Навсегда (Роман) - Кнорре Федор Федорович

Лучи фонариков скользили по ступенькам бокового входа. Иногда видны были ноги солдат, осторожно переступавших боком, — очевидно, переносили что-то тяжелое. Больше разобрать ничего нельзя было. И так продолжалось всю ночь.

Комендант то исподтишка приглядывался, стараясь понять, что там происходит, то с равнодушным видом, заложив руки за спину, прохаживался, насвистывая. Пусть хоть его солдаты думают, что он в курсе дела, а не просто поставлен, как болван, охранять сам не зная что!

Конечно, он подозревал кое-что, хотя и сомневался. И вдруг все стало ясно. Случайно скользнувший луч карманного фонаря осветил продолговатое тело авиабомбы.

Ну и ну! Мало было всяких неприятностей и унижения для него в этом городишке! Теперь, вдобавок, значит, ему предстоит отсиживать положенные часы в своей канцелярии, в двух шагах от заминированного костела. Одной минуты покоя у него теперь не будет ни днем, ни ночью!..

Через день эсэсовский караул у собора сменили солдаты отходившей фронтовой части. Потом и эта часть ушла, и собор стали охранять солдаты одной из иностранных дивизий с необыкновенно пышным названием. Они равнодушно прохаживались по тротуару вокруг собора, охраняя все входы. Именно здесь они отлично годились в часовые, не зная языка народа, против которого воевали, так же как не знали языка страны, за которую воевали. Им и в голову не могло прийти, что в каменных подвалах собора, прямо у них под ногами, заложены ящики тола и бомбы.

В городе началась эвакуация, и с этого момента пошли в ход всякого рода списки, заготовленные заблаговременно. На рассвете людей поднимали с постелей и сгоняли небольшими партиями в костел.

Магдяле только тогда догадалась, что тоже состоит в каком-то списке, когда вместе с детьми оказалась на улице, под конвоем нервных, неуверенных и очень спешащих солдат.

В пустынном, сером от предутреннего света городе было тихо, слышался только звук шагов, — тяжелых, солдатских, со звякающими о камень железными подковами, легких женских и шаркающих старческих шагов и частая, заплетающаяся дробь мелких, детских, еле поспевающих за взрослыми.

Дочка Магдяле, Люне, ничего не понимая, зевала, почти засыпая на руках у матери; старшая — приемная девочка, Надя, бежала рядом, держась за пояс платья Магдяле.

Около дома фабриканта Малюнаса стояла большая парная телега, на которую были нагружены чемоданы и сундуки. Сам Малюнас с развевающимися полами зимнего пальто бестолково суетился вокруг телеги.

Две большие картины в золоченых рамах были прислонены к фонарному столбу. Какой-то старик, согнувшись в три погибели, вышел из подъезда с большим сундуком, и Малюнас бросился показывать ему, куда надо укладывать.

Ирэна в спортивной куртке и брюках вышла из подъезда с сахарницей в руках. Погладив по лбу лошадь, она поднесла ей на ладони кусок сахара. Лошадь потянулась губами, осторожно взяла сахар, и в этот момент Ирэна, подняв глаза, увидела Магдяле. Какое-то мгновение, пока Магдяле проходила мимо, они смотрели друг на друга.

«Я должна была бы, — мелькнуло в голове Ирэны, — сейчас легким движением руки остановить солдат и сказать: „Отпустите эту женщину!“ И красивый офицер, безнадежно в меня влюбленный, покорно склонив голову, выполнил бы приказание. А я бы снисходительно и горько улыбалась, когда Магдяле, вся в слезах, благословляла бы меня за спасение…»

В воображаемом кинофильме ее жизни это должно было произойти именно так… Но сейчас все происходящее вокруг вызывало в ней отвращение: позорная мужицкая телега, и муж, потеющий в зимнем пальто, и серое утро, и даже сам этот кинофильм, в который ей так и не удалось попасть…

Ирэна отвернулась, поставила сахарницу прямо на тротуар и с раздражением обтерла носовым платком ладонь, влажную от прикосновения лошадиных губ…

Через несколько минут Магдяле вместе с другими уже переступала порог костела. Как только их перестали торопить и подгонять, она опустила Люне на пол и повела за руку. Надя тут же вцепилась ей в другую руку.

Где-то далеко, в полутьме, колеблющиеся желтые огоньки свечей вспыхивали и переливались, отражаясь в блестках покрывала девы Марии. Мраморные статуи белели в нишах по стенам. Множество людей сидело, стояло или очень медленно, неслышно ходило, разговаривая вполголоса, как и полагается в церкви.

