Десять стрел для одной - Литвиновы Анна и Сергей

Анна и Сергей Литвиновы

Десять стрел для одной

© Литвинова А. В., Литвинов С. В., 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

По пятницам она всегда ездила в офис на метро. Коллегам говорила: глупо тащиться на машине в самый пробочный день. Да и бокал вина приятно выпить на излете рабочей недели.

Сослуживцы (наивное стадо!) понимающе кивали. Они были уверены: начальница – безбожно скучна. По будням – строит карьеру, по выходным – грустит перед телевизором. Никому в голову прийти не могло, что вся ее жизнь – сплошной миф. Что истинное ее имя – Апата. Богиня лжи и обмана.

И что счастлива она только в этой своей ипостаси.

Когда рабочая неделя заканчивалась, Апата спешила к метро. Поначалу еще мелькали знакомые лица: вечная бабуся из ларька с проездными, грустный парень-сэндвич («глушители и жестяные работы»), пьяненький афроамериканец с листовками танцевальной школы. Но чем глубже в подземку, тем дальше от банального вечера пятницы.

Богини лжи и обмана проводят выходные по собственному регламенту. Апата никогда в жизни не видела «Поле чудес» и ни разу не покупала себе пенную бомбу для ванны. Она не посещала спа-салоны и не мечтала улучшить внешность. Привлекать к себе внимание любит никчемная птица павлин. А ей куда больше нравилось быть мимолетной тенью. Размытым отражением. Отзвуком.

На работе (что поделаешь) требовалось носить маску.

Клиенты – в большинстве мужчины. Им скучно вести дела с девушкой в бесформенных джинсах. Приходилось одеваться на потребу самцам: каблуки, юбка выше колен. Блузка или водолазка в обтяжку. К концу недели ненавистная шкурка натирала отчаянно. Апата минуты считала, когда сбросит наносное и обратится в себя истинную.

Уйти с работы одной никогда не получалось. Коллеги не оставляли в покое, тянулись за ней, терзали скучными разговорами про киношки, кафешки, премьеры и чем заняться в выходные. Апата виртуозно выдумывала собственные планы: фитнес, гольф, теннис, конный спорт. Поезд метро несся вперед. Сослуживцы постепенно выходили, отсеивались. Она покидала состав на «Комсомольской». Якобы шла на пересадку – все знали, что у нее квартира в Сокольниках. Попутчиков на красную ветку, по счастью, не было. Апата медленно шла по платформе. Доставала пудреницу, на ходу пробегалась по лицу пуховкой. На самом деле не пудрилась – смотрела в зеркальце, убеждалась: за ней никто не следует. И ни на какую пересадку не шла. Направлялась к вокзалам. На Ярославском, в камере хранения, брала сумку. Дальше перебегала на Ленинградский, в платный душ. Заходила в раздевалку. Запихивала офисную униформу в пакет. Надевала шлепки. Шла в помывочную. Становилась под горячие струи. Смывала с себя косметику и фальшь рабочего дня. Потом вытиралась. Натягивала мягкие черные брюки. Влезала в любимую водолазку, или толстовку, или куртку – тоже обязательно черные. Со стоном восторга натягивала удобные мокасины. Стирала с ногтей красный лак, собирала волосы в хвост. Доставала очки с дымчатыми стеклами.

Душевую всегда сторожила одна и та же одышливая, но сноровистая старуха. Она цепко вылавливала из потока наркоманок и пьяных, горласто орала на редких смелых, кто проскакивал, не заплатив. Иногда сверялась с плакатом «Внимание, розыск!», что висел у нее за спиной. Но метаморфоза, которая каждую пятницу происходила с Апатой, ее не интересовала. Взгляд всегда равнодушный: «Без сдачи есть? Спасибо. Проходите».

«А может, давно заметила? И сообщила куда следует?»

Но, видно, не было такого закона, что девушке по пятницам нельзя менять имидж. И представители власти ни разу к ней не подходили. А подошли бы – ничего страшного. Паспорт, гражданство, прописка – все в полной норме.

Апате в принципе ничто не мешало ездить после работы домой и переодеваться там, без всяких посторонних глаз. Но жаль было терять полтора часа времени. Плюс вокзальный антураж (камера хранения, белый казенный кафель, мельтешение лиц) вдохновлял. Хорошо настраивал – на риск и грядущее беззаконие.

