– Мечите. Мечите, мать вашу!
Это он расчету «Василька» – кассетного миномета. У тех окоп по всем правилам, в середине двора вырыт.
– Ду-ду-ду... Ба-бах... Бум-бум...
А вокруг плотная стена зелени. Чинары, тополя, клены. Лес. А в лесу «партизаны». Афганские.
Я посмотрел на такое дело и очень захотел есть. У меня такое бывало. Когда тревожно, то реакция у всякого разная. Мне есть хотелось, а иногда зевота нападала, а если опасно, но не смертельно (ну, когда начальство поносит), то и просто в смех бросало. Не от дерзости. Просто реакция такая.
Под навесом кухня, хозблок. Оттуда дымком и помоями пахнет. А еще (о чудо!) турник самодельный, а на той перекладине болтается солдат. Крутит подъемы переворотом. Это мне понравилось. Подошел. Жилистый, смуглый. У кухни вообще редко белые приживались. Разве что прапорщик какой из хохлов. Оказалось – земляк коренной. Дагестанец. Даргинец.
– Не боишься, земляк?
– Надоело бояться. Давайте я вас накормлю, товарищ капитан. Я тут хозяин. Вот перекладину поставил. Дембель скоро... Вы письма возьмете?
Там же и пообедал. А то у комбата, в «легком бронированном» штабе, кроме грязных пиалок и кучки леденцов, ничем не пахло. Земляк же щедрой рукой положил гречневой каши с тушенкой. Я ее с детства любил. Как-то так вышло.
Рядом с нами был продпункт армейский. Сейчас про эти дела забыли, а в пятидесятых годах воинские эшелоны с новобранцами останавливались, и черно-серые, в обносках, фуфайно-кирзовые колонны вели в продпункт для того, чтобы хоть раз в день накормить горячей пищей. Борщом и гречневой кашей, да еще и на дорогу выдать хлеб и сахар. Но, видимо, еще были у новобранцев свои припасы, и обслуживающий персонал после акта питания оделялся ведрами солдатской гречневой каши с тушенкой (одна банка – 700 г на пять человек). Анна Моисеевна, соседка, собирала и остатки для свиньи, и «чистую» приносила. И хоть дома у нас было не особо голодно, я эту кашу очень любил и мог съесть немало в один присест.
Так, видимо, и закладывается основа армейской судьбы. Сначала деревянным мечом машешь, потом старый погон на рубашку-ковбойку пришьешь, каши армейской поешь. А потом и казарма – родной дом! А когда набедокуришь, по детским годам, то все внушают: «Ты же будущий защитник Родины. А вот... (стекло разбил, курил, матерное слово на заборе вывел, с уроков сбежал, в чужой сад залез и пр.) ...нехорошо!» И подкрепляется нудным нравоучением или ремнем с затрещиной. Так что когда вам говорят – вы же защитник Отечества, – готовьтесь к неприятностям. Защищайтесь. Хотя бы внутренне.
Да, вот еще. В армию в ту пору брали с девятнадцати лет. А одеты были новобранцы, как правило, в сплошное рванье. Фуфайки старые – стеганки, сапоги кирзовые, шапки всмятку. И ничуть не отличались они от колонн заключенных, которых также водили по нашей улице на работы в промзону. До революции она так и называлась – Тюремная. А потом стала – Краснофлотская. А еще позже – Заманова, в честь генерала-военкома, в чей сад мы не раз забирались за «зеленухой» черно-бархатными июньскими ночами.
Полоски
Из Баглана я убыл в этот же день. Собралась небольшая колонна – несколько «Уралов», «КамАЗов», три бронетранспортера. На хорошей скорости, в обрез, до сворачивания выносных постов на дороге, можно было успеть в Кундуз.
Сначала все было хорошо. Проскочили Баглан, вырвались на простор. С холмов редко кто цеплял колонны. Могли ведь и ответить. Да и так вели по гребням «превентивный» огонь.
Но тут фокусы стал выдавать старенький «Урал», в кабину которого я сел, совершенно не обратив внимания на то, что долговязый водитель – сущее чмо – человек, морально опустошенный. Когда на шоссе набрали скорость (а не дай бог отстать!), в кабине запахло горелым проводом, и мне стало жечь спину. Провод к аккумулятору из кабины почему-то шел в кузов через сиденье. Один раз заглохли. Нас подождали. Второй раз... А на третий – вся колонна просто рванула на Кундуз. Только с замыкающего бронетранспортера лейтенант, паскуда, показал ручкой – мол, за поворотом пост. Дотелепайтесь, а там разберетесь. Эта мода – бросить на дороге «чужую» машину – она была. А что? И своих забот хватает!
