Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 143
— А кого именно?
— Все равно кого. Откройте.
— Так я не открою. Кого вам надо?
— Скажите, пожалуйста, ваш телефон до войны был К-0-85-52?
— Я не помню.
Я чертыхнулся про себя.
— Ну, а вы сами жили в то время здесь?
— Жила. Кого же вам надо?
Я ничего не ответил — не повторять же эту сказку про белого бычка, а за дверью опять зашаркали шаги — уже от нее. Я нажал другую кнопку. Вскоре послышались другие шаги, на каблучке, быстрые и четкие, и дверь сразу отворилась.
— Кого вам? — строго спросила накрашенная девица в кокетливом халатике.
— Я не знаю кого.
— Чего тогда рветесь?
— Я не рвусь. Мне нужно кого-нибудь, кто жил здесь в сорок втором году.
— В сорок втором? — протянула девица.
— Да. Вас, конечно, тогда еще не было. Кто-нибудь остался из старых жильцов?
— Да. Проходите, ладно. Сейчас я позову.
Я вошел в длинный полутемный коридор и остановился. Вскоре появилась эта же девица в сопровождении старушки, видать, той самой, которая побоялась мне открыть дверь.
— Вот — беседуйте! — Девушка круто повернулась и, затопав каблучками, виляющей походкой отошла от нас.
— Так кого же вам нужно? — спросила старушка, оглядев меня.
— В сорок втором году весной мне кто-то дал ваш телефон и попросил позвонить по нему. Я не помню, кто и кому я должен был позвонить. И звонил ли я? Кто из вашей квартиры мог воевать в том году подо Ржевом? Может быть, вы помните?
Старушка задумалась.
— Володя у нас воевал. Женя воевал. Но вот где, не знаю.
— Они живы?
— Да. Только здесь уже не живут. У Лидочки был жених на фронте. Погиб.
У Лидочки… Я напрягаю память и думаю, что раз я не записал, кому надо мне позвонить, то, вероятно, сказали мне очень простое и легкое имя, без отчества… А Лида… Лида — немудрено запомнить…
— Сколько было Володе и Жене? — спросил я.
— Мальчики совсем… Одного в сорок первом взяли, а Женю, по-моему, только в сорок втором.
— А где сейчас эта Лида?
— Она давно переехала. А телефон, знаете ли, у нас отключили в первые дни войны.
— Куда переехала?
— Не знаю.
— Вы не скажете ее фамилию и отчество?
— Скажу. Фамилия — Крашенникова. А отчество… убей бог, не помню. Мы ее все Лидочка да Лидочка звали. Студенткой она была и жила у тетки. Сама она не москвичка, с Урала вроде… А в институте здесь училась.
— А какого года рождения она?
— Молоденькая была. Девочка совсем. В сорок первом только поступила…
— Ну, хорошо, спасибо. А как жениха ее звали — не помните?
— Нет.
Ну, что ж, попытаюсь разыскать эту Лидочку. Я поблагодарил старушку, распрощался и вышел. Тут же у Сретенских ворот подошел к справочному бюро. Вначале принимать заказ у меня не захотели. Без отчества не принимаем. Пришлось сказать, что я разыскиваю невесту погибшего фронтового друга, — смилостивились и приняли. Сказали зайти минут через двадцать.
Пошел по Сретенке… Было начало апреля, снега уже не было, но было грязно, мокро, и продувал неприятный влажный ветер. Дойдя до кафе, я почти машинально открыл дверь и вошел — гомон разговоров, дымно и душно. Заказал стакан портвейна и присел за столик.
За моим столиком сидели парень с девицей. Потягивали вино и молчали. Потом наконец, вздохнув, она сказала: «Какие мокасины вчера в Щербаковском давали…» — «Да? — немного оживился парень. — Сколько?» — «Тридцать пять рэ». И опять замолчали. Причем надолго.
Я допил стакан. В голову малость ударило, и я стал думать, что есть все же причина, почему меня тянет так подо Ржев. Было там, наверно, самое важное и главное. Первая встреча со смертью, первые бои, к тому же оказавшиеся безудачными, очень тяжелыми. Конечно, и в сорок третьем, и в сорок четвертом, и в сорок пятом бои не были легки, но они шли по-другому и заканчивались чаще всего победами, успехом…
В справочном мне дали четыре адреса четырех Крашенниковых. Одна была двадцать второго года рождения, другая двадцать четвертого, третья девятнадцатого, а последняя двадцать пятого. Придя домой, я написал им всем открытки с просьбой ответить мне, если кто из них проживал в сорок втором году на Сретенке и имел телефон К-0-85-52.
