Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
Заработали дубинки эсэсовцев. Не давая узникам опомниться, их стали сгонять в большой оцепленный солдатами круг.
— Мужчины — направо, женщины и дети — налево, — командовал громкоговоритель. — Скорее, евреи, не мешкайте. Помните: за промедление — смерть!
Как бы в подтверждение этого где-то негромко хлопнул выстрел, и в воздухе повис протяжный вопль. Толпа застонала, шарахнулась от вагонов, заторопилась. Группа дюжих эсэсовцев прикладами карабинов отделяла молодых и сильных мужчин. Таких набралось человек триста. Их построили и увели.
Остальные раздевались здесь же, на платформе. Женщины были так ошеломлены, что не пытались сопротивляться. Они покорно раздевали детей, стаскивали с себя кофты, юбки, нижнее бельё.
— Складывайте вещи аккуратно, — гремел громкоговоритель, — оставляйте на одежде деньги, кольца, браслеты, серьги, часы, медальоны, ожерелья и другие ценности. Ничто не пропадёт — за это ручается германская армия.
Не прошло и четверти часа, как все прибывшие в эшелоне (за исключением группы мужчин, которых увели) были раздеты донага. Эсэсовцы встали в два ряда, образовав узкий коридор, протянувшийся от перрона к дверям огромного облицованного красным кирпичом здания, на фронтоне которого было выведено: «Бад» [24] . По этому живому коридору хлынул поток голых людей.
Минут через двадцать люди были загнаны в помещение. За ними затворились тяжёлые металлические двери. Тогда откуда-то появилась колонна лагерников в рваных полосатых халатах. Все оставленное на перроне было запихано в холщовые мешки, и колонна унесла их.
Подошёл улыбающийся гауптштурмфюрер Кранц.
— Ну, — сказал он, взглянув на часы, — как видите, я не хвастал: прошло только сорок пять минут. Три четверти часа, и все. И никаких эксцессов, трагедий. Полагаю, по возвращении вы доложите группенфюреру Упицу, как мы тут выполняем свой долг.
— Они все… сразу? — пробормотал Кюмметц.
Кранц рассмеялся.
— Это абсолютно безболезненно, уверяю вас. Гуманнее не придумаешь. Запирают двери, включают газ. Постепенно наступает состояние приятного оцепенения. Оно переходит в сон. И — все кончено: ты уже в райских кущах!
Аскер взглянул на перрон. Несколько мужчин в халатах поливали из шлангов платформу. Сильные струи воды шипели и пенились. На середине платформы валялся детский башмачок с красным пушистым помпоном. Вода подхватила его, закружила, понесла. Секунда, другая, и башмачок исчез в сточной канаве.
Где-то вдали послышался свисток паровоза. К Освенциму приближался новый эшелон…
3
Аскер ночевал в маленькой комнате одного из коттеджей административного городка, расположенного вне зоны концлагеря. Поднялся он рано и чувствовал себя скверно, так как почти всю ночь провёл без сна.
Он побрился, спустился вниз, где, как ему объяснили, имелась столовая, выпил стакан кофе. Есть не хотелось. Ещё вчера, подъезжая к лагерю, Аскер почувствовал странный запах. От Освенцима шёл ни с чем несравнимый густой, тяжёлый дух. Аскер, сколько ни старался, не мог определить его природы. Он даже подумал, что это только чудится — перенервничал, и вот мерещится всякая чертовщина. Но прошла ночь, наступило утро, а смрад не пропадал. И это начисто отшибало аппетит.
Выйдя из столовой, он оглядел машину. «Бьюик» следовало помыть — бока его были серы от пыли. Неподалёку стоял щегольской «мерседес».
— В чем дело, приятель? — крикнул шофёр «мерседеса», высовываясь из кабины.
Аскер показал руками, как поливают из шланга.
Шофёр вылез из машины, протянул руку.
— Фриц Фиттерман, — представился он.
— Очень рад. — Аскер пожал руку, назвал себя.
— Недавно здесь?
— Вчера привёз хозяина. Дружок группенфюрера Упица. Слыхали о таком?
Шофёр с уважением кивнул.
— Так вам что, помыть машину?
Аскер коснулся ладонью пыльного бока «бьюика».
— Бедняга очень в этом нуждается. Мы проехали без остановки почти от самого Гамбурга.
— Серьёзное дельце?
— Не знаю. — Аскер пожал плечами. — Кажется, за людьми. — Он вынул сигареты, угостил шофёра. — А ты кого возишь?
— Помощника коменданта.
— Ловко. — Аскер хлопнул Фиттермана по плечу. — К нему мы и приехали. Виделись вчера. А хозяин, верно, и сейчас с ним. — Он взглянул на часы. — Приказал приготовить машину к десяти, сейчас девять с минутами. Может, успеем помыть, а?
— Садись за руль.
До мойки было не больше километра.
Аскер и Фиттерман постояли в стороне, пока рабочий — пожилой, сухонький заключённый — старательно поливал машину из брандспойта.
— Давно ты здесь? — спросил Фиттермана Аскер.
— С самого основания лагеря. Скоро будем праздновать пятилетие Аушвица. Прибыли сюда в тридцать девятом году. Вокруг было картофельное поле, и ничего больше. А теперь? — Шофёр значительно поджал губы. — Нет, ты погляди вокруг. Город, настоящий город!
— А это что — завод? — Аскер показал на здание с трубами, из которых шёл густой чёрный дым.
— «Завод»! — Фиттерман ухмыльнулся. — Послушай, да ты, оказывается, и вовсе желторотый. Ведь ты в Аушвице, парень!
— Ну так что?
— А то, что дымить круглые сутки здесь может только один «завод»
— крематорий.
Крематорий! Теперь Аскер мог не доискиваться причины смрада, которым был отравлен воздух Освенцима.
Из ворот зоны лагеря показалась группа женщин — истощённых, одетых в серые балахоны, свисавшие с плеч длинными грязными лохмотьями.
— Повели на прогулку невест, — сказал Фиттерман.
Окружённые эсэсовцами с овчарками на поводу, женщины куда-то брели, стараясь не отставать друг от друга. Сбоку шла красивая немка в офицерском мундире, с огромным догом на цепочке.
— Оберауфзеерин [25] Мария Мандель, — проговорил вполголоса шофёр, кивнув на немку в мундире.
— Куда их ведут? — спросил Аскер.
— На Унион.
— Унион?
— Завод боеприпасов. Расположен недалеко. Там работает много этого сброда.
Подошёл мойщик со шлангом.
— Ваш автомобиль готов, мсье, — прошамкал он беззубым ртом.
Фиттерман швырнул ему сигарету. Аскер раскрыл портсигар и извлёк ещё две штуки — больше дать он не рискнул, это было бы неосторожно.
