Россия солдатская - Алексеев Василий Михайлович

Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 63

— Снимай телогрейку!

— Мне эту телогрейку выдали в госпитале, товарищ старшина, она внесена в арматуру, — сказал Григорий.

— Что? Разговаривать? — старшина пошел дальше, а к Григорию подскочил один из сержантов.

Пришлось снять телогрейку и бросить ее в общую кучу. У худенького еврея нашли черные гражданские брюки. Это вызвало бурю негодования.

— Уж не к немцам ли ты собрался? — воскликнул старшина, хватая брюки и рассматривая на свет, новые они или поношенные.

Еврей побледнел и ничего не ответил. Брюки попали в кучу, откуда были тотчас же извлечены женщиной с ребенком и куда-то поспешно унесены.

Когда грабеж кончился, была дана команда:

— Разойдись!

Вечером Григорий увидел отобранную у него телогрейку на плечах собственного сержанта.

— Замотать хотели! — сказал сержант, поймав удивленный взгляд Григория. — Я у них отобрал: с моего ведь бойца сняли!

Напротив казармы был кооператив, а в кооперативе телефон-автомат. Кооператив привлекал внимание красноармейцев возможностью потолкаться среди гражданского населения и что-нибудь купить или выменять. Бдительное начальство строго следило за тем, чтобы какие-нибудь гражданские брюки или ботинки не миновали их цепких рук. Хождение в кооператив и разговоры с гражданским населением были строго запрещены, но за исполнением приказа следили часовые из тех же мобилизованных красноармейцев и их бдительность была не высокой. Григорий, чтобы не обращать на себя внимание, написал на бумажке Леночкин телефон и свой фактический адрес, вышел на улицу и, выбрав женщину поблагообразнее, попросил ее позвонить по телефону Леночке. Женщина охотно согласилась и на следующий вечер Леночка уже ходила но улице напротив казарм.

— Сестра тебя дожидается, — объявил Григорию часовой, шлепая разбухшими валенками.

— Я пойду на ту сторону и поговорю с ней, сказал Григорий, решительно двинувшись вперед.

— Постой! — поймал его за рукав часовой. — Сходи к сержанту: разрешит, я тебе говорю, что разрешит.

Григорию очень не хотелось спрашивать разрешения у дальневосточника, но часовому, действительно, могли дать карцер. Скрепя сердце, Григорий пошел назад в казарму. Сержант лежал на кровати, задрав ноги на спинку и лущил семячки. Под головой сержанта, вместо подушки, лежала телогрейка Григория.

— Ко мне сестра приехала. Можно пойти поговорить с ней, товарищ сержант? — попросил Григорий, преодолевая неприятное чувство.

— Сестра приехала? — сержант снисходительно посмотрел на Григория. — Ну что же, иди! Только; спрячься за бараком, а часовому скажи, чтобы предупредил, если пойдет кто-нибудь из начальства. — Да! — крикнул сержант вдогонку уходившему Григорию — Может, сестра табак принесла, так принесешь на закурку.

— Сержант разрешил, — сказал Григорий часовому, — только просил тебя приглядеть, чтобы нас кто-нибудь из командиров не заметил.

— Ладно, погляжу, — кивнул часовой. — Иди, садись на заваленку сзади барака… Подожди, а сестру-то у тебя есть чем покормить, небось голодная?

Григорий растерялся. Он и не подумал о том, что Леночка, действительно, должна быть голодной.

— На сухарь, — корявая рука солдата сунула в карман Григория большой стограммовый сухарь — четверть дневного солдатского пайка.

От сухаря Леночка не отказалась, но разговор между братом и сестрой не вязался. Говорить о незначительных вещах не хотелось, говорить о будущем было страшно. От брата Алеши так и не было известий, о Кате тоже.

— Буду задерживаться здесь как можно дольше, — сказал Григорий на прощание, — а летом постараюсь перейти на ту сторону так, чтоб не оставить за собой никаких следов перехода. Если получишь сообщение о моей смерти, не верь. Переход постараюсь обставить так, чтобы думали, что убит.

Леночка не заплакала прощаясь, она все больше приучалась быть сдержанной.

Григорий вернулся в барак и лег на пол между рабочим со странными глазами и маленьким евреем.

