Женщины - Ханна Кристин

Генри тоже понимал, что дело неладно, — постоянно спрашивал, почему она притихла.

Фрэнки не знала, что ему ответить, не знала, что ответить себе или кому-то еще. Она жила по инерции: просыпалась, шла на работу, загружала себя делами и старалась не думать о будущем, которое так ее страшило.

Она стояла во второй операционной, готовилась ассистировать, это была последняя операция в ее смене. Из колонок неслась рождественская музыка.

— С днем рождения, Фрэнки, — сказал анестезиолог.

Его длинные волосы едва помещались под синей шапочкой. Напротив стоял хирург, изучал обмазанный йодом живот пациента, накрытого синей пеленкой. На операционный стол падал яркий свет.

— Спасибо, Делл.

Фрэнки взяла скальпель и протянула хирургу, прежде чем он успел его попросить. Доктор сделал разрез.

Фрэнки промокнула выступившую кровь.

— Здесь, — сказал доктор Марк Лундберг. — Идем дальше. Опухоль. Зажим.

Следующие два часа доктор Лундберг удалял опухоль из желудка пациента. Когда операция закончилась, а разрез был зашит, доктор стянул маску и нахмурился.

— Что-то не так? — спросила Фрэнки, опуская маску.

— Вот сколько ему лет, Фрэнки? Тридцать? Откуда, черт возьми, у него рак желудка? — Он покачал головой. — Отправь на диагностику.

Фрэнки сняла перчатки и бросила их в ведро. Когда пациент пришел в себя, она дала медсестре рекомендации по уходу.

После этого Фрэнки открыла карту пациента.

Она сделала несколько пометок и убрала карту в держатель у изножья кровати. Проходя по коридору мимо рождественских украшений, она вдруг осознала, насколько сильно ноют ноги и спина. Беременности каких-то два месяца, а ей уже тяжело? Она убрала форму в шкафчик, взяла сумку и вышла из больницы.

Фрэнки свернула на дорогу к новому мосту Коронадо. Окна в машине были опущены, Джим Кроче протяжно пел о времени в бутылке [44].

Подъезжая, она увидела дым из трубы своего бунгало и вспомнила, что сегодня должен был прийти Генри — отметить ее день рождения.

Двадцать семь.

Юность прошла. Большинство ее подруг из школы и колледжа уже замужем, обзавелись детьми. Этель прислала кучу фотографий своего малыша, Фрэнки даже собрала их в отдельный альбом.

Она припарковалась и какое-то время просто сидела в машине под уличным фонарем, глядя на черные изгибы пляжа через дорогу.

Пора рассказать Генри о ребенке. Она больше не может держать это в тайне. Не может нести этот груз в одиночку.

Она подойдет к дому, откроет дверь и все ему расскажет.

Фрэнки подбирала слова, снова и снова прокручивала их в голове, меняла местами, пыталась то смягчить, то завуалировать, то преувеличить, но, в конце концов, это были просто слова, оставалось только набраться смелости.

Она открыла дверь бунгало.

В доме пахло жареным мясом и печеным картофелем. Фирменный рецепт Генри: куриные бедра, картофель и лук обжаривались на сковородке, а затем запекались в духовке.

Он стоял у плиты в своем любимом фартуке с надписью «Если любишь, извинись», джинсах и толстовке с эмблемой бейсбольной команды.

— Я дома, — сообщила Фрэнки.

Генри развернулся.

— С днем рождения, крошка! — воскликнул он, развязал фартук и бросил его на спинку стула.

Подошел к ней, обнял и поцеловал. Когда он отстранился, она заплакала.

— Что случилось, Фрэнки?

— Я беременна.

Она не знала, что надеется от него услышать. То, чего она хотела на самом деле, все равно уже не случится. Это было не то время и не тот мужчина.

— Выходи за меня, — наконец сказал он. — Я перееду сюда. Откажусь от дома в Ла-Хойя. Тебе захочется быть ближе к родителям.

Он смотрел на нее так, будто она была центром его мироздания. Именно так влюбленный смотрит на предмет своего обожания.

