Ознакомительная версия. Доступно 38 страниц из 189
Лифт остановился на пятом, последнем этаже.
Когда Винер вошёл в мансарду, художник лежал на диване. При появлении Винера он нехотя спустил ноги с дивана, не спеша поднялся и, не запахивая пижамы, пошёл навстречу гостю. От Винера не укрылось, что Цихауэр мимоходом накинул простыню на мольберт.
Винер решил, что под этой простыней скрывается набросок того, о чём они толковали. Но как мог художник заниматься копированием тут, в своём ателье, вдали от оригинала?.. Впрочем, на этот вопрос могли, повидимому, ответить разбросанные повсюду многочисленные изображения Иисуса. Это были репродукции картин разных мастеров — целая груда фотографий, гравюр и просто открыток. Значит, Винер не ошибся: Цихауэр уже занят его заказом! Даже не получив задатка! Видимо, малый ещё голоднее, чем можно было предположить. Прекрасно! Прекрасно! Сейчас Винер его ошеломит: «По боку всех христов, милейший!» И изложит уже сложившуюся у него в голове идею будущей картины, которая будет называться «Фюреры». Нечто вроде «Ночного дозора» Рембрандта — все главари коричневой шайки в сборе, пышные мундиры, ордена, знамёна! Громы и молнии!
Потирая руки, Винер стоял в ожидании, что художник заговорит первым и поделится своими замыслами. Но Цихауэр тоже молчал и до неделикатности пристально разглядывал лицо Винера. Будто речь шла не о копии с изображением распятого, а о портрете самого заказчика. Его портрет! Скоро Винер, конечно, закажет его. Но кому? Это будет первоклассный, признанный мастер, чьё полотно на выставках привлечёт внимание одной подписью; либо, если уж это будет дебютант, то такой, который его портретом начнёт восхождение к вершинам славы!
Цихауэр с такой силой засунул руки в карманы дешёвой полотняной пижамы, что ткань обтянула его узкие плечи и впалую грудь с выступающими рёбрами. Винер впервые заметил, до чего тощ художник. Впрочем, он впервые обратил внимание и на нечто иное, что его чрезвычайно заинтересовало: смуглое лицо, высокий чистый лоб, обрамлённый прядями длинных прямых волос, горящие, немного наискось разрезанные глаза, рыжеватые усики и такая же рыжеватая, повидимому, очень мягкая бородка — все это делало Цихауэра удивительно похожим на того, за чьим изображением Винер сюда пришёл. Это сходство показалось Винеру знаменательным. Он сделает хорошее дело с этим парнем!
Видя, что хозяин не спешит предложить ему стул, Винер сам переложил с одного из них пачку альбомов на стол и сел. Художник все молчал.
— Послушайте, — рассердился, наконец, Винер: — что вы на меня уставились? Я же не заказываю свой портрет!
— Вы что-то сказали о портрете?.. Извините, у меня лихорадка. Я, вероятно, недостаточно сосредоточен.
— К сожалению, да, — недовольно проворчал Винер и тыльной стороной руки разгладил бороду снизу, от горла. — Мне хотелось бы закончить наше дело.
— Да, да… Прошлая беседа натолкнула меня на интересную идею. Я уже многое продумал. После вашего визита я кое-что узнал о вас.
— Позвольте, это моим делом было наводить о вас справки! — возразил Винер и беспокойно заёрзал на стуле.
— О, прошу простить! Это все проклятая лихорадка… Впрочем, не то, не то… Когда меня трясёт, голова работает необыкновенно ясно! — Цихауэр поёжился от озноба. — Я расскажу вам мой замысел.
Подчиняясь безотчётному любопытству, Винер снял шляпу и положил её на стол. Он надеялся, что, изложив замысел, художник поднимет простыню с мольберта. Винер с одного взгляда поймёт, стоит ли об этом говорить.
— Я расскажу вам свою идею, — повторил Цихауэр. — Вы видели когда-нибудь работу Давида?.. Герард Давид, «Крещение господне», что висит в Брюгге?
— Я помню репродукцию… — неуверенно сказал Винер.
— Помните лицо Иисуса? Это лицо заучившегося еврейского юноши, из которого родители хотят сделать пророка. В те времена это было небезвыгодной профессией. Если вы не настаиваете на портретном сходстве с известными изображениями Иисуса, то я предложил бы сделать распятого олицетворением Германии, простого немца, обыкновенного, недалёкого немца. А страже я дал бы лица наиболее известных сподвижников Гитлера; офицер — он сам… В его руке копьё. Оно занесено, чтобы нанести удар распятой Германии…
— Послушайте! — воскликнул в отчаянии Винер. — Вы сошли с ума! Я не хочу вас слушать! — Он решительно взялся за шляпу. — Вам нужно прийти в себя после лихорадки. Так мне кажется, господин Цихауэр!
— Да, да! Вы, кажется, правы, — покорно ответил художник.
Несколько мгновений он смотрел на Винера широко открытыми, лихорадочно горящими глазами и, как казалось Винеру, не видел его и даже, кажется, забыл, что перед ним солидный заказчик, которому дорого время и которому, кроме того, вовсе не доставляет удовольствия торчать в этой душной мансарде… Фу, безобразие! Как странно молчит этот субъект. Винеру мучительно хотелось прервать молчание художника, но непривычная робость вдруг овладела им; он не мог себя заставить сказать что-нибудь, что вернуло бы художника на землю.
А Цихауэр действительно не видел в эти минуты сидящего перед ним Винера. Его взор ушёл во внезапно представшее ему видение будущей картины. Ощущение брезгливой неприязни, вызванное в нём прошлым свиданием с Винером, превратилось сейчас во вспышку острой, непреодолимой ненависти. Рыхлая жёлтая физиономия фабриканта представилась ему таким ярким выражением идеи наживы, сквозившей в каждой складочке жирного лица, в каждом волосе его бороды, в каждом движении его жёлтых пальцев и жадно прищуренных глазах, что изображение это показалось Цихауэру достаточным для олицетворения всей алчности всех спекулянтов Германии, торопливо присасывающихся к телу несчастного народа, гонимого на Голгофу нацистами. Будь она проклята, эта жёлтая жаба с бородой ассирийского царя! Цихауэр даст такое полотно, что, взглянув на него, Винер сам побежит за верёвкой.
— Главному персонажу картины — торгашу, пришедшему приторговать вещи казнённого, я дам ваше лицо. Да, да! — крикнул Цихауэр и, видя, что Винер в испуге попятился к двери, шагнул к нему, вытянув руки. — Если вы окажете мне честь своим посещением недели через две-три, я покажу вам первые наброски. А эскиз вашей головы я уже сделал.
