Через комнату пробиралась маленькая сухонькая старушка. Она оглядывалась по сторонам и улыбаясь шамкала:
— Что вы, черти, каждый вечер хороводы хороводите? Через вас и спать не будешь.
— Не лайся, мамаша, — сказал старушке матрос. — Ты бы вот стукнула каблуками и прошлась бы козырем.
— А ты думаешь, не пройдусь? Отойди-ка! — Старушка сбила косынку на затылок, уперлась рукою в бок и затрусила под «орловскую».
— Крой, бабка, знай наших! — кричал моряк.
Старушка вдруг остановилась, натянула на брови косынку и сказала сердито:
— Наберешься тут с вами грехов.
Потом плясали все. Забыли про голод, про тиф, про Антанту. Плясали красноармейцы, плясали деповские, прыгали и кружились ребята. А больше всех старался матрос с бомбами. Он высоко подскакивал, кружился на месте и подхватывал на лету всякого, кто попадался под руку.
— Товарищи красноармейцы, выходи! — вдруг раздался в дверях тревожный голос комиссара.
Из открытой двери тянуло холодом и ночной сыростью. Музыка оборвалась. Где-то далеко за станцией, у Конорезова бугра, грянул выстрел.
Женщины и ребята кинулись к выходу. За ними — деповские.
Матрос подскочил к дверям и вытянулся во весь рост.
— Не торопись, товарищи! Без паники. Сперва красноармейцев пропусти.
Толпа шарахнулась в сторону, а красноармейцы, на ходу натягивая шинели, один за другим молча вышли на подъезд.
Через три минуты в агитпункте никого не осталось. Только музыканты свертывали ноты и завязывали в платки инструменты.
С этого вечера ровно трое суток без хлеба, без воды выдерживали красноармейцы и деповские атаки белых, ураганный огонь орудий и пулеметов. А все-таки отстояли поселок, не отдали его белым в тот раз.
А потом ушла Красная Армия. И за ней человек сорок наших поселковых.
Замерли станки в мастерских, торчат в депо холодные паровозы. Пусто. Только беспокойный маленький человек в красной фуражке болтается по вокзалу, ищет на работу мастеровых.
Глава V
СЕНЬКА ПЕТЛЯЕТ
Как-то раз пришли мы с Андреем к вокзалу. Дернули дверь за медную ручку — не открывается. Андрей надавил плечом — не поддается.
— Черт с ним, через забор перелезем, — сердито сказал Андрей и ухватился правой рукой за высокие зубчатые доски.
— Подсаживай, чего смотришь! — крикнул он мне, подтягиваясь на руках. Я подставил Андрею левое плечо. Он уперся в него рваным сапогом и быстро-быстро вскарабкался на зубчатую верхушку станционного забора.
— Давай руку, — сказал он мне.
Я подал ему руку, и он легко подтянул меня кверху.
— Закрылись! Думали, мы другой дороги не найдем, — буркнул Андрей и спрыгнул с забора.
Я сполз по доскам за ним.
Впереди — грязное вокзальное здание с широкими потрескавшимися стеклами. Слева, за железнодорожными путями, на которых нет ни одного вагона, — заброшенный деревянный пакгауз. Справа — дежурка поездных смазчиков и закопченная кипятилка.
Мы подошли к дежурке. Андрей осторожно толкнул дверь.
На столе, на полу, на окнах крохотной конторки валялись груды бумаг, железнодорожные ведомости на мазут, на паклю, на инструменты.
— Никто на работу не идет, — сказал Андрей.
— А ты пошел бы? — спросил я.
— Держи карман шире.
В это время из-под навеса станции, обнявшись, вылезли два казака в папахах. Оба были пьяные. Один, здоровенный и толстый, прижимая локтем свою винтовку, болтавшуюся на ремне, что-то бормотал отвислыми губами. Другой, приземистый, с желтыми погонами, волочил за собой по земле казачью шашку и тонко тянул:
Ехали казаки со службы домой…
Мы спрятались за кипятилкой.
Приземистый казак несколько раз начинал все ту же песню: «Ехали казаки со службы домой», «Ехали казаки со службы домой», но дальше у него ничего не выходило. Наконец он махнул рукой и пискляво сказал:
— А ну ее, давай затянем другую.
Но толстый его не слушал. Толстый совсем осоловел. Заломив папаху на затылок, он остановился и стал задумчиво и сосредоточенно плевать в одно место. Маленький тоже стоял не двигаясь и смотрел в то место, куда плевал толстый.
