Испытание на верность (Роман) - Клипель Владимир Иванович

Поднялась, зашевелилась пехота. Пригибая головы под свистом своих снарядов, пошла в атаку.

— Огня! — скаля зубы, орал комбатам по телефону Селиванов. — Четвертая, шестая, не ослаблять темп огня! Давай! — кричал он, сдабривая матерщиной это привычно-русское словцо, вмещавшее в себя и приказ, и подбадривание, и похвалу. — Давай, богатыри! Огонь!

Порядки деревенских изб стояли по касательной к направлению огня батарей, и снаряды простреливали деревню на всю глубину улицы. Кромсали, рвали сумеречную мглу огненные всполохи залпов, наотмашь били в барабанные перепонки, звоном отдаваясь в голове. В этой вакханалии вспышек и грохота Селиванов зорко наблюдал за поведением врагов. Вот пестрая толпа полураздетых гитлеровцев, поднятых в чем спали по избам, выплеснулась на юго-восточную окраину деревни.

Селиванов перебросил трубку из одного угла рта в другой, намертво стиснул ее зубами. В глазах торжествующий блеск: ага припекло!.. Он дождался, пока бегущие достигнут намеченного им рубежа, и взялся за телефон:

— Пятая! — И, когда командир пятой батареи откликнулся, скомандовал: — «НЗО» три! Пятью снарядами, взрыватель осколочный, беглым, по фашистским захватчикам — огонь!

Глухо, издалека ударила гаубичная батарея. Снаряды шипели, вспарывая сырой воздух, словно шепелявили; казалось, летят они над головой, и Селиванов даже поднял глаза к небу, надеясь увидеть черные точки. Гаубичные снаряды, если в момент выстрела стоишь у орудия, как и тяжелые мины, можно проследить взглядом, но теперь, на снижающейся траектории, набрав скорость перед падением, они намного опережали звук и были неуловимы для глаз. Еще всхлипывали, замирали свистящие звуки, а приземистые клубки сизо-белых разрывов накрыли бегущих. Разрывы встали двухсотметровой дымной стеной заградительного огня, отрезав гитлеровцам путь на Некрасово.

Все пространство между деревнями было открыто взору Селиванова. Разогнав, уничтожив гитлеровцев, которые пытались убежать в Некрасово, он перенес заградительный огонь гаубичной батареи на опушку леса восточнее Толутино, потому что заметил, как гитлеровцы из деревни потекли туда.

Четвертая и шестая батареи смолкли. Комбаты доложили, что пехота ворвалась в Толутино. Потерь в личном составе нет, расход боеприпасов такой-то, остаток…

— Стоять на местах! — приказал Селиванов. — От орудий ни на шаг. Возможны контратаки.

Глава пятая

Танки и мотопехота, прорвавшиеся в Калинин тринадцатого октября, после овладения городом пытались развить успех и наступать на Торжок, но получили ряд сильных и неожиданных для них ударов во фланг, отступили к городу и теперь ждали подкрепления — сто шестьдесят первую пехотную дивизию, которая была уже в одном переходе от города.

Авангард этой дивизии ночевал в селе Даниловском, а головной полк — в Некрасово и Толутино. Здесь же скопились штабные машины дивизии, тыловые части, штаб полка.

Все домики деревни были до отказа набиты солдатней; спали, настелив сено на полу, вповалку. Ни начальство, ни рядовые нимало не беспокоились и уж никак не ожидали нападения. Караульные, выставленные у штабов и вокруг деревни, ничего подозрительного не заметили ни вечером, ни ночью, когда бойцы артюхинского батальона подползали к самым огородам.

Ужасно было их пробуждение: свист снарядов, стрельба, разрывы, истошные вопли и стоны раненых. Одни бросались в двери, другие, более проворные, прыгали в окна, вынося на себе рамы. Никто не понимал, что происходит, что горит, кто стреляет, а снаряды и тяжелые мины полковой минометной батареи выламывали в стенах огромные дыры, обрушивали кровлю, и каждый разрыв в этой обезумевшей от страха толпе укладывал навечно десятки гитлеровцев.

Раскаты «ура» атакующих подтолкнули оставшихся к бегству в Некрасово. Там спасение.

Пока гремела артиллерия, орудие, при котором находился Танцура, догнало стрелковые цепи. Расчет, прячась за орудийным щитом, вкатил пушку на деревенскую улицу. Какой-то гитлеровец, обогнув деревню задворками, выводил автобус на шоссе, стремясь удрать в сторону Калинина.

Не раздумывая, Танцура крутанул пушку в ту же сторону. Первый же снаряд, посланный его рукой, навсегда пригвоздил шофера к сиденью; автобус качнулся и остался в кювете. Гремело солдатское «ура». Сердце Танцуры ликовало при виде убитых врагов. Смерть застигла их. где попало и разметала по деревне, как вихрь разбрасывает снопы, которые не были уложены в суслоны.

