Женщины - Ханна Кристин

Фрэнки и Барб держались за руки, в этот раз они все продумали и договорились встретиться в отеле, если им придется разделиться.

— Верните их домой! Верните их домой! — кричала Барб, размахивая плакатом.

Демонстранты выстроились у ступеней Капитолия единой живой стеной.

Парень с длинными волосами, одетый в военную форму, вышел вперед, встал перед толпой. Наступила тишина.

«Ветераны» замерли в предвкушении. Вдруг в небо взмыла блестящая точка, перелетела через ограду и со звоном упала на ступени Капитолия.

Военная медаль.

Ветераны один за другим выходили вперед, срывали с груди медали и бросали их на ступени. «Пурпурные сердца», «Бронзовые звезды», медали «За безупречную службу», военные жетоны. Они сыпались дождем и отскакивали от ступенек, в наступившей тишине был слышен лишь этот звон. Барб отпустила руку Фрэнки, протиснулась вперед и зашвырнула на ступени Капитолия свои лейтенантские погоны.

Раздались полицейские свистки, а затем появились и сами полицейские в защитной экипировке — в шлемах и с пластиковыми щитами. Они накинулись на толпу и стали разгонять протестующих.

Толпа рассыпалась, начался хаос.

Фрэнки сбили с ног. Она свернулась клубком, пытаясь защититься от бегущих мимо ног, отползла в сторону. Добравшись до ограды, прижалась к ней, не в силах отдышаться. Полиция уже распыляла слезоточивый газ, глаза горели, она почти ничего не видела.

Сколько она так пролежала, ничего не видя, ничего не понимая?

Наконец медленно поднялась, попыталась собраться с мыслями. Сквозь туман слез она видела, как полицейские хватают людей, истошно сигналили машины, уносясь прочь, отъезжали фургоны журналистов.

Почти ничего не видя, едва ли не вслепую, Фрэнки брела куда-то, она пока не до конца осознала произошедшее, всю его глубину и неправильность. Улица была усыпана антивоенными брошюрами, сломанными транспарантами и разорванными военными билетами.

За оградой на ступенях Капитолия блестели сотни военных наград. Медали, доставшиеся кровью, теперь валялись, выброшенные в знак протеста.

Какой-то полицейский принялся собирать награды. Что с ними будет, с этими медалями, за которые мужчины проливали кровь, становились калеками, погибали?

Фрэнки схватилась за ограду, затрясла ее:

— Не трогай!

— Не надо. — Кто-то схватил ее за руку. — Тебя загребут.

Она попыталась освободиться:

— Плевать!

Снова накатила знакомая дикая ярость. Как смеет американское правительство так поступать со своими гражданами, как смеет не пускать матерей к могилам детей, не замечать выброшенных наград? Она остервенело потерла глаза в попытке разогнать туман.

— Они не должны к ним прикасаться!

— Ветераны заявили о себе. И чертовски громко заявили, — сказал человек. — Такое люди точно запомнят: ветеран в инвалидной коляске выбросил «Пурпурное сердце». Это мощное заявление.

Фрэнки наконец вырвала руку и посмотрела на мужчину. Она никак не ожидала увидеть столь непохожего на остальных протестующих человека. Он был заметно старше большинства участников марша протеста. Темные волосы с проседью спадали почти до плеч, верхнюю губу прикрывали густые усы, круглые солнцезащитные очки как у Джона Леннона, но даже через темные стекла было видно, какие зеленые у него глаза.

— Вы ветеран? — спросила она.

Произошедшее окончательно разрушило хрупкое равновесие, в котором она пребывала, чувства, запрятанные внутри, рвались наружу. Следовало запихнуть их назад. И побыстрее. Когда Вьетнам вырывался из нее, ничем хорошим это не заканчивалось.

— Нет. Но я тоже против войны. Генри Асеведо. — Он протянул руку.

Она растерянно ее пожала:

— Фрэнки Макграт. Во Вьетнаме воевал ваш сын?

— Я не настолько стар, — рассмеялся он. — Я здесь, чтобы сказать «хватит», как и ты.

— Да. Что ж. Спасибо, Генри.

Фрэнки двинулась вдоль ограды. Генри пошел рядом.

— Как думаешь, протесты к чему-то приведут? — спросила она.

— Пытаться все равно стоит.