В середине апреля состоялся выставком, и мой плакат «зарезали». «Вот если бы фигуру дали пореалистичней, тогда…» — сказали мне. Ладно… Погрузил подрамник на крышу своего «Москвича» и увез домой — пусть лежит до лучших времен.
Вечерами достаю карту. Тех памятных деревень нет на ней. Но село Бахмутово есть. От него и танцую. До него можно доехать на машине, но это же не туристическая поездка. Надо пешком, пешком пройти до этих мест. И я решил ехать поездом до станции Чертолино, что в двадцати километрах ото Ржева, а оттуда уже пройти к моим деревням. Прикинул по масштабу: тоже километров восемнадцать — двадцать.
Помня весеннюю дорогу обратно, представляю, что в полуботиночках ее не пройти, — надо покупать сапоги. Синие диагоналевые галифе у меня чудом сохранились — валяются где-то в чулане. Достал, померил, вроде впору, брюшка я себе не отрастил. Приготовил я и этюдник, нарезал грунтового картона, — наверно, захочется пописать. Пришлось купить и рюкзак. Избалованный машиной, я таких вещей не имел. В общем, я почти готов. Наметил срок — День Победы. Пришлось сбегать на Рижский вокзал и узнать, останавливается ли поезд на станции Чертолино, — останавливается. Все эти приготовления я делаю с трепетным чувством ожидания чего-то большого и важного, что даст мне эта поездка.
Эти деревни, которые мы брали и не смогли взять, снились мне почти десять лет, снятся и сейчас, только редко… Пройти по той земле — значит погрузиться в прошлое, пережить снова необычайно трудное, но великое. Да, пожалуй, великое, потому как было это преодолением себя ради главного… Может быть, потом, в мирной жизни, мне и не хватало вот такого главного стержня, а жизнь стала крутиться по маленьким орбитам, без взлетов и парений, а так — день за днем в повседневности мелких дел и забот.
От четырех Лид никакого ответа я пока не получил, да и, сказать по правде, не особенно о них думал.
Огромному подрамнику, на котором плакат, места в комнате, конечно, нету. Отношу его на чердак. Там пылится многое из того, что задумано, сделано, порой недоделано и которое не нашло признания и применения. Иногда захожу туда, расставлю все и смотрю…
Смотрю с грустью, потому как не сумел я, не смог выразить то, что хотелось… Может быть, сам жанр плаката не дает возможности. Для отражения войны, наверно, нужна живопись, а я же не живописец. Сколько раз пытался я написать солдатские глаза перед боем, — сколько в них всего! — не получилось… Ухожу с чердака всегда каким-то разбитым, в тоске, и тянет промочить горло, что и делаю. Плетусь на Сретенку…
В первые годы после войны на этой узкой, но многолюдной улице довольно часто встречались однополчане по кадровой. Призывались мы Дзержинским военкоматом, а потому Сретенка была как бы главной улицей нашего района. В каждом переулке тогда стояли палаточки «Пиво — воды», и около них обязательно встретишь кого-нибудь из ребят. Сейчас все реже и реже… Кто получил квартиру в новом районе, а кто и… Пораненные же все, да не по одному разу… Да и времени прошло с войны уж немало.
Помню, как подвел меня один из моих однополчан — Иван Карпов, по прозвищу Слон… Шел я по Сретенке с одной долговязой девицей, генеральской дочкой, с которой только что начал развиваться у меня роман, как подошел ко мне опухший, одетый в какую-то сменку Карпов, и, несмотря на мои отчаянные подмаргивания, осипшим басом попросил десятку. Я, конечно, дал. Девица сделала строгие глаза и поджала губы. Когда же попытался взять ее под руку, она брезгливо отодвинулась… Ну, а я не стал ей рассказывать, что Ванька Карпов провоевал всю войну в пехоте, четырежды покалечен и имеет три «Славы». Бог с ней! Не буду же я ради нее чураться своих фронтовых ребят, кто бы они ни были и что бы с ними ни случилось… Так и закончилось на этом наше знакомство.
Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 143