Апата вежливо кивала старухе, сторожившей душ. Закидывала в камеру хранения сумку с офисной одеждой и мокрым полотенцем. Она поменяет ее на другую как-нибудь вечером, на неделе.

Потом снова прыгала в метро. Теперь путь лежал на Рижский. Или на Курский. Там электричка – до станции Павшино. Дальше автобус или маршрутка. Хотя пригород совсем ближний, народ здесь гораздо любопытнее, чем в столице. И новых лиц мало. Таксисты косятся, тетки-торговки, прохожие. Любопытно им, куда это она собралась. Молодая. Не местная. Одна. В пятницу вечером. В черном.

Можно было переодеваться. Экспериментировать с гримом. Но Апата предпочитала не внешность менять, а постоянно выискивать новые маршруты.

Пока их было наработано семнадцать. Недавно придумала восемнадцатый: от Тушинской, оказывается, прямо до Павшино можно докатить на маршрутке. А дальше – юркнуть в Железнодорожный переулок, попетлять, убедиться, что никто за тобой не следует, – и в лес, на тропинку, с фонариком.

Ночной природы Апата боялась куда меньше, чем людских, просвечивающих до донышка глаз. Что плохого ей может сделать лось или филин? А от бродячих собак она носила с собой перцовый баллончик.

Любимый иногда встречал ее на полпути. Но чаще ждал дома. Она, в ночи, сама вся черная, будто грозовое небо, проскальзывала в калитку. Скреблась в дверь. И бросалась в его объятия.

Каждый раз, едва ныряла с разгону в тину его изумтительных зеленых глаз, замечала: морщина меж бровей буравится все глубже. И взгляд-безнадега обволакивает, тащит за собой в топь. Он старел с каждой неделей. Семь дней. Ничтожный срок для включенного в столичную жизнь. И вечность – для отверженного.

– Я люблю тебя, – прижималась она к нему.

Когда-то он сразу истово, сладко впивался в ее губы. Теперь поцелуи с каждой неделей становятся холоднее. И пальцы – равнодушные, без тепла. А губы беззвучно шептали:

– Не могу больше. Не могу. Не могу.

Как его было утешить? Выхода Апата не видела.

Чтобы заново родиться, им обоим нужно исчезнуть. Но как это сделать? Пластическая операция? Купить новые документы? Нелегально перейти границу? Простите. Мы не шпионы. И не дети шпионов. Мы обязательно попадемся.

К тому же Апата не верила, что для них обоих возможна нормальная семья. Что они когда-нибудь станут рука об руку ходить в кафе, раскланиваться с соседями. Да и не нужно ей это. Она не признавалась любимому, но получала удовольствие от той жизни, что вела сейчас. Пусть рабочая неделя бесконечно длинна и скучна. Пусть узкие туфли на каблуках безжалостно натирают. Переговоры тошнотворны, клиенты докучливы. Бесконечный кофе скоро, кажется, закапает из ушей. Зато с каждым днем все ближе становились заветные выходные. А в ночь с пятницы на субботу – никем не замеченная, вольная, дикая – Апата наконец ныряла в метро и улетала в настоящее счастье.

Зачем ей что-то иное?

Еще в полусне Лана Сумцова провела языком по деснам. Открыла глаза, бросила взгляд на тумбочку. Увидела. Скривилась. Зубы. Ее зубы. На салфетке. Какая мерзость! Она объездила всю Москву и несколько стран Европы. Консультировалась с маститыми профессорами. Убеждала, умоляла. Тем, кто внушаем, пыталась угрожать. Но ставить импланты все равно никто не согласился. А своих зубов, чтоб прицепить мост, не осталось.

Верно говорят: здоровье и молодость никакими деньгами не купишь.

Лана отвернулась от зеркала – не дай бог увидеть в нем собственный щербатый рот! На ощупь всунула протез. Лишь потом на себя взглянула – и сердито отвернулась от стекляшки. Специально выбирала, чтобы стекло мутноватое. Орех, резьба, Ренессанс, антиквариат. А все равно лицо по утрам – хоть топись. Глаза заплывшие, синяки под ними черные. И вообще вторая подтяжка не удалась. Щеки лубочные, как у матрешки, кожа натянута – кажется, сейчас лопнет. В разрезе глаз проглядывают японские нотки. И нос, если смотреть внимательно, теперь чуть набок. Хирург (тот, что резал) клянется: все со временем встанет на место. Но опытные врачи-косметологи в один голос твердят: подтяжку можно было только один раз делать. А она не удержалась. Пошла еще на одну.