Афганистан помимо нашего желания объединяет нас. Помимо таких разных, но при этом нередко и пересекавшихся дорог, каждый проделал свой собственный, ни на чей не похожий, «личный» путь через Афган и назад. «Свой» Афган есть у каждого. Свой опыт, свои воспоминания, свои дороги. У кого-то горы, у кого-то пустыни… У кого-то вид сверху, из кабины вертолета на квадратики полей и кишлаков. У кого-то — вперед с места «водилы» бэтээра на бетонку и воронки. А у кого-то — из-под набухших век на окровавленные обрубки и пропитанные кровью бинты…
Война не заканчивается, даже когда перестают свистеть пули и рваться мины. Нужно суметь вернуться с войны. К сожалению, я знаю таких, кто были лучшими там, но проиграли здесь. Проиграли «свою» войну… Многие остались там навсегда, а многие, как мне иногда кажется, так и не вернулись оттуда назад, хотя уже лет по 20 живут здесь… в мире.
Мне повезло. Повезло вернуться. Первый раз повезло тогда, 26 лет назад. Хотя теперь я понимаю, что в августе 86-го сюда вернулось лишь мое тело, слава богу, целое и почти невредимое…
А вернулся с войны я только теперь, когда написал все это. Когда задал-таки вопросы, которые не умел сформулировать тогда, и на часть из них дал ответы, которые боялся произнести много лет. Я рассказал о своей, отдельно взятой войне. Про «свой» Афган — тот, где навсегда остался наивный мальчик с иллюзиями, обычный советский «мальчиш»… Да, она была частью «большой», «внешней» войны, в которой участвовало множество людей. Но в каждом бою «своей» войны ты всегда один…
Никого не было во всей Вселенной, когда на третий месяц в Афгане, охреневший от настолько неожиданной здесь дедовщины, я чуть было не решил уйти от всего этого в никуда… Я был один на всем свете, стоя на Нарае над безумно кричащим от боли в несуществующей уже ноге Гришиным. И спустя год там же в жутком одиночестве встречал свой день рождения в день, ставший последним для 17 парней из первой роты, сидевшей на соседней горке. Я был бесконечно одинок, когда на Панджшере лежал под градом «духовских» пуль на открытом пятачке и нужно было подняться и пробежать эти гребаные 10 шагов… И перед десантированием на Кандагаре, когда ротный предупредил, что в зоне высадки нас, скорее всего, «ждут», я тоже сидел на пыльной земле в аэропорту один-одинешенек… А рядом со мной, каждый один на один с собой, сидели Пахом, Никулин, Серега, Белый, Толян, Леня, Кахрамон и другие. Все вместе и каждый наедине со своей головой… Мы были рядом, но «свою» войну каждый вел в одиночку. И кто знает, у кого сколько было этих больших и малых боев за два года… Я вернулся теперь с этой «своей» войны, описав ее как смог и что смог… Хотя, возможно, именно теперь, когда я написал-таки все это, я окончательно убедился, что с войны совсем вернуться нельзя. Что с войны не возвращаются…
Закончив читать, вы пойдете дальше… Закончив писать, я снова и снова буду «улетать» туда, в «мой» Афган. Который всегда со мной, всегда живет во мне, никогда не оставляет. Может быть, потому, что без него не было бы меня…
Наверное, поэтому уже дважды я снова побывал там после своей войны. Впрочем, это уже совсем другая история…
Геннадий Синельников
АХ, ВОЙНА, ЧТО ТЫ СДЕЛАЛА…
Я только раз видала рукопашный,
Раз — наяву и сотни раз во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.
Юлия Друнина
Часть I
«МАНЕВРЫ-80»
В 1977 году после окончания Новосибирского высшего военно-политического общевойскового училища я был направлен для дальнейшего прохождения военной службы в ордена Ленина Ленинградский военный округ — поселок Печенга Мурманской области, в 10-й мотострелковый полк. Чем дальше на север уносил меня скрипучий пассажирский поезд, тем быстрее улетучивалось радостное настроение. За окном вагона лил дождь. Серые, с тусклой растительностью сопки, маленькие карликовые деревья, какие-то камни, покрытые мхом. Не по сезону холодно. Пограничный наряд, внимательно изучающий твои документы и внешность. Все ново и необычно.