Тишина. Боец ж... из-под капота выставил. Тощая, в лоснящемся «хабэ». Дать бы ему по заду прикладом. Да при чем тут он? Ему, «молодому», сунули гроб на колесах. Это хваленое братство афганское, оно на втором месте было, после стремления выжить, если ты знаешь, что какое-то чмо, «брат твой боевой», тебя своей тупостью в могилу тащит.
Неуютно одному на пустынном шоссе. Слева по ходу – речка. На том берегу этого Кундуз-Баглана – кишлачок. Даже так: развалины в пышной пене кустов. Это плохо. Вот оттуда шарахнут...
– Ты, брат, не волнуйся. Но и стоять долго тоже не стоит. Видишь сарайчики? Оттуда нас могут... Они любят одиночек...
Надо же, сам накаркал! Выстрелов вроде не слышно, а по асфальту сзади – чирк! Другой раз. Третий.
– Давай заводи. Надо уе...ать. Ты откуда родом?
– Ташкент... Медгородок...
– Вот, чтобы в том городке тебя еще увидели. Медбрат...
Боец засуетился. А я (чем могу помочь?) закурил, стоя рядом с ним. Постреливали не из кишлака, а с противоположной стороны, с холмов. Сюда бы БМП-2 или КПВТ. Быстро бы заткнулись. Хуже, если начнут подбираться. Но предполье, метров на пятьсот, до боевого гребня, просматривается. Это хорошо. Если появятся, то успеем уйти. Убежать то есть. Пост ведь рядом. Я и автомата с плеча не снимал. А куда стрелять? В белый свет?
Солдат победил. Движок заурчал. Прыгнули в кабину. Цирк! Одной рукой руль крутит, другой – провода сжимает. Тут я из кабины обозначился – выпустил, короткими, полмагазина в афганские горы.
– А что это за черточки на асфальте? Товарищ капитан? Белые! Вот еще!
– Да по нас бьют, – простонал я от непроходимого спокойствия этого замызганного ребенка. – Гони, брат. Ты ведь на бензине. Пробьют бак, взлетим на воздух.
О чудо! «Урал» набрал под восемьдесят.
Вылетели за поворот. Слева танк. Ствол уставил на кишлачок за речкой.
– Стой. Движок не глуши. Я сейчас.
Командир танка, узбек, растерянно посмотрел на меня и сказал, что его никто не предупреждал об отставшей машине.
– Они проехали. Ничего не сказали, товарищ капитан. Я бы к вам пришел. Подтащил. Там место плохое.
– У тебя связь есть?
– Нет. Вот в четыре часа снимусь отсюда, уйду в Алиабад. Такая команда у нас.
Жаль, а я хотел в Кундузе насчет этого «летехи» предупредить, что машину бросил.
– Ладно. Карта есть?
Узбек озадаченно посмотрел на меня.
– Я же не офицер...
Да, у меня карта была... Но показывать даже этому боевому танкисту ее не стоило. Слишком явно и густо на ней были обозначены участки, где нам не светило выполнение своего долга интернационального. Ни к чему пугать сержанта. Я просто сориентировал его по дальности и направлению.
– Возьми повыше. За первую гряду. Метров четыреста. Если спросят, то сошлись на меня. Скажешь, капитан Рамазанов попросил помощи.
– А ваша фамилия Рамазанов? – оживился узбек. – Вы кто?
– Из Дагестана. Из штаба дивизии. Давай, брат. Я твой подвиг потом опишу. Найду тебя в полку.
– Да мы там почти не бываем.
– Найду. Давай команду.
Мы уже отъехали от поста километра на два, когда нас догнал тупой звук танкового орудия. Узбек честно отмолотил десяток снарядов по холмам...
Чтобы не подводить бойца, я изложил в этот же день все, что произошло, несколько сместив время и место. Красиво получилось: танкисты спасли отставший «Урал» с офицером политотдела дивизии и подавили две огневые точки противника. На медаль за «Боевые заслуги» точно тянуло. А про «летеху» того я тоже изложил. Но стервец оказался не нашей епархии. Из каких-то прикомандированных...
Жадность прапора сгубила
– Командир, я вот чего прикинул. Давай браги заварим. А потом «бимберу» выгоним. Дорого ведь водку покупать?
