Как-то я обратил внимание на маркировку бомб. Оказалось, что часть боеприпасов маркирована еще 1947 годом. А вот в 1988 году в Кабуле я уже видел только выпуск 80-х годов. «Освежили» запасы?
Все эти полеты, в радиусе 200—300 км, слились в один. Так, выхватывает память куски. Но они неинтересны для описания. Вот запомнилось, как пришел в эскадрилью новый командир – полковник (или тогда еще подполковник) Зельняков. Худой, жилистый, с глубокими, мутными глазами. Он не захотел ночевать в части, которую принимал. Тут были свои нюансы. И Кислица привел его на постой в редакцию. Я отнесся к Евгению Ивановичу с должным уважением. Впрочем, он его внушал одним даже видом. Это был – боец. Воин. Природный. Я знал, Зельняков до прибытия в Кундуз был летчиком-инспектором в 40-й армии. А тут – отдельная эскадрилья? Но к чему мне вникать? Зельняков переночевал у меня два или три раза. А потом взял бразды правления в ОВЭ. Кличку ему дали суровую – Череп. Вскоре Зельнякову присвоили звание Героя Советского Союза. И вот, как рассказывал Кислица, после поздравлений он выступил с такой речью перед офицерами и прапорщиками: «Я требовал от вас немало по службе. Теперь хер у меня стал толще и е..ть я вас буду больше». Верить или не верить, но так, правда, со смехом, пересказал Кислица. При Зельнякове Кундузская ОВЭ стала образцовой частью.
В один из вылетов, может быть, крайний (я стал морально уставать от ранних подъемов, да и другие обязанности никто не снимал), с Зельняковым произошло вот что. Его «двадцатьчетверка», я это хорошо видел, поскольку Кислица шел ведомым, резко пошла вниз, странно покачиваясь. Ох, не место было для посадок! Внизу – шоссе, кишлачок по обеим сторонам дороги, рощицы, кусты. А еще за кишлаком горит «труба». Потому и вылетели, что в очередной раз поступил доклад о диверсии на трубопроводе. По нему из Хайратона качали керосин, соляру и прочие ГСМ для 40-й армии.
Вертолет командира плюхнулся на шоссе. Кислица что-то орал, дублируя доклады, а потом приземлился позади командирской машины. Вторая пара стала кружить над нами, обстреливая местность на всякий случай. А какой тут случай? Бери и бей из любой мазанки. Беззащитен вертолет на земле.
Техник выскочил с автоматом, залег у обочины. Я поступил так же. Изобразил прикрытие справа. В воздухе летали какие-то цветные тряпки, планировали джинсы. Мы сели чуть ли не на голову придорожному торговцу. Бедный дуканщик телом закрыл остатки товара, разметаемого струями воздуха. Движки не отключали ни Зельняков, ни Кислица.
Через двадцать минут на шоссе, впереди вертолета командира, сел еще один «Ми-24». Оттуда высыпали техники с чемоданчиками и трубками. А Кислица подал мне знак вернуться в салон. Мы поднялись и резко ушли в сторону Пянджа. Через минуты три сели на примитивной площадке: пыльный пятачок, обозначенный кляксами извести и галькой. К вертолету бежали человек восемь в пятнистых комбинезонах. Быстро погрузились и вновь на шоссе. Я успел заметить, что в ту сторону, откуда мы прилетели на полной скорости, пошли два бронетранспортера с какой-то непривычно свежей, пятнистой окраской.
Бойцы в салоне молчали, видно, был народ организованный. Славяне. В отвороте комбинезона у одного из них я вдруг увидел край малинового (!) погона. Внутренние войска? Откуда? Мы же речку не пересекали! Я приблизил губы к уху бойца: «Откуда ВВ? Вы из Союза?»
Но тот сделал непонимающее лицо и промолчал. Да и я больше не спрашивал. В Афгане немало чудес было. Бойцы после приземления быстро рассыпались вокруг вертолета Зельнякова. А Кислице, видимо, поступила команда прикрывать с воздуха. Там уже и так была целая «карусель». А у Зельнякова в машине перебило какой-то важный узел гидропривода. Но все обошлось. Техники ликвидировали повреждение. От души отлегло, поскольку на шоссе выскочили те самые бронетранспортеры. Кислица, повернувшись на секунду ко мне, поднял большой палец. Мы возвращались в Кундуз. Высота была небольшой, и я отчетливо видел, как возле одного из бронетранспортеров стоял офицер в фуражке с зеленым верхом. Бред какой-то! То погоны малиновые, то фуражки зеленые. Но действительность оказалась куда фантастичней. Вскоре я познакомился с советскими пограничниками в Афганистане.