«Да, — подумала Фрэнки, — стоит». Сегодня она увидела, что люди готовы протестовать, несмотря на риск, что они согласны быть арестованными, многие даже не сопротивлялись. Граждан Америки арестовывали за осуществление их конституционного права выступать против правительства. В Кентском университете и колледже Джексона за это расстреливали.

Она не знала, способны ли протесты, марши и плакаты хоть что-то изменить, но теперь была совершенно уверена, что Америка не защищает демократию, не борется с коммунизмом во Вьетнаме и уж точно не выигрывает войну. Что слишком много жизней отдано ни за что.

— Можно угостить тебя коктейлем? — спросил Генри.

Фрэнки уже почти забыла, что он идет рядом, — заблудилась в дебрях своих мыслей. Между тем они прошли уже два квартала. Она остановилась и посмотрела на мужчину.

Длинные, растрепанные волосы, ярко-зеленые печальные глаза, морщины, нос, явно сломанный не один раз. Потертые, выцветшие джинсы, футболка «Роллинг Стоунз». Сандалии. Он походил на профессора философии из Беркли.

— Зачем?

— А почему нет? — Он пожал плечами. — Чувствую себя… опустошенно. Тяжело такое видеть.

Ну и слово он выбрал, опустошенно.

— Ты профессор философии? Или, может, серфер?

— Отличная попытка. Я психиатр. И, можно сказать, серфер. Я вырос в Ла-Холье. Это в Южной Калифорнии.

— А я девочка с острова Коронадо, — улыбнулась Фрэнки. — Мы с братом часто серфили на пляжах Трестлс и Блэкс.

— Как тесен мир.

Фрэнки вдруг ощутила странную близость с этим незнакомым мужчиной. Ей понравилось, что он назвал себя серфером, что знает пляж Трестлс, понравилось, что он пришел протестовать против войны, хотя никак с ней не связан.

— Я не против выпить. Мы с подругой договорились встретиться в отеле «Хэй Адамс». Мы потеряли друг друга из виду.

Они свернули на улицу, ведущую к отелю.

На другой стороне улицы стоял столик с плакатом «Не дадим их забыть».

За стопками антивоенных брошюр на раскладных стульях сидели двое длинноволосых парней с кустистыми бакенбардами.

— Подруга, не хочешь купить браслет? Все средства идут на помощь военнопленным.

Фрэнки подошла к столику и заглянула в коробку, где лежали металлические браслеты.

— Пять баксов за шутку, — сказал парень.

Фрэнки вытащила один из браслетов. Тонкий серебристый обруч с гравировкой «Майор Роберт Уэлч 1–16–1967».

— Мы из студенческой организации, — сказал один из парней. — Помогаем Лиге семей военнопленных и пропавших без вести собирать деньги. Она появилась совсем недавно.

— Лига семей? — переспросила Фрэнки.

— В основном жены моряков, они пытаются вернуть мужей домой. На следующей неделе будет организован сбор средств. Приходи, если хочешь помочь.

Фрэнки взяла брошюру, протянула парню десять долларов и надела браслет.

Они с Генри зашли в фойе отеля. Обеспокоенный швейцар, кажется, хотел их остановить, но никаких попыток не предпринял. Они спустились в подвальный бар, где, судя по слухам, важные шишки из правительства принимали важные решения за бокалом мартини. Фрэнки и Генри сели за столик у стены в самом конце зала. Он заказал пиво, она — мартини с джином. На столике перед ними лежала пара картонных подставок с карикатурами на Никсона. Фрэнки поняла, что у нее трясутся руки, когда попыталась закурить.

Бармен принес небольшую тарелку с домашними чипсами.

Фрэнки медленно потягивала коктейль, дрожь в руках чуть утихла. Глаза до сих пор саднило, но зрение восстановилось. Их с Генри разделяла тонкая струйка сигаретного дыма. Рядом кто-то курил сигару.

— Кого ты потеряла во Вьетнаме? — спросил Генри.

Она поставила бокал. Было в его взгляде что-то особенное — неприкрытое сочувствие, участие, к которому она не привыкла.

— У меня длинный список.

— Брат?

— Да, он был первым. Но… были и… другие.

Он больше ничего не сказал, но и не отвел взгляд. Ей казалось, он видит гораздо больше, чем остальные. Молчание начало ее тяготить.