Поездка – долгая (дня четыре) и скучная – имела веселый конец.
На подъезде к Пули-Хумри, к Гелагайской долине, где располагался 395-й полк, армейские склады и много чего, включая ЗКП армии, нас буквально пробил ледяной дождь. Замерзли, промокли. Темнело. Перед тем как зайти в модуль, где было отведено место для ночевки, увидели, что еще открыта военторговская «чекушка». Зашли просто так. Единственное, что могло нас заинтересовать, – водка. А ее здесь отродясь не было. Послонялись по магазину, купили кто пачку печенья, кто леденцы... И тут (о чудо!) я увидел флаконы с «Лесной водой».
– Доктор, вот это пили и пьют во всех советских театрах и цирках со дня их основания. Гарантию даю.
– А что в составе? – оживился Толя.
– Ну, спирт, масло кедровое или хвойный экстракт.
– Не помрем!
– Я еще пацаном видел, как рабочие сцены и старые актеры этой водой не только грим смывали.
– Покупаем, – вынес вердикт доктор.
«Чекистка» за прилавком аж дернулась, когда мы заказали десять флаконов. Это, значит, три литра. Три литра ароматической водки! (Забегая вперед, скажу: на следующий день «Лесной воды» в продаже не было. Просекла, чертова кукла!)
С флаконами мы ввалились в модуль. В отведенной нам большой грязной комнате на койках валялся экипаж «Ми-8». Два дня не дождило, туман. До ужина еще было время, и мы решили начать.
Пилоты оживились, сомнения их рассеялись, когда доктор и я хлопнули по полстакана и закусили соленым огурцом. (Их хватало, банок с зелеными помидорами и рыхлыми огурцами в уксусе. В 40-й армии сбывалось предсказание о том, что война съест все – от «старых шляп до гнилых огурцов».)
У летчиков, а это всегда были серьезные люди, имелась брага. В бачке из нержавейки, который в вертолете выполняет роль «поильника», так он и называется. Вот в этом поильнике была молодая, с газком, брага.
А теперь представьте себе, что на голодный желудок промерзшие молодые люди хлопнули по стакану «Лесной воды» и запили все это дело бражкой. Сахарной, правда. Это хорошо. А то еще делали из патоки – вот это хуже. И очищать пытались по-всякому. Кто рис бросал, кто шкурки картофельные...
На ужин мы пошли теплой гурьбой. В дверях на выходе, перегородив косяк, стоял какой-то мужик в бушлате внакидку. Толя вежливо попросил его посторониться. Мужик не отреагировал. Тогда доктор легко вытолкнул его наружу. «Бушлат» обернулся. И я увидел усатое, цыганистое лицо одного из штабных генералов... По нему позже был какой-то судебный процесс. Но генерал тоже был изрядно поддат, и мы, без скандала, поплелись в столовую. Вечером ребята продолжили пир с «Лесной водой». А я отказался, по причине больной печени. Кстати, чувствовал я ее с бодуна еще лет пять. А вот был один фантом в госпитале. Я все боялся, что получу дверной ручкой по печени. Были такие орлы среди выздоравливающих – открывали двери пинком, чтобы ручку не лапать, не поймать еще чего.
Керосин
К утру распогодилось. Экипаж, проклиная «психов» (это нас), поднялся, забрал поильник. Я решил лететь в Кундуз. Отряд уходил под Саланг.
«Сиротская» афганская зима выматывала душу слякотной тоской. Все съеживалось, прилипало к костеркам и закопченным чайникам. Солдаты на блокпостах смуглели на глазах. Ну конечно, помыться негде, а погреться – так возле коптящей солярки.
Вертолет, с желтым дополнительным баком для горючего внутри, минут двадцать набирал высоту. Так же нудно мы снижались над Кундузом. Моджахеды научились сбивать наши «вертушки». «Стрелы», советские ПЗРК, у них уже были. Но уже шла речь о более совершенных – «Блоупайп», «Стингер». Правда, их в глаза на севере Афгана никто из моих знакомых не видел. Все это было захвачено намного позже. И сколько вертолетов сбили «духи», а сколько рухнули благодаря износу, рельефу, метеоусловиям и «человеческому фактору» – мы никогда не узнаем. В лучшем случае, на место гибели «шайтан-арбы» вылетала группа с фотоаппаратом. Вот и все доказательства объективного характера.