Тутти-фрутти
Разные разности. Военно-афганские, разумеется. Вот, к примеру, тара от боеприпасов. Это была своеобразная «валюта».
Бомбы упаковывались в решетчатые контейнеры из сосновых, добротных брусков сечением 5 x 5 см (может, чуть меньше). Это были готовые стойки, материал для многих нужных вещей. То ли палатку укрепить, заборчик натянуть из масксети, раму связать, дверь собрать.
Особым спросом пользовались упаковки из-под снарядов «БМ-21» – «Град». Отличные сосновые шпунтованные доски. Немного усердия, отвертка – и вот у тебя есть доски. А значит, есть возможность улучшить свой быт.
Меньшей популярностью пользовались ящики от танковых снарядов. Доски были короче. Но из них можно было строить жилье. Набивали сырой глиной – вот и блок. А потом складывали уютные домишки. Один экипаж построил себе такое жилье за взлетной полосой, в бурьяне. Умные ребята. Они одновременно совместили под одной крышей баню, спальню и сральню. Жалко, через месяц сгорела их баня. На пепелище осталась только груда покрасневшей от жары глины с торчащими металлическими скобками.
Ручки и скобки от ящиков тоже шли в дело. Как крепеж и фурнитура. И шурупы, и перегородки – все шло в дело.
Доски и ящики очень хорошо покупали афганцы. Правда, тару частям положено было сдавать. Но много чего положено в армии. У командования частей была своя квота на тару из-под боеприпасов. Начальнику штаба – столько-то, замполиту – столько-то. Главное при разборке ящика было не торопиться и иметь мощную, удобную отвертку.
В Афгане гнали самогон и делали брагу. В ход шло все. Дорого стоила водка. А «шароб» афганский хоть и был дешев, но мерзок исключительно. Солдаты заводили брагу в самых неожиданных местах. В боевых машинах, в полевых парках, в огнетушителях, канистрах и пр. Мудрые прапора на «точках» гнали самогон, имея хитроумные аппараты, дедовским методом. Это когда из двух кастрюлек и таза с холодной водой составляется ректификационная колонка. Как-то ко мне зашли два артиллериста.
– Говорят, ты химию знаешь?
– В пределах C2H5OH.
– Вот-вот. Мы тут «коньячок» выгнали. Как определить – можно ли его пить? Может, денатурат.
Оказалось, они использовали какую-то спиртосодержащую жидкость, кажется, «Стеол-М». Пришлось их просветить, что денатурат – это полбеды. А вот если метанол (метиловый спирт), то это уже хуже. Его в полевых условиях не определить.
– А в медсанбате определят?
– Попробуйте.
И они побрели по 50-градусной жаре к медикам в другой конец взлетной полосы. К вечеру одного из них я видел едва держащегося на ногах. «Коньячок»! А ведь пойло артиллерийское действительно было янтарного цвета.
Сортиры часто устраивали в железных контейнерах. На солнце он нагревался невообразимо. Внутри топорщились сухие ломкие газеты «Правда» и «Красная Звезда». Мухи съедали ползадницы за один присест. Лучше всего было посещать это богоугодное заведение ночью. В темноте не жрали мухи, было чуть прохладней. Но одежда все одно надолго пропитывалась запахом дерьма и лизола. Один раз у сортира в Ташкургане, в полку, еще на старой территории, я увидел возле контейнера (о радость!) рулон белой газетной бумаги весом в тонну. От него отрывали куски входящие в сортир. Вот те раз! Газета не имеет бумаги, экономит. Стандартная бумага – на вес золота, а тут... Последовала жалоба, с идеологическим подтекстом, начальнику политотдела и обещание завалить политотдел бумагой (резальная машина, хоть и не работающая, у меня была). Через три дня бумага оказалась в редакции. С Игнатовым шутки были плохи. А бумагорезательную машину, которую год не могли запустить, оживили авиационные техники. Оказывается, блок автоматики нужно было заземлить на корпус машины.
