Навсегда (Роман) - Кнорре Федор Федорович

Через несколько минут, так же осторожно переползая от барака к бараку, надзиратель добрался до первого блока.

Войдя внутрь, он прикрыл за собой дверь и молча остался стоять, прислонившись к ней спиной. Генрикас переглянулся с товарищами и, неторопливо пройдя между нар, на которых сидели и лежали оборванные, разбитые дневной усталостью люди, присел в двух шагах от двери.

Надзиратель, точно повинуясь приказу, сейчас же сел с ним рядом.

— Ну, что там случилось, Марек? — еле шевеля губами, спросил Генрикас.

— Где неудача, там сразу являются изменники. Теперь найдутся и у нас. Уже нашлись.

— Это все?

— Все. Одного я только что задушил. У третьего блока. Он шел вас выдавать… Вот этими руками. Проклятые у меня руки. И откуда в них сила такая ненормальная?

— Хорошие руки, — сказал Генрикас.

— Тебе легко говорить. Да ладно! Что дальше?

— Ты все знаешь. Сегодня…

— Значит, на поверке? Ну, слава богу. Какой ни на есть, а конец…

Глава одиннадцатая

Перед началом вечерней поверки измученным после работы заключенным полагалось совершенно бессмысленно выстаивать в строю ровно час.

Большой крытый грузовик пыхтел на плацу, и команда Хандшмидта уже хлопотала, отбирая людей.

Первыми были, конечно, выгнаны из строя те, кто не выполнил рабочей нормы.

Эти точно знали, что их ждет: грузовик Хандшмидта; полчаса тряской езды; острый, полный жизни запах хвойного леса, чьи-то слабые всхлипывания, чьи-то надтреснутые голоса; освещенные яркими фарами свежие комья глины на краю ямы и оглушительное тарахтенье автоматов в вечерней лесной тишине…

По команде Хандшмидта эти люди послушно выходили из строя и, цепляясь ослабевшими руками, срываясь и помогая друг другу, начинали карабкаться в грузовик.

Но сегодня таких оказалось мало, а Хандшмидт предпочитал полный комплект, ровно столько, сколько влезет в машину. И потому он отправился вдоль строя, бегло вглядываясь в лица. Глаз у него был верный. Он без промаха узнавал самых слабых, заболевших, сломленных усталостью.

Боже ты мой, какими бравыми молодцами выпячивали грудь, выпрямляли дрожащие колени, заносчиво вздергивали острые подбородки и вытягивались при его приближении жалкие желтолицые старики и молодые мужчины с глубокими морщинами на лицах, с потухшими глазами!

И вот во время этого самого обхода Хандшмидта профессор Юстас вдруг как-то легко качнулся, потерял равновесие и упал. Он знал, что падать никак нельзя, и, ошеломленный, сидя на земле, старался понять, что же с ним, собственно, произошло и можно ли еще поправить дело?

Чьи-то руки рывком подняли его с земли, втиснули в строй, и с двух сторон он почувствовал подпиравшие его плечи.

Хандшмидт даже не взглянул в ту сторону, где происходила вся эта возня. Продолжая обход, он вытолкнул из ряда какого-то высокого, спотыкающегося от удивления и страха парня, а потом, проходя мимо профессора, на ходу ткнул его в грудь толстым пальцем в грязной замшевой перчатке.

Профессор сделал шаг вперед, обернулся на тех, кто остался в строю, но от волнения не узнал ни одного лица. Подойдя к грузовику, он в нерешительности остановился. Ему навстречу протянулась рука, совсем черная до запястья и белая выше кисти. Она ухватилась за руку профессора, безуспешно стараясь ему помочь. Потом протянулись еще и еще чьи-то тонкие, слабые руки и кое-как втянули его наверх. Те, кто оставались в строю, увидели, как он исчез вместе с другими в темноте крытого кузова…

Мелодично звякнул о рельс железный брусок, давая сигнал к поверке. По углам на сторожевых вышках зажглись яркие лампы с рефлекторами.

Синие сумерки еще больше сгустились в лесу, окружавшем лагерь.

Громадная, выстроенная по линейке правильными рядами, вытянулась по плацу толпа заключенных, а в некотором отдалении от нее кучками стояли скучающие автоматчики охраны.