В Кундузе я вылез, распространяя запах керосина. Когда поднялись над Пули-Хумри, я обратил внимание, что под ногами как-то странно хлюпает резиновая губчатая дорожка. Мазнул пальцем. Мать... керосин! Откуда? Техник сидел ко мне спиной на откидной скамейке при входе в кабину. Так, не будем паниковать... Бак с виду целый... Канистры (на хрена ему четыре канистры?) стоят нормально. Вот оно! Широкой прозрачной полосой керосин стекал по резервуару. Горловина была неплотно закрыта. А теперь только искорки не хватает... Я постучал по широкой спине вертолетного прапора, показал на бак и сунул ему под нос палец, смоченный керосином... А канистры ему вот для чего нужны были... Что может продать авиатехник? Да только керосин. У афганцев он пользовался особым успехом. Они им даже лечились. Смешивали зеленые орехи с «горючкой» и натирали свои радикулитно-артритные места. Помогало.
Не делать умное лицо
Я совершенно точно помню: в Афганистане (ни в начале восьмидесятых, ни в середине) я не думал о будущем. Даже о самом ближайшем. Что будет через год-два, меня не интересовало. Сегодня, завтра – да! Нас поглощала эта страна своим фатализмом.
Гибель своих? Да, скорбели день-другой.
Гибель афганцев? Хо-хо! Речь не о национализме. Просто афганцев, сиречь пуштунов, ненавидели все. Но больше всего – таджики и узбеки. Это как внутренняя кровная распря России и Украины, чеченцев и ингушей.
Зато Афган был гениальной машиной для массового уродования советской молодежи.
Мы уповали на систему. Делай, что она велит, – и не пропадешь. Каково же было мое удивление, когда я понял, после того как «распалась цепь великая», что все мы «от солдата и до маршала» и были этой системой. И ничего другого. Сами себя оболванивали, сами себя давили, и слепота и лень душевная были нашими.
Так. Хватит этих послепожарных рассуждений. Тем более что навеяны они сущим пустяком: коротким описанием одного афганского хозяйства.
Как всегда, мы вошли в этот крестьянский двор после бомбежки, без приглашения хозяев. Дом уцелел, а иначе зачем бы мы входили?
Вот мои корявые карандашные пометки:
«Похоже на дворы в Юж. Даг. (Южном Дагестане). Хлев отдельно. Забор – дувал. Амбар. Крыто камышом. Два этажа. Крыш. глинобит. Саман. Дерево. Кумганы. Паласы. Первый эт. – хоз. Камыш. циновки. Ситец. Тонкие матрасики. Кладовка. Сахар, мука, соль, сухофрукты – урюк, кишмиш. Внутри сундучок оклеен царскими деньгами. Нет фотографий. Коран (?)».
Удивительно, но в чистеньком сортире не пахло дерьмом. Он был настолько подозрительно глубок, что один из бойцов бросил туда, под общий смех, гранату.
Я заметил, что в доме не было верхней одежды: ни взрослой, ни детской. В хлеву уже изрядно посвежел воздух, все двери были открыты, а обиходная утварь лежала будто на просмотр. Они ждали нас... Солдаты набивали карманы сухими фруктами – тутовником, урюком, кишмишем. Кто-то хотел забрать сахар. Я вяло попытался его остановить: «Не бери. Им зимовать». Подействовало.
На обратном пути пришлось надолго, часа на два, притормозить. По всем признакам участок дороги между кишлаками Махмадхейль и Даври-Рабат приготовил нам парочку сюрпризов. Начнем с того, что было пасмурно и никакая авиация помочь нам не могла. На полях придорожных пусто. И ни одного скота: «ни вола, ни осла...» Соответственно, не было и людей на дороге. А ведь пора возвращаться с базара в Даври-Рабате или в Кундузе. За нами шли четыре афганские бурбухайки, вроде бы им нужно было на Ирганак и в Мазари-Шариф потом. Так вот, на предложение обогнать колонну они не отреагировали. Вернее, просто отстали еще метров на пятьсот.
Ну, не ошиблась разведка. Пару «закладок» они приметили. А поскольку ни обойти, ни объехать, то делом занялись саперы. Заряды были добрые: мина-«итальянка» и фугас, поставленный на «неизвлекаемость». Просто под ящичком с тротилом, обернутым холстиной, укладывалась граната с выдернутой чекой или мина противопехотная с поводочком.