— Генри…

— Почему нет? Ты ведь знаешь, я всегда хотел стать отцом. Во мне так много любви, а ты так в этом нуждаешься, больше всех, кого я встречал.

— Я не… — не люблю тебя, подумала Фрэнки, но вместо этого сказала: — Не думаю, что готова.

— К такому не подготовишься. Я постоянно слышу это от людей. Но родительство — это погружение. Всегда.

Он говорил так искренне и так преданно, что это тронуло ее сердце, зародилась надежда. Люди женятся каждый день, по разным причинам, из-за разных обстоятельств. Никогда не знаешь, что ждет тебя в будущем.

Он хороший человек. Верный. Честный. Такие, как он, живут со своей женой долго и счастливо и умирают с ней в один день.

Ей нужна его сила. На этот раз она не справится в одиночку.

— Мы можем стать семьей, — сказал он.

Она положила руку на свой плоский живот и подумала: «Наш малыш». Она часто представляла себя матерью, мамой, но война во Вьетнаме и та девочка, что умерла у нее на руках, сбили ее с пути, поселили страх там, где должна быть радость.

Она удивилась, когда обнаружила, что мечта о материнстве все еще живет в ней — слабая, неуверенная, пугающая, эта мечта сплелась с надеждой, о которой Фрэнки тоже успела забыть.

Все случилось не так, как она представляла, и не с тем мужчиной, но это все равно было чудом.

Новая жизнь.

— Ладно, — сказала она.

Он прижал ее к себе и поцеловал с такой любовью, что она поверила в него. Поверила в них.

— Нам придется сказать родителям…

— Не будем откладывать на завтра.

Он отошел к плите, выключил духовку и накрыл сковородку крышкой.

Фрэнки не хотелось сообщать отцу о том, что она в положении, что выходит замуж, но разве у нее был выбор? Беременность — не то, что можно долго скрывать, и время играло не в ее пользу.

— Я с тобой, — сказал он и взял ее за руку. — Поверь мне.

Она кивнула.

По меркам Южной Калифорнии вечер стоял прохладный, но, несмотря на это, Фрэнки и Генри вышли из дома, не накинув ни кофт, ни пальто. Держась за руки, они шагали по улице.

Мимо проносились машины, ослепляя фарами. Справа тянулась черная полоса безлюдного пляжа, высоко в небе светила луна. Все дома на бульваре Оушен были украшены к Рождеству: Санты с оленьими упряжками, пальмы в белых огоньках.

Они повернули к дому родителей, пересекли изобильно украшенный задний двор и вошли в дом, где украшений было еще больше. В гостиной установили огромную ель.

Папа с мамой стояли у буфета, в руках папа держал металлический шейкер для мартини.

— Фрэнсис! — воскликнула мама. — С днем рождения, милая! Мы не ждали тебя сегодня.

Фрэнки никак не могла отпустить руку Генри, он был ее спасательным кругом.

— Папа. Мама. Вы помните Генри Асеведо? Мы… встречаемся.

— Генри, — сказал папа и шагнул вперед. На его лице появилась широкая, приветливая улыбка, которая каждому давала почувствовать себя нужным и важным. — Очень рад тебя видеть.

— Доктор Асеведо, — сказала мама, сияя.

— Могу я с вами поговорить, Коннор? Наедине? — спросил Генри.

— Конечно, конечно. — Папа слегка нахмурился, а затем кивнул.

Как только мужчины скрылись в коридоре, мама поспешила к Фрэнки:

— Это то, о чем я думаю?

— Мама, я никогда не умела читать твои мысли, — сказала Фрэнки.

Ей даже в голову не могло прийти, что Генри попросит разрешения на свадьбу у ее отца. Все это казалось таким старомодным, словно Оззи и Харриет [45] попали на современное телешоу.

Через несколько минут вернулись папа и Генри.

— Бетт, у нас будет зять! Добро пожаловать в семью, Генри!

Мама крепко обняла Фрэнки. Когда она отстранилась, в глазах блестели слезы.

— Свадьба. Внуки. Ах, Фрэнсис, когда ты впервые возьмешь на руки своего малыша, ты посмотришь на мир совершенно другими глазами.

Генри подошел и притянул ее к себе так тесно, будто боялся, что она убежит.