Сияние - Дрейвен Грейс

Панихида продолжалась, голоса становились все громче и громче. Воины чуть покачивались в такт, а их глаза ярко светились в темноте. Со своего места Ильдико видела Бришена. Он стоял на противоположном от нее краю круга и пел вместе со всеми.

Ильдико ахнула, широко распахнув глаза, когда тела мертвых каи вдруг окутало слабое свечение, которое омывало покойных, как приливная волна. Неожиданно она взметнулась вверх и повисла в воздухе, как нимб. Свет разделился на три потока, и каждый из них постепенно принял форму, отдаленно напоминающую фигуру человека или каи.

Солдаты продолжали петь, высокие женские голоса сливались с низкими мужскими. От каждой светящейся фигуры отделился маленький – не больше мотылька – огонек. Искра памяти. Огонь жизни.

Бришен и еще двое выступили из круга и подошли к телам. Фантомы окутали их, будто кружа в танце под звуки песни. Глаза Ильдико наполнились слезами, когда Бришен и двое воинов раскрыли объятия. Извиваясь и покачиваясь, духи полностью скрыли фигуры живых и лучами света проникли каждому в рот и нос.

Ужас и изумление охватили Ильдико, когда она увидела, как души мертвых завладели телами своих добровольных хозяев. Бришен объяснял ей, что каи – ночные создания. Они по возможности избегают солнечного света и днем стараются отдыхать. Но глядя на то, как супруг и двое его подчиненных светятся изнутри огнем душ погибших, она решила, что сумеречные каи – самые светлые из всех живых существ, каких ей только доводилось видеть.

Бришен сиял, как факел, его горящие глаза приобрели желтоватый цвет вместо привычного перламутрового. То же самое произошло с двумя другими. Один пошатнулся, как от толчка. Огонь жизни пульсировал, светясь сквозь одежду, словно свеча, горящая внутри живого светильника.

Светящиеся фантомы окончательно покинули свои земные пристанища под последние строки песни и растворились в бескрайней ночи, оставив огонь жизни в теле новых хозяев. Тела погибших рассыпались внутри доспехов в тонкую пыль, которая вскоре впиталась в землю.

Песня стихла. Каи молча стояли в круге. Слышно было только свист холодного ветра. Ильдико спрыгнула на землю и поспешила к Бришену. Он тяжело навалился на Ахнусет и был бледен, как мертвый Талумей, даровавший ему на хранения свои воспоминания. Двое других солдат выглядели немногим лучше и держались на ногах лишь с чужой помощью, будто огни жизни вытянули из них все силы. Глаза Бришена пылали, как солнца. Он дрожащей рукой потянулся к Ильдико.

Она с силой сжала его ладонь и притянула мужа к себе.

– Анхусет, помогите мне довести его до палатки.

Та кивнула и сделала кому-то знак рукой. Подошли двое солдат. Бришен почти повис на руках между ними. Его довели до палатки и уложили на тюфяк. Ильдико опустилась рядом с ним на колени и взяла за руку. Его глаза были закрыты, но огонь жизни сиял сквозь веки.

Анхусет села на землю с другой стороны.

– Он пробудет в таком состоянии несколько часов. После начнется посмертная горячка.

Ильдико почувствовала, как от страха сжимается желудок.

– Посмертная горячка? Он ничего мне об этом не говорил.

Анхусет вытянула из-под неподвижного тела Бришена одеяло.

– Принявший огонь погружается в воспоминания умершего, пока окончательно не привыкнет к ним. Это длится недолго, но переносится очень тяжело.

– Крылатый Берсен! И все каи через это проходят? – Ильдико успела изменить свое мнение об этом обычае. Она гладила руку мужа большим пальцем.

– Те, кто пожелает, – пожала плечами Анхусет. – Бришен сам вызвался принять воспоминания Талумея и доставить их в Харадис. Он передаст огонь жизни матери мальчика, как только мы доберемся домой. Я побуду здесь с вами, пока не закончится горячка.

Анхусет расслабленно откинулась на столбик палатки, но Ильдико не дала себя одурачить. Она еще раньше замечала, как Бришен ведет себя с сестрой. Та явно волнуется.

– Я не причиню ему вреда, Анхусет. Не нужно защищать его от меня, – мягко пошутила она.

Анхусет посмотрела на нее без улыбки.

