Тамара кивнула. Ольга почувствовала, как к лицу побежала горячая волна крови и все лицо отяжелело. Она защемила пальцами угол столешницы.
— В первый-первый раз?
— Да…
— Тамарушка, милая моя детонька… — У Ольги немного отлегло. Сердце ее мягко оплавилось и засаднило в нахлынувшей жалости. Она пододвинулась к девушке вплотную, гладила густые, вольно лежащие волосы и искала верный тон, нужные слова, чтобы связать облегчительную веревочку — поведать Тамаре, в сущности, простые, но тайно хранимые и, как было видно, еще незнакомые ей вещи…
— Простите, что я к вам пришла, — сказала Тамара. — Я даже понять не могу, как это получилось, что я пришла.
— А куда же ты должна идти? Я вот ему напишу, и он ответит…
…За окном было уже темно, ставни были не заперты, и хруст шагов редких прохожих легко проникал в казавшуюся обнаженной комнату, — Ольга и Тамара так и сидели без света.
— Что он ответит? И что вы ему напишете? Что? Подумайте!.. Да и зачем? Не надо ничего писать, ни в коем случае не пишите! Я вас прошу…
— А я думаю…
— Нет-нет-нет! Ни в коем случае. Ради бога. А меня простите. Я больше не приду к вам.
— Что ты, Тамарушка!..
— Да-да, больше не приду…
11
Месяца через три после этого Тамара куда-то уехала, — Ольга перестала встречать ее в привычных местах. Дом Поздняковых продолжал жить своею тихой жизнью: в какой-то из дней в окнах появились вторые рамы, подход к калитке был всегда расчищен от снега.
Постепенно многое изглаживается из памяти, — поблекла в памяти Ольги и Тамара. Мимо ее дома Ольга проходила теперь спокойно, не оглядываясь, не обрывая ровно бегущих мыслей, не напрягая шагов.
Когда Михаил женился, она съездила к нему — одна от всех родных, познакомилась с Лидой и осталась ею очень довольна. Она видела, что у старшего сына жизнь складывается прочно, основательно, и когда-то сказанная ею же самой фраза: «Мишка знает, что делает»— приобрела со временем для нее какой-то отстраненный, естественно безусловный смысл.
С уходом на пенсию изменились и Ольгины уличные маршруты. Самым привычным стал путь к дочери, в противоположную от резного крыльца Поздняковых сторону. Но бывать в их проулке Ольге все-таки приходилось.
Проходя однажды близ Тамариного дома, Ольга замедлила шаг, что-то заставило ее обернуться, — кажется, детский голос и дробный быстрый топот за высоким забором. Не отдавая себе отчета, она остановилась и ожидающе посмотрела на калитку. Дверка медленно отворилась, и на улицу выскочил маленький человечек. Он чуть было не наскочил на Ольгу, — ей пришлось даже выставить вперед руки, чтобы не дать ему упасть.
— Деточка, ты чей? — спросила она с какою-то непонятной тревогой, невесть отчего охватившей вдруг ее.
— Я здесь теперь живу, — ответил мальчик.
— А мама твоя кто?
— Вадик! — послышалось со двора, и тут же в проеме калитки показалась смуглолицая пожилая женщина.
— Что такое? — спросила она сухо, увидев остановившуюся у крыльца Ольгу.
— Нет, нет, ничего, — поспешно ответила та, — я просто спросила у него… — Она замялась.
— Что спросили?
Ольга повторила вопрос. Женщина пристально поглядела на нее и сказала:
— А зачем вам это?
— Я ваша соседка, — Ольга показала рукой, — вон, за углом живу, просто поинтересовалась… Тут ведь Тамара жила, мы с нею хорошие знакомые…
— Это мой внук, — сказала женщина, не таясь, рассматривая Ольгу.
Идти им оказалось по пути, и они продолжали разговор на ходу.
Вечером Ольга едва дождалась дочь с работы. Она ничего не могла делать — все валилось из рук, толкалась из угла в угол новой Зинаидиной квартиры и не отрывала от опухших глаз мокрого платка.
Она рассказала дочери все. О том, как несколько лет назад к ней приходила Тамара, как потом она уехала и долгое время жила в другом месте, и вот сегодня днем она, Ольга, неожиданно встретилась с ее сыном и теткой, которая теперь его воспитывает, величая себя бабкою.
