Уже мертва - Райх Кэти

Моя бабушка постоянно твердила, что в каждом человеке есть что-то хорошее.

— Присмотрись повнимательнее, — мягко говорила она, — тогда и разглядишь это хорошее. У всех свои достоинства.

Бабуля никогда не общалась с Клоделем.

Его достоинство заключалось разве что в быстроте. Через пятнадцать минут детектив уже был тут как тут.

Я слышала сквозь закрытую дверь их разговор с Бержероном. Голос Клоделя звучал приглушенно, это означало, что он сильно раздражен. Ему хотелось узнать мнение Бержерона о снимках от него самого, а не от меня, но Бержерону не было дела до его желаний.

Некоторое время спустя Клодель появился в моем офисе. Ни он, ни я не произнесли ни единого приветственного слова.

— Наши предположения подтвердились, — проговорила я. — Это Ганьон.

Клодель нахмурился, но глаза его заблестели оживленно. Теперь он мог приступать к следствию.

«Интересно, есть в его душе хоть капля жалости к умершей? — подумала я. — Или вся эта история для него — только очередная возможность потренироваться? Всех перехитрить, найти злодея».

Я не раз слышала, как над изуродованным телом добродушно подшучивают, дают ему смешные характеристики. Наверное, посредством черного юмора кто-то мирится с чудовищностью убийства, ограждает себя от ужасающей жестокости реального мира или маскирует свои истинные чувства. Но есть и такая группа людей, которые легко воспринимают насильственную смерть совсем по другим причинам. Во мне возникло подозрение, что Клодель относится именно к таким. В течение нескольких секунд я пристально наблюдала за его лицом. Где-то в дальнем конце коридора зазвонил телефон.

Я питала к этому человеку чистой воды неприязнь, но не могла не принимать во внимание тот факт, что его мнение обо мне для меня важно. Я хотела ему нравиться, хотела, чтобы он меня принимал, соглашался со мной.

Я хотела, чтобы они все меня приняли, все члены клуба. В моем воображении возник образ доктора Ленц, читающей мне лекцию.

«Темпе, — прозвучал у меня в голове ее голос, — ты дочь алкоголика. Ты ищешь внимания, в котором он тебе отказывал. Ты желаешь получить папино одобрение, вот и стараешься угодить всем и каждому».

Она помогла мне распознать в себе проблему, но помочь отделаться от нее не смогла. Пришлось справляться самостоятельно. В итоге теперь некоторые даже находят меня безразличной. Но Клоделю я таковой явно не казалась. Так или иначе, вступать с ним в открытое противоборство мне не хотелось.

Я сделала глубокий вдох.

— Мсье Клодель, а вам не кажется, — заговорила я, тщательно подбирая слова, — что убийство Изабеллы Ганьон каким-то образом связано с другими преступлениями, совершенными за последние два года?

Лицо детектива напряглось, губы сделались невероятно узкими, почти невидимыми, а шея покраснела. Постепенно эта краснота распространилась на все его лицо.

— О чем вы? — ледяным тоном поинтересовался он.

— Например, о деле Шанталь Тротье. Ее убили в октябре девяносто третьего. Нашли расчлененной, обезглавленной, выпотрошенной. — Я посмотрела ему прямо в глаза. — Останки лежали в полиэтиленовых мусорных пакетах.

Клодель поднял руки ко рту, переплел пальцы и прижал их к губам. Идеально подобранные золотые запонки в рукавах изысканной рубашки, соприкоснувшись, приглушенно брякнули.

— Миссис Бреннан, — произнес он, делая ударение на английскую форму обращения, и поглядел мне прямо в глаза, — может, будет лучше, если вы не станете выходить за рамки своей работы? Если бы между этими двумя преступлениями существовала какая-то связь, мы тут же ее распознали бы. Но никакой связи нет.

— Обе женщины были убиты в течение года, — продолжила я, игнорируя его унизительные слова. — На телах обеих следы…

Дамба его завидного терпения, так тщательно сооруженная, неожиданно прорвалась, и на меня стремительным потоком обрушился гнев.

— Merde! — взорвался Клодель. — Да вы хоть знае…

Последнее слово повисло в воздухе. Ему удалось вовремя взять себя в руки.

