Рысюхин и пятнадцать бочек джина
Глава 1
Последующие дни оказались очень тяжёлыми. Оказывается, это по-настоящему трудно, просто смотреть и ничего не делать! Роль стороннего наблюдателя давалась бы намного легче, если бы наблюдать довелось не за своей дружиной, а так приходилось чуть ли не руками рот себе зажимать, чтобы не отдать распоряжение или не подсказать что-то! Да и вообще, витать таким вот «духом бесплотным»…
Я сам себе удивился, когда понял, что у меня, оказывается, успела образоваться привычка отдавать приказания! У меня, который не был уверен, что справится с тем, чтобы руководить одним управляющим. А вот гляди ж ты! Причём отдельно шёл зуд от желания… нет, необходимости контролировать происходящее вокруг, и отдельно — от привычки командовать. Как это обозвал дед, «фантомные боли от ампутированного командного органа».
Я даже пригласил к себе в фургон другого наблюдателя, чтобы отвлекаться хоть на разговоры. Генерала мне «не досталось», и к счастью, выделили сравнительно молодого подполковника, который отослал ехавших с нами обер-офицеров в их транспорт, хотя в фургоне ещё оставалось место.
Разговорились в том числе и про результаты осмотра.
— Не понимаю я вашего генерала, его желание поиздеваться над солдатами без всякой на то нужды!
— С чего вы это взяли, Юрий Викентьевич? — Мы с подполковником Орловским, виконтом, кстати, причём в его случае это не титул вежливости, а титул пожалования, сразу договорились общаться «без чинов». — За нашим Старым много чего есть, но в пустом издевательстве замечен не был.
— Ну, как же! А его приказ боковые окна в кабине снять и в броневике лавки поставить вместо нормальных сидений с ремнями⁈ Не из экономии даже, она на фоне всего остального копеечная, а именно чтобы создать трудности и тяготы, для преодоления!
— Ах, это! Так нет тут того, о чём вы говорите, чистый прагматизм.
Я, наверное, был в этот момент очень удивлён, если мягко говорить. Настолько, что спутник мой даже рассмеялся.
— Ну, что вы, Юрий Викентьевич, не делайте такое лицо. Вижу, на самом деле не понимаете. Но это от недостатка опыта именно что службы в войсках. И от искажённого восприятия армии через собственную дружину.
— Возможно, я на самом деле слишком молод для своего звания, хоть и не выпрашивал его, да и опыт службы именно в армии имею весьма ограниченный и очень специфичный. Но — не вижу логики, вы правы. Может, Яков Андреевич, раскроете мне глаза?
— Всенепременно, Юрий Викентьевич! Простите за мой смех, я не хотел вас обидеть или как-то умалить ваше достоинство, но очень уж вид у вас был растерянный. Ещё раз простите.
— Я не обижаюсь, я просто раздосадован и злюсь, в том числе на себя, что не могу понять очевидное для других.
— Хорошо. Чтобы было понятнее, начну немного издалека. Я порой читаю лекции в военном училище и заметил, что короткое и простое объяснение, достаточное и понятное для равных по квалификации лиц, часто ставит курсантов в тупик. Они даже порой такой краткий ответ за издевательство принимают, просто от того, что не владеют контекстом.
— Знакомо. Тоже часто приходится подчинённым разжёвывать то, что кажется очевидным. Но, надеюсь, не слишком издалека — нам ехать осталось порядка часа.
Подполковник коротко хохотнул:
— Надеюсь уложиться. Итак, от печки. Краеугольным камнем армии, опорой её фундамента, тем, что отличает армию от любой другой группы вооружённых людей, от банды грабителей до охотничьей артели, является дисциплина. Дисциплина же, в свою очередь, опирается на субординацию, систему вертикальных взаимоотношений и безусловного подчинения.
— Это мне знакомо с занятий по военной подготовке. Но причём тут несчастное окошко⁈
— Терпение, Юрий Викентьевич, терпение. Субординация, в свою очередь, должна иметь явные и очевидные для понимающего человека внешние проявления, чтобы не возникало вопроса «а ты кто такой» или даже тени сомнения в разнице положений. Для первого служат знаки различия и разный вид униформы. А второе формируется всем окружением, отношением окружающих, взаимоотношениями между равными и, в том числе, условиями службы. Именно с точки зрения субординации, её формирования и поддержания, совершенно необходимо, чтобы оснащение, снаряжение и условия службы военнослужащих разных категорий имели чёткие и явные различия.