Роту выстроили перед бараком. Приехали два офицера из гвардейской части. В новых шинелях, перетянутые ремнями, они стояли пока поодаль. Перед строем появился политрук роты, которого Григорий видел в первый раз. Блестя хромовыми сапогами, политрук подобрал под фуражку прядь пышных волос и заговорил с сильным украинским акцентом. Говорил он об отечественной войне и о чести быть принятым в гвардейскую часть. — Чорт бы его побрал! — думал Григорий, — еще недоставало попасть в советскую гвардию… После речи политрук и приехавшие офицеры пошли вдоль фронта, вызывая заранее намеченных солдат по спискам. Григорий, рабочий и еврей очутились в шеренге, выросшей напротив общего строя. Лицо рабочего не стало мрачнее только потому, что до вызова было предельно мрачно. Маленький еврей побледнел и о чем-то сосредоточенно думал. Очевидно, искал способ избавления or выпавшей на его долю «чести».

— Есть какие-нибудь жалобы? — громко спросил политрук, обращаясь к будущим гвардейцам. В гоне чувствовалась уверенность, что, конечно, никаких жалоб не будет.

— Товарищ политрук!

Григорий обернулся: лицо рядом стоящего еврея было напряжено и полно надежды.

— У меня совсем развалились валенки. Нельзя ли получить какие-нибудь ботинки?

Политрук на минуту опешил, но в следующее же мгновение на лице его засияла торжествующая улыбка.

— Для наших гвардейцев мы не должны ничего жалеть! — воскликнул политрук патетически. — Товарищ сержант! — подозвал он командира взвода Григория, — снимите с кого-нибудь из остающихся ботинки для этого бойца.

— А ну, скидай ботинки! — схватил сержант за рукав красноармейца такого же маленького роста, как еврей. — Может быть, кому шинели нужны, товарищ политрук? Мы моментом… — предложил расторопный сержант.

Так как будущие гвардейцы молчали, политрук и сержант сами выбрали несколько особенно плохо одетых и сняли для них лучшие шинели с остающихся. Когда «раскулачивание» было закончено, очень довольный своей выдумкой политрук, чтобы быть до конца великодушным, спросил гвардейцев:

— Не жалуется ли кто-нибудь из вас на здоровье?

— У меня стерта до крови нога, — сказал Григорий.

Лицо политрука исказилось злобой.

— Нога стерта? — повторил политрук ехидно. — Шаг вперед! Таких гвардейцев нам не надо.

Григорий сделал шаг вперед и застыл, готовый к любой неприятности.

— Может быть, еще кто-нибудь чувствует себя не настолько здоровым, чтобы удостоиться чести попасть в гвардию? Не бойтесь, выходите! — лицо политрука пылало от негодования.

В следующее мгновение почти весь передний ряд отобранных в гвардию очутился рядом с Григорием. Политрук опешил, а у Григория пересохло в горле. — Могут пришить открытое неповиновение, — пронеслось у него в голове. Не зная, как себя вести перед чужими офицерами, все еще красный политрук подошел к правому флангу, на котором вторым стоял Григорий, а первым рабочий со странными глазами. Громко, так, чтобы слышали все, политрук спросил:

— Скажите вот, например, вы, товарищ боец: были вы уже на фронте или только теперь мобилизованы ?

— Был на фронте три раза и три раза ранен, — прозвучал глухой потухший голос. — Сейчас еду четвертый раз, а последняя рана еще кровоточит. — В голосе и лице солдата было нечто, от чего политрук сразу осекся и вместо того, чтобы опрашивать дальше, вышел на середину и громко сказал, стараясь быть спокойным:

— Товарищи сержанты, возвратите остающимся старую форму!

— А ну, скидай ботинки! — услышал Григорий слева от себя бодрый голос дальневосточника.

Глаза Григория встретились с глазами маленького еврея. Он всё еще был бледен, но явно не жалел о потерянных ботинках.

— Итак, мы больше не гвардейцы! — не смог сдержать улыбки Григорий.

— Шел бы сам в гвардию! — тихо кивнул еврей в сторону политрука, — а то только и знает, что в офицерском клубе вертится: я его хорошо знаю…

В одной из комнат временных казарм собралась вся рота. Григорий сидел в углу. Перед ним стоял стол, на столе сидели красноармейцы и, благодаря этому, Григорий был скрыт от сержанта, проводившего политзанятия. До слуха Григория доносились монотонные звуки голоса сержанта, читавшего заявление Молотова, напечатанное в «Правде» и перечислявшее с протокольной сухостью зверства немцев. Красноармейцы сидели, повесив головы, и дремали, Рядом с Григорием полулежал красноармеец, похожий на рабочего, тот, который срезал политрука. Глаза его были закрыты, он спал. Почти седая голова склонилась на грудь, раздавался довольно сильный храп.

Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 63