Припарковав «Таврию» у подъезда, Олег с Лёшей поехали наверх, в лифте. Рыжков спросил:
— Вы с Женей как — расписались?
— На Новый год свадьбу наметили. Приедешь?
— Постараюсь.
— С Леной приезжай.
— Спасибо… Любишь Женю? — Лёха, конечно, не случайно задал, этот вопрос: помнил, видно, о Марине.
— Женя хорошая. Лёш. Сам увидишь.
Первым на звонок в дверь выбежал Пегас. Он уже заметно подрос, возмужал, приобретя природную собачью стать, но всё равно в нём ещё легко можно было угадать подростка, молоденького пса.
Пегас гавкнул для порядка — всё ж таки незнакомый человек появился в доме, но уже в следующую минуту сам подал Рыжкову лапу.
— Ну, здоровó, здоровó — засмеялся Лёша и обнял собаку. — Какой воспитанный, а! Молодец!
В глубине коридора стояла и улыбалась гостю Женя.
— Проходите, Лёша, здравствуйте. А я заждалась. Что-то, думаю, долго не едут.
— Здравствуйте, Женя! Вот именно такой я вас и представлял.
— Какой?
— Красивой, статной — замечательной русской женщиной.
Женя заливисто рассмеялась.
— Олег, учти: твой друг — мастер говорить комплименты женщинам.
— Ну, при муже, на его глазах, можно… — с этими словами Рыжков поцеловал Жене руку, а потом чмокнул и в щёку.
— А мы по центру прокатились, я ваш город немного теперь представляю, — продолжал Лёша, оглядывая их жилище. — Замечательно смотрится!
— Лёша, у вас восторженный взгляд на окружающее, — с улыбкой, заметила Женя, расставляя тарелки.
— Это соответствует действительности. — Вы, кстати…
— Ребята, да хватит вам «выкать» — велел Олег, помогая жене управляться со столом. — Я разрешаю перейти на «ты».
— Ну, раз хозяин разрешил… — Лёша выхватил из своей сумки коробочку духов. — Это тебе, Женя, а это, старик, тебе.
На ладони его сидела мраморная забавная собачка.
— Спасибо, Лёша. Я тронута.
— Сибирская лайка, не иначе. — Олег рассматривал статуэтку.
— Она самая. Раз уж ты кинолог…
— Старик, я тоже тронут.
Лёша не выдержал:
— Ну, все тут тронутые… Пегас, ты тоже?
Смеясь, в прекрасном расположении духа, расселись за столом. И началось дружеское, очень тёплое застолье, длившееся весь день и половину ночи.
В тостах и воспоминаниях друзья никого не забыли:
— За капитана Смирнова, за всех ребят, кто не вернулся!
— За матерей наших!…
— За Россию!
И не было ничего преувеличенного, вычурного в этих простых, идущих от сердца возгласах-тостах: два боевых офицера российской милиции имели на них полное право — воевали же! Защищали целостность Родины, её безопасность.
Как умели.
Как смогли.
— Давай, старик, за Женю твою выпьем! За Ленку мою! — призвал Рыжков. — За русских верных невест и жён. Они нас и на войну со слезами проводят, и с войны хоть какого встретят. За тебя, Жена!
— Спасибо, ребята. — Женя вытерла мокрые глаза, отпила из рюмки. — А хотите, я вам стихи почитаю?
— Конечно.
— Читай, Женечка!
— Если, кровь твоя за Родину лилась,
Ты в народе не умрешь, джигит.
Кровь предателя струится в грязь,
Кровь отважного в сердцах горит.
Умирая, не умрёт герой,
Мужество останется в веках.
Имя прославляй своей борьбой,
Чтоб оно не смолкло на устах!
— Это Муса Джалиль, ребята. Из «Моабитской тетради». Был такой замечательный поэт… Я думаю, это и о вас, обоих. Стихи, о мужестве, о героизме…
— Ну, какие мы герои, Женечка!? — возразил Лёша. — Ментовский свой долг выполняли.
— Долг тоже по-разному можно выполнять.
— Это конечно. Можно и за мамину юбку спрятаться, в кустах бой переждать… Женя, Олег у тебя замечательный!
— Я знаю. — Женя обняла Олега.
— Слушай, Женечка, если у тебя душа на стихи настроена — почитай ещё что-нибудь! — попросил Рыжков. — Знаешь, мы там, в Гудермесе, и стихи, вот, Олега слушали, и песни пели… Олег, помнишь мой день рождения?
— Как не помнить!?
— А сейчас пишешь стихи?
— Пишу понемногу… Книжечку задумал выпустить, Лёш. Если получится — пришлю.
— Книжку — с автографом, старик! На самое видное место в доме поставлю, перед гостями хвастаться буду!… О Чечне, наверное?
— И о Чечне, да. О любви, о ненависти и зависти… Обо всём. Почитаешь потом.
Женя поднялась, взяла с полки небольшую книжку, полистала.
— Вот, послушайте:
— Пусть в глазах материнства навеки
Отдымятся военные сны.
На сыновние, юные веки
Да не лягут и тени войны…
Олег с Лёшей слушали, лица их были сосредоточенны и серьёзны.
Потом, без гитары, дирижируя рукой, Лёша спел знакомое Олегу:
— Я не помню, сколько за камнем лежал
Он стрелял и стрелял. Я — патроны считал.
Я устал, но ведь он — не железный, шакал.
Он ведь тоже устал!
А в России у нас — леса, поля, луга.
А в России сейчас снега, снега, снега…
Потом они втроём негромко, дружно пели песни своих бабушек и дедушек — и о синем платочке, и «Хотят ли русские войны», и «Нас оставалось только трое…», и современную, Газманова: «Офицеры, ваше сердце под прицелом!»
Это всё о них, о них!
О тех, кто не вернулся из Чечни, и о них самих, сидящих сейчас за празднично накрытым столом. Ибо жизнь — это и есть Праздник! И пусть он длится как можно больше!
И плакали потихоньку все трое, немного стыдясь своих слёз, и каждый думал о своём, конкретном, но вместе их дума была всё о том же, о главном — о мире на Земле и счастье всех людей.
Пегас, лёжа на полу, положив ушастую голову на лапы, внимательно слушал пение и весь его вид говорил о том, что он согласен со своими хозяевами и их гостем, что разделяет их торжественно-лирическое настроение…
Олег потом, когда Женя унесла на кухню посуду, демонстрировал Лёше успехи Пегаса: тот чисто и грамотно выполнял команды, старался не ударить в грязь лицом, то бишь, умной своей глазастой мордочкой. Очень старался!
