– Нам герои не нужны. Нам бы от разгильдяев избавиться, – говаривал один мудрый старый воинский начальник.
Но я был молод, а он фронтовик и еврей. Я его тогда не понимал. Потом дошло. Действительно, абсолютному большинству подвигов предшествует чье-то разгильдяйство. И подвиг (смерть, страдания) становится жертвой за «того (плохого) парня».
А у десантников в тот вечер все было неплохо. Только вот примерка наручников едва не закончилась печально. Один из ротных замполитов принес трофейные «запястья» и предложил мне показать, как он их открывает ножичком. Ключей, естественно, не было. Защелкнул. А потом вся компания возилась, снимая с меня эти кольца. Давили они нещадно. Потом мы нашли общий язык с десантным доктором, накушались разбавленного спирта. И я остался ночевать на койке в санчасти. Проснулся утром от нещадного солнца. Койка-то стояла на открытом воздухе. По животу моему ползали мухи. Мухи, надо сказать, в Афгане были особые. Сильно кусались, оставляя красные зудящие цыпки. Кровососы...
Хлеб наш насущный...
Хорошо, оставшись живому и здоровому (тьфу, тьфу, постучим по дереву) после Афгана и других подобностей, сидеть в российской околостоличной глубинке и, прихлебывая крепкий чай (без малого – «купец», с лимоном и тремя кусками настоящего рафинада), вспоминать, как кормили в Афгане и чем, и поскольку.
Еда на беспутье войны – большое дело. И не пища это. И не «хлеб насущный». Больше...
В «Куддус-наме» сказано, что военные люди подобны скоту. Когда им даешь, тогда и будут есть. (См. Н. Гоголя, «Тарас Бульба». О запорожцах, которые как дети: мало дадут – съедят, много дадут – тоже съедят.) Ну, хватит, знание темы показал.
Нормы довольствия для солдат и офицеров практически не отличались от тех, что были в метрополии, пардон, в Союзе.
Но там не было такой жары и такого неустроя, в смысле приготовления пищи.
А теперь представьте себе...
Завтрак. Плюс тридцать. Железный сарай. Горячая размазня с кусками вареного свиного сала явно из пашины матерого хряка под кислым томатом.
Черствый хлеб, режущий десны, плывущее хлопьями сливочное масло, уже распавшееся на белковую и жировую фракции.
Сгущенное, свернувшееся (с мухами), молоко, разлитое в голубые пластиковые тарелочки. Каменные галеты, формой напоминающие благородное печенье «Крикет».
И горячая темная бурда, именуемая чаем. В ней, однако, был секрет. Чай этот имел особый, не чайный, но неплохой привкус. Лейтенант из разведки (ГРУ), азербайджанец, знаток и любитель чая, как и все его земляки, разводил руками: «У меня такой чай в модуле, да? Высший, а? А вот это пью и нравится. В чем дело?» Да узнали мы с ним, в чем дело. Оказывается, новую заварку просто насыпали в старую и варили до почернения. Вот и весь секрет. Есть и такой способ заварки чая. «С веничком». И есть в нем особый вкус, как в свежей макухе.
Вот такой, значит, завтрак: манная крупа, перловка, макароны, серая вермишель, свинина (ландрасы были явно импортные, капиталистические. Вот бы знали бюргеры и фермеры, куда их свининка идет).
Обед. Плюс 45. Железный сарай.
Бурда под названием борщ. (Хоть и были повара-инструкторы – женщины, но готовили все равно скверно. Других дел хватало, что ли?) Каша с кусками свиного сала, ржавовидный компот из сухофруктов. (А вокруг свежих фруктов – море. Но – табу!)
Схема была простая. Тыловики загоняли в Афган все дерьмо из внутренних округов (освежали запасы – так это называлось официально). Нормальную сгущенку и масло меняли на просроченные в торговой сети Узбекистана и Таджикистана. Зелень (уму непостижимо!) возили из Союза, хотя вокруг было море, можно за копейки у афганцев купить. Но было дело, для десантников в Кабуле из Витебска самолетом овощи возили.
Тыл и Военторг – два спрута, охватившие 40-ю армию. Половина уголовных дел за все годы афганской кампании была возбуждена против них. Но к развалу СССР именно они (тыловики и советские военные торговцы) вышли победителями. С 1993-го им можно было и не таить наворованного. Все было списано. И в Москве, Ташкенте, Душанбе, Алма-Ате эта категория обрела власть и силу. Был фундамент...