Тамара последние годы прожила в Севастополе, а уехала туда, оказывается, из-за своих слабых легких. Ее родители, образованные люди, жили вместе с нею в Ленинграде, там и умерли в блокаду, а Тамару после освобождения взяла к себе материна сестра. Там, в Ленинграде, Тамара; видно, и испортила себе легкие — так сказала Ольге тетка.
В Севастополе у Тамары родился сын, а этой осенью наступило обострение болезни. Тамару возили в Киев к известным профессорам, но помочь ей уже было нельзя…
— А муж-то у нее был? — спросила Зинка.
— Тетка ничего не говорит, но внука называет сиротой… Как тут понять? Не полезешь с расспросами…
— Может, как у Анюты? — сказала, качая головой Зинка. — Решилась одна растить?
— Может, и как у Анюты, — согласилась Ольга, хотя совершенно не представляла себе ту Тамару, что пришла к ней в слезах после неожиданного сыновнего отъезда в институт, на месте Вариной дочки… — Кто знает…
Потом подошел Толик — трезвый, а потому веселый и обходительный. И ему женщины рассказали о Тамаре. Толику пришла в голову мысль предложить Михаилу взять мальчика к себе.
— Дак, чудак, кто же его отдаст? — Ольга замотала головой. — Его бабка и знать не знает о нашем Мишке и что там у них с Тамарой было.
— Да он, может, и не виноват ни в чем, — сказал Толик.
— У вас всегда не те виноватые, — отозвалась Зинка.
— Не знаю, дети, не знаю, — тяжело вздохнула Ольга. — Может, и правда рассказать Мишке про все, намекнуть… Бабка-то у ребеночка старая уже, доживает век… Да и что у нее — только пенсия…
— У Лиды все равно никого не будет, — убежденно сказала Зинка. — Может, они со временем все равно будут брать кого…
— Врачи лечиться вроде как советовали…
— Да брось ты, мам. Сколько они денег уже извели на курорты да на грязи, а что толку?
— Она все равно не согласится, нет. Чужой ребенок…
— А ты спроси, спроси, напомни про все. Может, он сам прибежит, на самолете пригонит!..
— Вовк! — перебивая жену, неожиданно крикнул Толик. — Поди-ка сюда.
Из задней комнаты вышел Вовка.
— Чего?
— Брата хочешь? — спросил его Толик.
Вовка по голосу отца догадался, что надо ответить, и протянул:
— Хочу-у…
— Господи, Толик, такое дело, а тебе как забава. Не плети! — рассердилась Ольга.
— Почему как забава? — Толик посерьезнел.
— Ну да, нищету разводить…
— А что, мам, смотри, сколько места теперь… — Зинка перевела взгляд с матери на мужа, снова на мать.
— Да прекратите вы, ради бога!..
12
Хрупкая слеза слетела на поблекший глянец карточки и рассыпалась на мелкие бисерные лучики. В глазах зарябило. Ольга пальцем сняла пятнышко, обтерла руку, а затем фото о рубашку.
Остальные карточки она перебрала быстро. Затем встала, сунула пухлый альбом под подушку и, шагнув по скрипучим половицам к торшеру, надавила кнопку. Комната погрузилась во мрак, но вскоре, пообвыкнув, глаза стали различать не только крупные вещи — сервант, стол, но и предметы помельче, даже рисунок на обоях, — сквозь шторки просачивался недалекий свет от соседнего дома.
Ольга, хоть и закрыла глаза, знала, что долго еще не уснет, долго еще в голове будут вспыхивать сполохи прошлого. За все болела душа: и за старое, и за новое, за то, чего и не было еще, тоже болела, — ожидание смягчает горе. А жизнь прожита такая, что и не вспомнить неба без облачка, — было ли?
Долгое время она думала, что, несмотря ни на что, заживет в конце концов вольно и счастливо, в доме будет достаток, на сердце покой. Да и что, правда, чем плоха жизнь? Все живут справно, живы все — никого из близких хоронить не пришлось, не приведи бог. Ну, Георгий… А кто миновал этой беды? Вера Верижникова, Угланова Тася, Вера-маленькая?.. Это только товарки, да и то разве все? А взять по всему цеху? Да что говорить… Знать бы вот, где косточки тлеют… Могилка есть ли. Без последнего слова ушел, хоть бы сказал, как жить, что делать…
