– Какая еще листовка? – не сразу понял Демидов.
– Фашистская. Самая настоящая фашистская листовка, какие противник разбрасывает, не скупясь. Челноков хранит ее очень аккуратно. Она разглаженная, чистенькая.
Демидов растерянно молчал. Рябое лицо его было сковано недоумением.
– Листовка? На кой она ему черт?
– Там написано, что с этой листовкой можно сдаться в плен. Полагаю, что ваш моторист «и отчасти писарь Челноков собирался перебежать к фашистам.
– К фашистам? – У Демидова беспомощно опустилась нижняя губа. – Но ведь от нашего аэродрома до линии фронта семьдесят с лишним километров?
– Это не имеет значения, если человек ищет удобного случая, – мягко, все с той же прощающей улыбкой заметил Стукалов. – Нам известны и не такие переходы. А чем вы гарантированы, что он не заберется в фюзеляж взлетающего истребителя и не подговорит кого-нибудь из летчиков перелететь? Если человек способен хранить фашистскую листовку, он и других разлагать может.
Демидов порывисто поднял голову.
– В моем полку таких быть не может, – глухо сказал он. – У меня все летчики в воздухе кровью и огнем проверены.
– Это я, конечно, предположительно, – тотчас же отступил Стукалов.
– Что вы предлагаете? – насупившись, опросил Демидов.
– Арестовать Челнокова и дело о нем передать в трибунал. Это было бы наиболее верным решением, поскольку доказательства налицо.
Демидов сдунул со стола сухую стружку кем-то очиненного карандаша.
– Ничего я вам сказать сейчас не могу. Надо посоветоваться с комиссаром, – угрюмо ответил он.
Стукалов поднялся и аккуратно оправил на себе гимнастерку.
– Я подожду, товарищ полковник. Когда вы примете окончательное решение?
– Завтра.
– Очень просил бы вас, товарищ полковник, принять решение не позднее этого срока.
Стукалов ушел, а Демидов горько задумался, не глядя больше в расстеленную перед собой карту. Из этого состояния его вывел веселый голос комиссара Румянцева.
– Командир, на обед поедем? – спросил он, потирая руки.
Но Демидов отрицательно покачал седоватой головой.
– Спасибо. Уже испортили аппетит.
– Кто и по какому поводу?
– Вот, почитай. Стукалов где-то подобрал.
Командир передал старшему политруку голубенькую записную книжку. Румянцев быстро пробежал исписанные округлым почерком страницы, раза два усмехнулся, потом недовольно поморщился и тоже помрачнел.
– Да, люди – это сложные агрегаты, Сергей Мартынович, – сказал он задумчиво. – Нет, вероятно, таких, которые как две капли воды были бы похожи один на другого. Ну разве можно сравнить того же Челнокова с вами или со мной? У вас закалка с самой гражданской войны, огромный жизненный опыт, политическая зрелость. Я хотя и не видел гражданской, но принадлежу к тому поколению, которое строило Днепрогэс и Магнитку. А чего можно требовать от Челнокова? Впечатлительный, неопытный парнишка, которого надо еще воспитывать и воспитывать. Не всегда широко смотрит на вещи. Видит не мир, а только тот кусочек; что мельтешит у него перед глазами. Вот иногда и порет глупости. Но крамолы в его записях нет.
– В записях-то нет, – горько заметил Демидов, – зато в другом есть. В этой же записной книжке найдена фашистская листовка, которую Челноков хранил.
– Листовка? – расширил глаза Румянцев. – Не понимаю!
– Вот и я не понимаю. Давай вызовем самого Челнокова. Дело оборачивается очень и очень серьезно.
Демидов крутанул телефонную ручку, соединился с красноармейской столовой, где сейчас был в полном разгаре обед. Ему ответили, что Челноков отправился на командный пункт переписать в полковой журнал боевое донесение. А минут через десять он и сам появился в землянке.
Демидов молча протянул ему голубую книжечку. Застенчивое лицо Челнокова просияло от радости.
– Нашлась! Какое спасибо вам, товарищ полковник! Я два дня ее проискал. Это же мои рабочие записи. Я их только начинаю вести. Книгу после войны писать буду. Они мне очень понадобятся.
Демидов встретился хмурым взглядом с его большими серыми глазами и душой понял, сколько в них неподдельной искренности. Но сомнение, посеянное Стукаловым, еще жило в нем, сосало где-то под ложечкой. «Мальчишка! – думал он о Челнокове. – Ни дать ни взять интеллигентный нытик, и мыслишки вразброд, шатаются. Но, прав Борис, никакой он не антисоветчик, просто впечатлительный, растерявшийся перед суровыми событиями юнец».
– Послушайте, – грубо сказал Демидов, – а листовка?
– Какая, фашистская? – с живым интересом переспросил Челноков. – Так ведь это тоже рабочий материал.
– Такой уж обязательный, что ли? – вымолвил полковник, глядя на моториста из-под нависших бровей. – Обойтись без него нельзя?
– Конечно, нельзя, товарищ командир. – В глазах Челнокова стояло такое неподдельное изумление, что Румянцев невольно улыбнулся. Моторист с горячностью поднял руку вверх. – Кто же после войны будет такую гадость хранить, товарищ командир? А я в повести хочу одного труса показать, как он с такой листовкой свою шкуру пытается спасти.
Демидов, не поднимая головы, процедил:
– Черт знает что, Челноков, умный вы человек, а такую грязь взяли в руки. Как вам не стыдно!
– Так это же я не для себя… – сбивчиво ответил Челноков. – Вот напишу книгу, и все ее прочтут. Я сейчас пишу плохо, но я в себя верю… может быть…
– Что может быть? – раздраженно оборвал его Демидов. – Не может быть, а уже есть. К судебной ответственности вас хотят привлечь.
– Меня? – Челноков ясными глазами посмотрел в расстроенное лицо командира. – За что? Вы, наверное, шутите!
– Хороши шутки, если следователь вмешался.
– Следователь? – без какой-либо тени испуга переспросил Челноков. На лице его застыл отпечаток недоумения. Оно было по-детски чистым сейчас, это простое человеческое лицо с застенчивыми глазами. – Да зачем же следователь, если никто ничего не скрывает?
– Черт бы вас побрал! – выругался полковник. – Боком выходит ваша святая наивность. Зачем следователь, спрашиваете? Да знаете ли вы, что положено по законам военного времени за хранение фашистской листовки? Трибунал!