— Проходите… Проходите… — приветливо повторял маленький сгорбленный человечек, похожий на ежика, органист костела. — Проходите… Присаживайтесь… здесь вы в безопасности, — говорил он каждому вновь пришедшему. — Видите, сколько тут детей? А детям никто не захочет причинять зла, ведь это вы сами понимаете! — И он, улыбаясь и приветливо кивая, шел встречать следующих.

Надя обрадованно заулыбалась: появившись из-за колонны, к ней подходила Оняле. Она фамильярно ткнула Надю пальцем в живот, как делала раньше, чтобы подбодрить ее, и сказала:

— Идем в наш угол. Будем вместе сидеть. Ладно?

Она привела Магдяле и девочек к просторной нише, где прямо на полу, у ног какого-то святого в шлеме и с мечом у пояса, сидели Юлия и Ядвига.

— Здравствуйте! И вы, значит, здесь? Садитесь тут, рядом, — сказала Юлия. — Нерадостная встреча, что и говорить.

— Вы здесь давно? — усаживая девочек на сложенное вдвое пальто, спросила Магдяле. Сама она не села, а лишь облокотилась о постамент святого.

— Нас привезли еще вчера. А хутор сожгли.

— Боже мой, — тихо сказала Магдяле.

Постепенно разноцветные витражи высоких окон все ярче наливались светом наступившего дня. Синие, желтые, зеленые блики появились на ступеньках алтаря.

Привели еще одну партию людей, и двойные кованые двери гулко захлопнулись, так что отдалось под куполом.

Сухая, очень прямая фигура женщины, у которой из-под расстегнутого пальто виднелся сверкающий белизной подкрахмаленный халат, показалась Магдяле знакомой.

— Проходите, пожалуйста! — бормотал органист. — Чувствуйте себя спокойно. Все обойдется, вот увидите!

— Сестра Лиля? — тихонько и неуверенно позвала Магдяле. — Идите к нам!

Сестра Лиля, которую знал каждый человек в городе, подошла и со своей обычной снисходительной улыбкой поздоровалась.

— Значит, и вы здесь! — с горечью повторила Юлия фразу, которой встречала каждого нового человека.

— Да… — с презрительным выражением сказала сестра Лиля. — Сперва меня хотели эвакуировать, но обвинили в воровстве и отправили сюда.

— Это вас-то? Да, видно, они совсем… — Юлия чуть не сказала «взбесились», но в церкви, конечно, нельзя было употреблять таких слов, и она сказала — Совсем потеряли разум!

— Я ведь в госпитале у них работаю, — спокойно объяснила сестра Лиля. — А в свободные дни дежурю в трущобе, которая считается у них больницей для гражданского населения. Вот меня и обвинили в том, что я ворую из госпиталя медикаменты и таскаю их в больницу.

— Ужас, просто ужас!.. — стискивая руки, прошептала Ядвига.

Юлия молчала, все пристальнее вглядываясь в лицо сестры Лили.

— Помолчи минутку, дочь моя, — нетерпеливо отмахнулась она от дочери. — Бедняжка сестра Лиля! И вы ничего не сумели им доказать?

Сестра Лиля тоже очень внимательно посмотрела прямо ей в глаза.

— Я пробовала! — сказала она и слегка пожала прямыми суховатыми плечами. — Но вы же знаете, как трудно бывает оправдаться!

— Да! — сказала Юлия. — Даже когда обвинение ложное. А когда оно…

Глаза у сестры Лили смеялись. Она слегка наклонила голову.

— В этих случаях, конечно, особенно трудно.

Юлия бесцеремонно опустила руку на плечо сестры Лили и на минуту крепко его сжала, даже слегка встряхнула…

Несколько женщин, стоя на коленях перед изображением девы Марии, бормотали молитвы. В сумраке слышались тихие шаги тех, кто неустанно и бесцельно бродил взад и вперед по каменным плитам пола, точно надеясь найти какой-нибудь выход.

Молодая женщина быстро прошла по проходу и, запрокинув голову, упала на колени перед алтарем. Люди встревоженно оборачивались, услышав, как она громким голосом, страстно и умоляюще, начала нараспев читать молитву. Еще один женский голос, дрожащий и напряженный, подхватил молитву, и сразу в разных местах полутемного костела запели хором. Заплакали и закричали дети, послышались рыдания, и кто-то исступленно выкрикнул: «Молитесь за наши души, мы все тут погибнем! Мы все уже погибли…»