— Вы всегда настолько остро реагируете на происходящее? Подумайте над моими словами! — выпалила я.

Когда, проводив Клоделя, я закрывала дверь, меня трясло от негодования.

4

Я надеялась, что, размякнув в парилке, окончательно приду в норму, как брокколи после размораживания. Очень на это рассчитывала. Большие надежды я возлагала и на проделанные на беговой дорожке три мили, и на один подход на «Наутилусе». Однако спортзал, как и многое другое в этот день, не оправдал и десятой доли ожиданий. После тренировки я, конечно, немного успокоилась, но нервы мои все еще были взвинчены.

Я знала, что Клодель — настоящий придурок. Да, именно так я называла его мысленно. Придурок. Козел. Идиот. Больше всего мне нравилось называть его двусложными словами. Это я ясно сознавала, а больше не понимала в этом человеке ничего. Некоторое время мой мозг был занят им, потом медленно переключился на убийства. Изабелла Ганьон. Шанталь Тротье. Я повторяла эти имена вновь и вновь, будто вилкой катала по тарелке две фасолины.

Поправив полотенце на деревянной скамейке, на которой сидела, я воспроизвела в памяти события прошедшего дня. Когда Клодель ушел, я позвонила Дени, чтобы спросить, когда скелет Ганьон будет готов для дальнейшей работы. Я намеревалась изучить каждый его дюйм, не пропустить ни единого следа нанесенной травмы. Ни одной трещинки. Ни малейшей царапины или разреза. Что-то в самой манере расчленения сильно тревожило меня. Что именно — я пока понять не могла и хотела как можно быстрее и тщательнее осмотреть поверхности разделения. Дени ответил, что котел неисправен, поэтому к завтрашнему дню тело обработать не смогут.

Затем я направилась в центральный архив и подняла дело Тротье. Всю вторую половину дня просидела над полицейскими докладами, записями о результатах вскрытия, отчетами токсикологов и снимками. Нечто смутное не давало мне покоя: я чувствовала, что два преступления взаимосвязаны. Я силилась вспомнить какую-то крайне важную деталь, которая обещала все разъяснить… Тщетно.

Что-то запечатленное в глубинных пластах памяти твердило мне, что увечье и упаковка тел в пакеты не случайны, но я не могла докопаться до сути.

Я поправила полотенце и смахнула пот со лба. Кожа на кончиках пальцев сморщилась. Все тело покрылось по́том, и я ощущала себя скользким окунем. Нет, двадцати минут с меня вполне достаточно. Больше не выдержу. Еще пять минут, и довольно.

Шанталь Тротье убили менее года назад, в ту осень, когда я начала постоянно работать в лаборатории. Девочке было всего шестнадцать. Сегодня днем я просмотрела все снимки, сделанные с ее тела, хотя они мне и не требовались. Я помнила в мельчайших подробностях, каким доставили в морг ее труп.

Это случилось двадцать второго октября, в праздник устриц, после обеда. Была пятница, и сотрудники лаборатории рано ушли с рабочих мест, чтобы согласно осенней традиции выпить пива и отдохнуть.

В конференц-зале толпился веселый народ. Мое внимание привлек Ламанш, разговаривавший с кем-то по телефону. Свободное ухо он закрывал рукой, спасаясь от шума, а положив трубку, сосредоточенно осмотрел присутствующих, заметил меня и жестом показал, чтобы я вышла в коридор и подождала его. То же распоряжение он отдал и Бержерону.

Пять минут спустя мы втроем спускались на лифте. Ламанш объяснил, что доставлено тело девушки, сильно избитое и расчлененное. Бержерона он попросил взглянуть на зубы. А меня — на линию разрезов на костях.

В отделении аутопсии царила прямо противоположная праздничному веселью атмосфера. Двое детективов стояли на некотором расстоянии от убитой. Двое офицеров полиции в форме фотографировали ее. Специалист по вскрытию в мрачном молчании раскладывал отдельные части тела на стальном столе. Детективы тоже не произносили ни звука. Никто не острил и не отпускал шуточек, никто не разговаривал. Тишину нарушали лишь щелчки фотокамеры, запечатлевавшей свидетельство зверской жестокости, лежащее на столе.