом коне в рай хотят въехать… Покликать их?
— Зови!
Старик отцепил от брезентового пояса шахтерскую лампу, зажег ее и не спеша привычно полез вниз. Минут через десять он вернулся.
— Не хотят, гады, вылазить на свет божий. Послепнуть боятся.
— А ну, живо за стариком… Привести их. В случае сопротивления — стрелять на месте, — приказал майор трем казакам.
Через четверть часа дезертиры под конвоем стали вылезать из шахты. Все они, кроме одного, были одеты в гражданское платье.
— Где оружие? — спросил майор одетого в военную форму человека, неуклюже топтавшегося на месте.
— Я с трудового фронта… Окопы рыл под Ворошиловградом… Страсть сколько земли там накопали.
— Какого года рождения?
— Тысяча девятисотого…
— Расстрелять бы его, сукиного сына! — вставил старик. Уничтожающее презрение горело в его светлых глазах, словно ляписом обведенных синей угольной пылью.
— Что ты, дед? У меня четверо сынов в Красной Армии.
Казаки прыснули со смеха. Человек врал, не задумываясь над сказанным. Даже дезертиры, опустившие было глаза, и те улыбались.
— Не за что нам воевать — вот и ховаемся, — выпалил один из них, обутый в резиновые сапоги, и, встретившись со взглядом майора, добавил: — Разрешите закурить. — Руки его тревожно зашарили по карманам.
— Это ты их завел сюда? — крикнул майор, угадав в нем вожака. — Смотри мне в глаза… Прямо смотри!
Но дезертир прыгнул в сторону и бросился бежать к обрыву, забрызганному кровавыми каплями шиповника. Пуля, пущенная из нагана, догнала его. Человек остановился, какую-то долю секунды постоял неподвижно, словно выбирая место, куда бы лучше упасть, и рухнул на черную, присыпанную углем землю, неестественно далеко отбросив голову. Один из дезертиров принялся мочиться, у остальных дрожали руки.
— Что с ними делать, расстрелять их всех до одного? — спросил майор.
— Побить их надо, — потребовал старик. — Нечего с ними цацкаться, побить и все, как мы били дезертиров в восемнадцатом году. Время-то сейчас оно полохливое. Пусть не поганят шахтерскую землю. Уйдете вы, они нам житья не дадут, да еще чего доброго к оккупантам перекинутся.
— Становитесь в ряд, затылком ко мне, — приказал майор.
Дезертиры стали, как им приказали, ежесекундно поворачивая головы назад. Один из них противно плакал.
Для майора я был посторонний человек, из штаба армии, я мог все истолковать по-своему, и он спросил меня:
— Побьем?
— Зачем? Из них еще могут получиться хорошие солдаты. — Я вышел вперед и стал перед дезертирами, чтобы успокоить их. Они знали, пока я стою так, в них не станут стрелять.
Майор подошел и стал рядом со мной.
— Старик правильно говорит, что всех вас следует расстрелять. Но, если останетесь сволочами — это всегда успеется. Важно, чтобы вы поняли свою вину и искупили ее, — сказал он. — Пойдете в армию?
— Пойдем и в первом же бою выправим свою оплошку, — пробормотал тот, что плакал.
— Кто этот убитый?
— Захарченко — лесник. Он украл две лошади у красноармейцев. У него и винтовка есть… А обмундирование сховано… Он нас и подбил сюда…
— Вот и хорошо, что напали сразу на баламута. Это вам наука. А сейчас марш домой, берите сухарей на дорогу и дуйте в военкомат, — приказал майор, довольный тем, что все так разумно разрешилось.
Быстрым, веселым шагом, ни от кого не хоронясь, дезертиры пошли домой. Мы сели на коней и к вечеру вернулись в дивизию.
Утром Варя рассказала, что на безыменной шахтенке казаки застрелили лесника.
— Он и муж был плохой и сено, говорят, спалил на Фащевке… Только в шахте дезертиров было восемнадцать душ… Четверо сразу подались в военкомат, а остальные вечером, когда убедились, что казаки уехали.
1941 г.
ХРАБРОСТЬ
Веру Алексеевну разбудил стук в дверь.
— Верочка, вас какой-то военный спрашивает! — сказала соседка.
— Миша?! — женщина поспешно поднялась с постели.
— Нет, не Миша, незнакомый военный.
Вера Алексеевна накинула халат, сунула ноги в холодные туфли и быстро отперла дверь.
На пороге стоял человек в засыпанной снегом шинели.
— Я привез вам письмо от мужа… И, если возможно, попрошусь переночевать. В Москве впервые, не знаю никого…
— Можно, можно, пожалуйста, заходите. Раздевайтесь. Может быть, чаю хотите? Правда, без сахару.
— Нет, нет, спасибо, не беспокойтесь. Ни есть, ни пить, я не хочу, а вот спать. Одиннадцатые сутки в дороге, сплю стоя, как лошадь.
Вера Алексеевна быстро постелила гостю на диване, нетерпеливо, дрожащими пальцами разорвала конверт, достала исписанную бумагу. Теплая река любви потекла из этого письма ей в душу.
Пока она читала, повернувшись спиной к гостю, он разделся, лег на диван, накинул поверх одеяла шинель.
— Значит, вы и есть лейтенант Дымов?
— Да, я — Дымов.
— Ну, как живется там мужу?
— Воюет. Орденом его наградили — Красной Звезды. Да, наверное, об этом он сам вам пишет. Первый орден — это так приятно. Я вот медаль получил и то…
— Нет, о себе он мало пишет. А где он воюет, на каком фронте?
Дымов с трудом раскрыл слипавшиеся веки.
— Северо-восточнее Туапсе, на горе Индюк. Стоим все время в обороне.
— А как попасть туда? Как надо ехать на эту гору? Каким поездом? — голос женщины прозвучал умоляюще.
— О, путь туда далекий и трудный. Я еле добрался. Надо ехать через Куйбышев на Ташкент и Красноводск. Потом морем до Баку, на Тбилиси до Сухуми, там пересесть на попутную машину до Сочи.