– Во время посмертной горячки каи иногда впадают в буйство. Я защищаю не его, а вас, Ваше Высочество.

Глава 8

Воспоминания – особенно чужие – сводили с ума. Бришен лежал на тюфяке с закрытыми глазами, а перед его внутренним взором память юного Талумея и его собственная сплетались в причудливый узор. Перед ним мелькали любимые лица – какие-то из его жизни, какие-то из жизни Талумея, – а в сердце оживали чувства, которые эти лица вызывали. Отец, мать, две сестры.

Бришен протянул руку к строгому, полному достоинства лицу пожилой женщины.

– Мама, – прошептал он.

– Что с твоей мамой, Бришен?

Голос был ему знаком. Анхусет, его командующая. Бришен нахмурился. Нет, это он ее командующий. Ее двоюродный брат и командир.

– Мама, – повторил он. – Я ее люблю. Ее зовут Таравин.

– Нет, Бришен, – снова заговорила сестра. – Твою мать зовут Секмис, она королева Равнин. Сумеречная королева Баст-Харадиса.

Бришен нахмурился. Образ Таравин сменился другим – лицом удивительной красоты, за которым скрывалась холодное, жестокое нутро. Эта женщина с темной душой однажды завладела сердцем короля.

– О чем это он? – спросил новый голос на всеобщем с певучим акцентом гаури. Неприглядная херцегеши с пугающими глазами.

– Зато красивая внутри, – сам себе возразил Бришен. – Смешливая.

– Он путает свою мать Секмис с матерью Талумея, Таравин, – ответила гаури Анхусет, также на всеобщем. – Я не знакома с Таравин лично, но хорошо знаю мать Бришена. Она редко смеется.

Бришен хотел объяснить, что имел в виду Ильдико, а не Таравин, но язык будто прилип к небу. Ему было очень жарко, он весь горел, словно лежал под палящим солнцем.

– Воды, – прохрипел он.

Сухих губ коснулся край чаши, и Бришен сделал несколько жадных глотков. Прохладные ласковые пальцы погладили пылающий лоб. Он открыл глаза и увидел, что на него смотрит Ильдико. Встретив ее взгляд, он инстинктивно дернулся и попытался подняться.

– Ваше Высочество, – пробормотал он.

Солдату не пристало грубо нарушать протокол, валяясь на ложе в присутствии принцессы.

Ильдико. Когда они одни, он называет ее Ильдико. Две пары рук уложили его на тюфяк. Бришен моргнул, заметив чашу с водой, которую протягивала ему Анхусет. Он повернулся к Ильдико.

– Ты узнаешь меня, Бришен? – негромко и обеспокоенно спросила она, поглаживая его по руке.

Из-за постоянно сменяющих друг друга картин перед глазами все плыло. Желудок протестующе сжимался. Бришен зажмурился.

– Моя жена, – сказал он. – Моя Ильдико.

– Да, Бришен, я твоя Ильдико. – Ее голос и прикосновения успокаивали. – Мы с Анхусет побудем с тобой, пока не пройдет лихорадка.

Он хотел поблагодарить их за беспокойство. Ильдико ни разу не видела посмертную горячку – неприятное зрелище, а Анхусет еще не оправилась после тошнотворного картофеля, который ела на свадебном пиру. Воспоминание о дымящейся личинке на тарелке перебило бессвязный поток образов. Рот наполнился желчью и слюной.

– Меня сейчас стошнит, – пробормотал он.

Он не успел договорить, как его повернули на бок. Чьи-то руки подняли ему голову и отвели с лица волосы, пока он опорожнял желудок. Нахлынули картинки: как он в детстве болел целую неделю, и его тошнило в резную деревянную чашу, которую он прижимал к груди, а Таравин ласково его подбадривала, повторяя, какой он храбрый мальчик. Следом пришло похожее воспоминание: он в огромной кровати, держит серебряную лохань, а придворная няня, стоя на безопасном расстоянии, смотрит на него с отвращением.

Лица коснулась прохладная влажная ткань, и он поймал руку, которая ее поднесла, за запястье. Рука была тонкая. Такую легко сломать. Бришен проследил большим пальцем тонкую сеть вен под кожей. Они были не толще шелковой нити, но в них ровно бился пульс.

Приоткрыв глаза, он увидел, что это Ильдико обтирает ему лоб. Другой рукой она пригладила его волосы.