Вот, скажем, сгущенное молоко. В магазине Военторга и «чекушке» – нормальное. А на офицерский паек – «песчанистое» либо осалившееся.
За чеки сыр съедобный, а в пайке – прогорклый, протухший.
В магазине сигареты нормальные, а пайковые – покрыты плесенью.
У тыловых и военторговских уродов был свой мир. С нашим он, к счастью, не соприкасался. Разве что через еду... Каста! Брахманы, мать их...
Солдатам еще было положено по двадцать граммов сока (яблочного) в день. Бывало, забрасывали в столовые кормовые, розовые арбузы. Лука репчатого, правда, не жалели.
А свинины, импортной, было море. Да кто ж ее по жаре есть особо будет. Да еще с учетом того, что треть Ограниченного контингента состояла из мусульман. Тушенка была терпимой. Еще не успели испортить. Сухой паек тоже. Он тогда, в начале 80-х, состоял из галет (сухарей), банки тушенки, банки каши, баночки (100 граммов) сока и прочих ненужных облаток и таблеток. Каша в банках была толковая. В принципе одного сухого пайка вполне могло хватить на двое суток. Была бы вода.
Солдаты (молодняк ведь!) бегали за арбузами и дынями на афганские бахчи, за фруктами – в сады из боевого охранения или во время операций. Бегали, нарываясь на пули, мины, попадая в плен.
В столовой любой части были столы для прикомандированных (чужих). Там всегда без вопросов кормили, ну, может быть, там сыра плавленого на тарелочке не было или масла. А кашу, борщ – без вопросов. А как иначе?
Была одна, известная мне, платная столовая, вернее, кафе. Под Тадж-Беком в Кабуле. Там стоял единственный на всю 40-ю армию аппарат для изготовления мороженого.
А от столовой дивизионной у меня одно приятное воспоминание – официантка Лола. Скорее всего еврейка, красивая, большеглазая, с крутыми бедрами. Она меня, худого, видать, жалела, старалась дать что получше. А может быть, потому, что я никогда не ворчал на еду и на обслугу. Как-то хамлюга капитан из штабных громко спросил за обедом: «Лола, ты зачем в Афганистан приехала?» В наступившей мудацкой тишине прозвучал грудной, с легкой хрипотцой голос: «А ты не знаешь? Денег заработать». Съел, сука штабная!
Но не ходить же в столовую по жаре, и каждый питался, как мог. Я, к примеру, научился солить свинину в ящиках из-под гранат. Побольше чеснока, перца, потуже забить, и через три дня «бастурма» готова. А еще выменивал сухие пайки. Банка гречневой каши, зеленый чай – и можно до вечера не думать о еде. А вечером бог друзей пошлет!
Коробки сухого пайка были хлипкие, разваливались на глазах. Этим пользовались прапора на складах, подменяя рисовую и гречневую кашу на перловку. На операции, длительные выходы сухпай, как правило, брали «навалом», коробки выбрасывали, а банки и прочее складывали в вещмешки. Такого «кашеносца» всегда можно было узнать по бугристому мешку за спиной. Горошину поливитаминную съедали, а вот таблеткой «пантацида» – обеззараживающего средства для воды, на моей памяти, никто не пользовался. Воду предпочитали иметь свою, проверенную, во флягах и резиновых заплечных емкостях (шел такой водонос, с ранцем и трубкой с краником-пробкой), или кипятить ту, что набирали в местных источниках. Сыр в банках, его тоже иногда выдавали офицерам, на полевые выходы не брали. Вроде не очень соленый, но вызывал жажду. Главное, по жаре пить поменьше. Хорошо утром – чаю, и потом терпеть до обеда. А еще лучше у арычка или хауза, среди зелени, пить чай из пиалок и лениво жевать афганский шашлычок, мелкие кусочки свежего, сочного мяса, пересыпанные незлым черным перцем. Но такое счастье выпадало редко.
Дыни, арбузы, виноград, которые «конфисковали» на афганских бахчах и виноградниках, были всегда водянистыми или кислыми. Не вовремя воровали.
Остался в памяти случай. Выходили из разбомбленного кишлака. Никакой банды там и в помине не было. А вот в жопу нам, за все наши подвиги, могли и пальнуть местные дехкане-самооборонцы.