— И ради этого снижать боеготовность подразделения, вымучивая рядовых⁈
— Поверьте на слово и упаси вас боги проверить это на практике: потеря авторитета, дисциплины и управляемости подразделением снижает боеготовность его гораздо сильнее. Я бы сказал — порой уничтожает эту боеготовность полностью. И потому — да, оно того стоит. Если нет возможности привнесённую новинку дать офицерам в улучшенном качестве, то для нижних чинов её требуется, необходимо, либо придержать до появления лучшего варианта, либо упростить, в том числе со снижением удобства пользования или качества. Чтобы зримо показать и подчеркнуть разницу положений, которая должна быть во всём, а также дать мотивацию для роста: из рядовых — в унтер-офицеры, из унтеров в фельдфебели, из них — в зауряд-прапорщики. Либо, если речь об офицерском корпусе, из прапорщиков в генералы.
Подполковник откинулся на спинку, с интересом глядя на меня, на то, как я буду воспринимать сказанное. Я же на самом деле задумался, а заодно и мнение деда на эту тему послушал.
«Ну, что сказать, внучек. Исходно здравое зерно в этих рассуждения есть. Но как же его перекрутили-то! В итоге получился дикий сословный мутант. Дисциплина необходима, субординация нужна. Но есть много других, более надёжных способов поднять авторитет в глазах подчинённых, чем издеваться над ними».
«Согласен, полностью. И в дружине у себя такой дурью маяться точно не стану!»
— Вы, наверное, считаете, что авторитет можно создавать и поддерживать и иначе: знаниями, умениями и так далее? Той же заботой о своих подчинённых, правильно?
— Собственно, да.
— И вы полностью правы. — Виконт опять полюбовался на моё вытянувшееся лицо и, прежде чем я успел возмутиться, продолжил: — Правы, но со своей точки зрения, владельца дружины. В малом коллективе, где личный состав служит годами, и где командир, он же владелец, имеет полное право выбирать, кого нанять, кого уволить и кого куда продвигать — формирование личного авторитета по принципу «вожака» или древнего князя работает. Все всех знают, разница в положении обеспечивается разными комнатами в казарме и разной суммой денежного довольствия. Но уже на батальонном уровне требуется поддержка чисто внешними, очевидными и осязаемыми даже для новобранца, эффектами. Если же взять полковой уровень и учесть переменность состава, призывники приходят, отслужившие уходят… В общем, авторитет вождя не работает, он просто не успевает сформироваться и развиться. Так что, если в дружине можно себе позволить «баловать» своих гвардейцев, то в армии рядовые должны жить хуже, чем унтеры, прапорщики — лучше фельдфебелей, а штаб офицеры должны иметь преимущества в условиях службы перед обер-офицерами.
Подполковник хмыкнул и, что называется, «добил»:
— Именно поэтому мы с вами едем в этом, на редкость удобном и прекрасно оснащённом, примите моё искреннее восхищение, ведь это же, насколько знаю, ваша разработка и изготовление, экипаже. А мои подчинённые — в гораздо менее удобном обычном автомобиле, который до сегодняшнего дня казался мне весьма приличным. Несмотря на то, что у вас тут достаточно места для всех, а среди поручиков есть те, кого можно было бы посадить за руль.
«Армейская логика, она в принципе отличается от обычной человеческой. А уж в вашем сословном обществе…»
«Да я сам пришалел, хоть и имею закалку бабулей».
Минут пять ехали молча: я думал и общался с дедом, подполковник смотрел то в окно, то на меня. Наконец, он не вытерпел или, скорее, решился:
— Скажите, Юрий Викентьевич, если это, конечно, не будет сочтено слишком личным или неприемлемым. Я заметил, что ваша реакция на упрощение условий службы нижних чинов оказалась очень уж… мммм… сильной и резкой. Вы, простите, не из сочувствующих революционерам ли будете? — И тут же сам рассмеялся, понимая, что ни бунтовщика, ни даже сочувствующего Государь своим флигель-адъютантом не сделал бы.