«Так, так вам, гады, за Киев, за Украину!» — мысленно восклицал он, и в сердце не было ни жалости, ни сострадания к тем, кто еще не успел распроститься с жизнью. На войне воюют, а не рассусоливают по всякому поводу. Знали, зачем шли и куда шли.

Хлестко гремела сорокапятка, выковыривая гитлеровцев из домов и сараев, где они пытались зацепиться. Каждый снаряд проходил через руки Танцуры, и он мысленно вел им счет. Трудно сказать, что в этом больше проявлялось: душа рачительного мужика-хозяина или вкоренившаяся за два года службы писарем ОВС привычка вести счет имуществу.

Дианов не напрасно на него полагался: вместе с пехотой орудие вышло на окраину деревни. Впереди расстилалось поле-поскотина, за которым виднелось Некрасово.

Поле как кочками, было усеяно трупами гитлеровцев, а позади горели дома и машины, и Танцура подумал, что если пожар не затушат, то погорит много добра, которое он видел на повозках и машинах. А ими забита вся деревня. Добро, чье бы оно ни было, — жаль…

Командир орудия приказал закрепляться, рыть окоп для пушки. Рядом окапывались пулеметчики. Глядя на них, Танцура вспомнил про Сумарокова. Где-то сейчас неразлучная троица?

Говорят, второй батальон на этот раз в резерве командира полка. Его здорово потрепали в прошлом бою. А было бы хорошо, если бы рядом окапывались Костя и Крутов. В случае чего, друзья бы поддержали.

Тогда, подбирая барахлишко для девки-фельдшера, Сумароков клялся, что за ним должок не пропадет. Чудак! Будто дело в каком-то вознаграждении, когда надо попросту везде оставаться человеком. Танцура никогда не гонялся ни за едой, ни за выпивкой, ни за барахлом. Вон пехота — волокут все: и консервы, и хлеб, и бутылки! Обоз-то с продовольствием. А ему хоть бы что!

В бою время летит незаметно, птицей: кажется, только началось, а уже солнце встало над лесом, самое малое — полдевятого.

Стрельба поутихла, только позади, где горели дома, что-то трещало и рвалось: наверное, огонь добрался до машин с боеприпасами.

К дому, за которым укрылось орудие Танцуры, подошло начальство: Артюхин, Дианов и с ними комиссар полка Матвеев. За время отступлений, маршей, с тех пор, как кончилось более спокойное против нынешнего житье в укрепрайоне, командиры потеряли былой бравый вид. Матвеев же исхудал больше всех. Движением, ставшим для него привычным, он поддергивает левой рукой сползающие с тощего живота штаны, а правой рубит воздух и что-то выговаривает комбатам. Лицо у него обострилось, потемнело, глаза ввалились и сверкают из глубины как уголья, непримиримо.

— Разъясните бойцам, — доносится до Танцуры, — мы выполняем важнейшую задачу. В Калинине у противника только танки да немного мотопехоты, которыми он не может пока наступать. Наш долг — не пропустить к нему подкрепления — сто шестьдесят первую дивизию. Это будет наш, сибиряков, вклад в дело защиты столицы.

— В Москве-то, говорят, паника, все бегут, — вставляет слово Дианов.

— Поменьше надо слушать, — обрывает его Матвеев. — Что бы там ни было, нас это не касается. Мы — сибиряки, мы — армия, и обязаны выполнить свой долг. Вам необходимо знать, что мы действуем не одни: ближе к Калинину, за Даниловское ведет бой другая наша дивизия. Обойти нас противнику негде, вокруг, сами видите, леса и болота. С тыла нас не ударят, шоссе будет перехвачено в нескольких местах. Он будет атаковать только в лоб, возможно нацелит авиацию. Надо ко всему быть готовыми. Проследите, чтобы все немедленно окапывались, запасались бутылками с КС и гранатами. Ни шагу назад! На самых важных участках назначьте ответственных из коммунистов и комсомольцев. Напомните им, чтоб не забывали о своей авангардной роли. И смотрите, чтоб не получилось как в Ширяково. Дисциплина, дисциплина и еще раз дисциплина! У нас за спиной Волга, отступать нам некуда. Стоит кому-нибудь дрогнуть в одном месте — и противник сомнет всех. Кто держит, может быть, за душой мыслишку отсидеться за чужой спиной, пусть сразу ее выбросит. Всем стоять на местах и драться, держать деревню. Сколько стоять? Командование знает. До тех пор, пока нужно. Проверьте, чтобы из подразделений никто не отлучался…