Бесчисленное количество раз за последние годы они стояли так, друг против друга, — кучка солдат и безоружная, беспомощная толпа людей в несколько сот или тысяч человек. И хотя каждый из этих автоматчиков мог считаться солдатом не больше, чем может считаться охотником мясник на бойне, они умели убивать и хорошо владели орудиями, предназначенными специально для этой цели. А самое главное, они были непоколебимо уверены в своем полном превосходстве.

Ничем не спаянная, разобщенная толпа из шести или семи сот одиночек не имеет никаких шансов победить в столкновении с десятком автоматчиков хотя бы просто потому, что цель у одиночек одна: спасти себя. Но если в этой толпе есть хоть десяток решительных людей, готовых погибнуть ради спасения остальных, толпа может выйти победительницей. Да и люди, действительно готовые пожертвовать собой, всегда имеют шанс спастись.

Итак, они стояли друг против друга: мастера своего дела — автоматчики, а в пятнадцати шагах от них неподвижная толпа, скованная, точно общей длинной цепью, привычкой повиноваться и сознанием невозможности борьбы…

Никто не заметил, как это началось. Среди пустого пространства между солдатами и строем заключенных появилось два бегущих человека. Впереди бежал тот самый, который утром должен был начать первым, но не смог. За ним, шагах в двух, бежал Антик.

Автоматчик успел лишь нахмуриться и, поспешно поднимая автомат, попятиться, когда первый человек ударил его камнем под самый край стального шлема. В разных местах длинной шеренги послышались нестройные крики. По мертвому пространству на автоматчиков бежало уже десятка два людей.

Солдат только еще начал падать, когда Антик стал сдергивать с него ремень автомата. Они вместе упали на землю. К лежавшему автоматчику бросились, еще плохо понимая, в чем дело, другие охранники. Они готовились стрелять, но пока не стреляли, боясь попасть в своего. А Антик уже привстал в это время на колено. Впервые в жизни исполнилась его мечта: боевое оружие было в его руках, и суждено ему было оставаться там три или четыре секунды — ровно столько, сколько ему оставалось жить на свете. Несмотря на волнение, спешку, неудобное положение, Антик успел дать свою единственную в жизни очередь и дал ее с расчетливым мастерством опытного автоматчика, положив полдюжины бежавших к нему солдат, прежде чем самому упасть под их пулями.

В разных местах уже били автоматы, дрались, схватившись врукопашную, солдаты, у которых вырывали оружие. Взвыла сирена тревоги, стреляли часовые с башен. Несколько автоматов перешло в руки заключенных…

Если бы это произошло год назад, все окончилось бы, вероятно, обычной расправой. Но этот год был одним из великих переломных годов в истории. Как потоки теплого воздуха, овевая материки, меняют природу и поднимают зеленые ростки там, где лежали снега, так в эти дни скованная неверием в победу и парализованная страхом Европа овевалась могучим, животворным воздухом борьбы и все возрастающих побед советского народа. И этот воздух вдохнули даже заключенные за колючей проволокой штрафного лагеря.

Точно порыв ветра вдруг смял правильные ряды заключенных. Произошло решающее, самое главное: вся масса двинулась вперед, хлынула за передовыми бойцами…

В общей сумятице Степана сбили с ног. Выкарабкавшись из свалки, он увидел в нескольких шагах от себя фашистского автоматчика без шлема. Солдат стоял, прижавшись спиной к боковой стенке грузовика Хандшмидта, и трясущимися руками перезаряжал автомат. Степан бросился прямо на него, отчетливо сознавая, что не успеет. «Перезарядил… заметил меня… поворачивается ко мне… А вот и круглое отверстие ствола — последнее, что видишь, когда в тебя стреляют в упор…»

Однако, вместо того чтобы стрелять, солдат вдруг, теряя равновесие, качнулся, нагнул голову, посмотрел куда-то вниз… Степан увидел залитое кровью лошадиное лицо надзирателя, выползшего на четвереньках из-под грузовой машины. Длинными сильными руками он обхватил ноги солдата и стиснул их изо всей силы.

Не сгибая колен, солдат во весь рост рухнул на землю.