Первый гарнизон особенно памятен и дорог. Учиться премудростям армейской службы приходилось, по существу, заново. Военное училище дало в основном теоретические знания и диплом об окончании, как путевку в самостоятельную жизнь. Самоутверждаться же в коллективе и на службе приходилось через отношение к ней и практические результаты. Когда начинался полярный день, часто забывали о времени и уходили домой уже глубокой ночью, а иногда и под утро. Были молоды, энергичны, мечтали о служебной карьере, не считались с семейными проблемами. Главным смыслом жизни была добросовестная служба.
Первым командиром роты у меня был капитан Юрий Волков.
— Ты знаешь, почему я выбрал именно тебя из всех выпускников, сразу возле штаба, по прибытии вас в гарнизон? — спросил он меня, когда покидал роту, уходя на новую, вышестоящую должность.
— Нет, — ответил я.
— Я выбрал тебя по глазам. Они у тебя с каким-то нормальным человеческим смыслом. Я сделал так и ничуть не жалею об этом.
Старший лейтенант Анатолий Болтовский, принявший роту у капитана Волкова, несмотря на свою молодость, был большим специалистом в военном деле. Он сплотил воинский коллектив подразделения, благодаря чему наша четвертая мотострелковая рота через некоторое время добилась высоких показателей в боевой и политической подготовке и была признана лучшей в полку. В общем успехе всего воинского коллектива была частица и моего труда.
Служил в нашей роте механиком-водителем рядовой Николай Егоров. Солдат как солдат. Но чем ближе узнавал я его по службе, тем отчетливее осознавал необычность и трагичность его судьбы. Отца он не помнил. Мать спилась, и в очередной пьянке ее убили. После смерти матери у Николая остались два младших брата — Олег и Сергей. Сначала их вместе отправили в один детский дом, но тот вскоре сгорел. После этого их разлучили, разослав по разным специальным заведениям. Связь с братьями прекратилась. Николай остался жить у родственников, которые не были с ним добры и очень часто даже попрекали куском съеденного хлеба. Николай пытался отыскать Сергея и Олега, но безуспешно. Он был каким-то грубоватым, озлобленным. Видимо, жизнь наложила на него свое клеймо. Прошли недели, месяцы, прежде чем я смог вызвать Николая на откровенный разговор. Узнав подробности его непростой жизни, я начал самостоятельный поиск его потерявшихся братьев. Через несколько месяцев, когда отыскались следы первого, я рассказал Николаю о своем поиске. С тех пор весь личный состав роты с нетерпением ожидал ротного почтальона и выжидательно смотрел на меня, пока я читал полученное очередное письмо. И вот, когда мне наконец пришло последнее, в котором был адрес второго брата, я пошел к замполиту полка, майору Юрию Федоровичу Шевченко, и рассказал ему о имевшем место факте и проведенной мною работе. Замполит был очень удивлен такому случаю, а также тому, что я уже сделал в этой связи.
Вечером весь личный состав роты был собран в Ленинской комнате. Последним из автопарка пришел Николай. И когда замполит полка вручил Егорову отпускной билет для поездки к братьям, а секретарь комсомольской организации роты, сержант Скочигоров, подарки, среди которых был большой целлофановый пакет с конфетами, я впервые увидел, как плакал взрослый парень. Черными, от въевшегося в кожу машинного масла, руками он прижимал к себе подарки, пытаясь что-то сказать, но не мог. Крупные слезы радости бежали по его красным от мороза щекам.
Каким-то образом этот случай попал сначала на страницы армейской, а затем и окружной военных газет. В октябре 1978 года меня вызвали в политотдел армии и предложили должность порученца, а проще — адъютанта члена Военного совета — начальника политического отдела армии. Я отказался.