— Песня — она как-то душу нашему брату потешает, — наконец выговорил маленький.
— Песня — она и есть песня, — согласился толстый.
Тут из-за угла высунулась лохматая мальчишеская голова и опять скрылась.
— Гришка, — сказал мне Андрей, — смотри, кажись это Сенька там возле телеграфа?
— Ну да, Сенька!
Сенька выскочил из-за угла и что было силы побежал к нам.
— Стой! — гаркнул толстый казак, снимая с плеч винтовку.
Маленький выхватил из ножен шашку и бросился навстречу Сеньке.
— Стой! — крикнул еще раз толстый и щелкнул затвором.
Сенька остановился.
— Куда бежал? — взвизгнул маленький, хватая Сеньку за ворот тужурки.
— Домой.
— Откуда?
— Со станицы.
— А что ты там, в станице, делал?
— К знакомому ходил, казаку… я…
— Врешь! Зачем ходил? Говори, да не плутуй!
— К станичнику ходил, он у атамана Шкуры служит. Родственник наш, — говорил Сенька, моргая глазами.
— А почему же ты идешь с энтой стороны? Станица в энтой стороне, а ты идешь с энтой. Зачем брешешь? — Казак вытащил из-за голенища плетку. — Видал?
— Дядь, не бей! Ей-право, в станице был! Ей-право…
— Врешь, не был ты в станице. Где проживаешь?
— В поселке, — робко ответил Сенька, переступая с ноги на ногу и тоскливо осматриваясь по сторонам.
В это время Андрей махнул ему из-за угла рукой. Сенька рванулся было бежать, но казак крепко вцепился в ворот его рубахи.
Сенька стоял перед ним, не решаясь взглянуть в нашу сторону.
— Веди к себе, кутенок чертов! Там мы расследуем, какие твои родственники у Шкуры служат.
Казаки дали Сеньке пинка и погнали его к поселку.
— Вот гады! Куда они его повели? — сказал Андрей и рванул меня за руку. — Бежим следом!
На Железнодорожной улице мы догнали казаков и Сеньку.
Маленький казак все еще не выпускал из рук Сенькиного ворота. Сенька, низко нагнув голову, медленно передвигал ноги.
— Что они с ним сделают? — шепотом спросил Андрей.
— Не знаю, Андрюша. А только я бы на его месте шмыгнул куда-нибудь в переулок.
— Да, шмыгнешь! — сказал Андрей. — Они тебя сразу пристрелят.
Сенька вел казаков в поселок. Они прошли мимо Кондратьевских номеров, через базарную площадь, по Бассейной улице, завернули в Грязный переулок и опять вышли к Кондратьевским номерам. Тут только казаки сообразили, что Сенька петляет.
— Ты что ж крутишь, чертова голова? Куда завел? — заорал толстый казак и топнул ногой.
— Ты, хлопче, не виляй, а веди правильно, — пропищал маленький.
— Я не виляю! — крикнул Сенька.
И вдруг он крутнулся и мигом перескочил через низенький забор.
Спотыкаясь, казаки бросились в разные стороны. Раздался выстрел. Потом второй, третий, четвертый. Со всех концов на выстрелы сбегались казаки, на бегу заряжая винтовки.
Мы с Андрейкой свернули в переулок и спрятались в чужом сарае. Когда мы опять выглянули на улицу, кругом было тихо. Ни казаков, ни Сеньки.
На другой день рано утром к нам во двор прибежал Андрей и вызвал меня из погреба.
— К Семену пойдем, — сказал он. — Надо узнать, жив ли.
Мы побежали к баракам, в которых жили станционные рабочие, и тихо постучали в одну из дверей, обитую войлоком. Никто не отозвался. Я заглянул в замочную скважину, но ничего нельзя было разобрать. Мы долго прислушивались и заглядывали в крошечное окошко рядом с дверью, занавешенное черным платком.
Нам не верилось, что в квартире никого нет. Должно быть, боятся, прячутся. Мы постучали снова. Наконец отозвался робкий женский голос:
— Кто там?
— Да это мы… свои — Гришка, Андрейка.
— А что вам?
— По делу, — сказал Андрей.
Звякнул ключ, дверь открылась. Мы вошли в маленькую комнатку, похожую на собачий ящик. Нас встретила женщина с заплаканным лицом. В углу на сундуке под старым лоскутным одеялом спали две маленькие девочки.
